В 1970-х годах одним из тех участников крымскотатарского национального движения, к которым советские правоохранители проявляли повышенное внимание, был Мустафа Джемилев. «Интерес» этот был не случайным, а с точки зрения власть предержащих, даже логичным – предыдущие два судебных процесса не «перевоспитали» Джемилева, который последовательно отстаивал право своего народа жить на родине. 22 июня 1974 года в узбекистанском Гулистане он был арестован в третий раз. Ранее, 13 мая – за несколько дней до 30-й годовщины депортации крымских татар, – против Джемилева пытались спровоцировать драку. Эта мера была связана с традиционной для компетентных органов активностью накануне значимых для крымских татар дат и имела своей целью нейтрализацию одного из «опасных» участников движения.
Несмотря на его сдержанность при спровоцированной ситуации, подтвержденной свидетельскими показаниями, Джемилев был осужден на 15 суток за хулиганство. В ответ он объявил голодовку, и на девятые сутки его в тяжелом состоянии выпустили.
Спустя месяц, когда Мустафа еще не вполне поправился, его вызвали на военные сборы; медкомиссия признала его годным. Ему не разрешили пройти повторный осмотр в Ташкенте и предъявить справки из ташкентской поликлиники, где он лечился, а приказали явиться с вещами через 2 часа. Мустафа не выполнил этого приказа, и на следующий день был арестован как уклонившийся от призыва на военные сборы. Он снова начал голодовку. Действительной причиной ареста были поступившие в КГБ «оперативные сведения» о якобы намерении Джемилева выехать в Москву для передачи президенту США Никсону петиции о проблеме крымских татар.
19 июля 1974 года приговором народного суда Гулистана Мустафа Джемилев был признан виновным по статье 199-1 УК Узбекской ССР и приговорен к 1 году лишения свободы колонии строгого режима. Наказание отбывал в исправительно-трудовой колонии Омска.
Органы задались целью сфабриковать новое дело в отношении Джемилева
По мере приближения к окончанию срока становилось ясно, что органы задались целью сфабриковать новое дело в отношении Джемилева. В мае 1975 года надзиратели и оперативные работники колонии произвели досмотр его вещей, изъяв личные письма и тетради с записями на английском и немецком языках, а также несколько рукописей на русском языке, тексты которых не содержали запрещенной лагерными правилами информации.
В заявлении на имя начальника лагеря и председателя КГБ СССР Юрия Андропова Джемилев потребовал вернуть ему изъятые бумаги. Но уже 4 июня 1975 года, за несколько дней до окончания срока заключения, против него было возбуждено новое уголовное дело по признакам статьи 190-1 УК РСФСР, основанного на показаниях заключенного Владимира Дворянского. В знак протеста Мустафа Джемилев объявил голодовку.
5 сентября 1975 года он сумел отправить из омской тюрьмы письмо товарищу:
«12 августа произошел такой инцидент. В то утро, где-то в 3-4 часа ночи, в камеру вошел начальник тюрьмы подполковник Суров. Он спросил, когда я собираюсь кончать голодовку, и, услышав, что я не собираюсь, набросился с оскорблениями. Говорил, что он узнал, какой я негодяй и антисоветчик, и что наивно думать, будто голодовка поможет мне выйти на свободу. В заключение он осмотрел камеру и, заметив на стенах какие-то надписи, распорядился, чтобы мне выдали щетку с известью и чтобы я замазал эти записи, хотя он прекрасно видел по характеру записей, что я к ним отношения не имею, и видел также, что я с трудом держусь на ногах.
«Если не подчинится – накажите!» – сказал он дежурному надзирателю. А наказание могло выразиться в том, что у меня отняли бы постель и захлопнули бы откидные нары, так что лежать пришлось бы на мокром цементном полу.
Начальник сказал: «Пусть вешается, это даже лучше!»
Когда дежурный намекнул ему уже в коридоре, что подобный произвол может вызвать с моей стороны реакцию отчаяния, начальник сказал: «Пусть вешается, это даже лучше!» – из этого я уяснил себе, что мое самоубийство расценивалось в неких кругах как самый желательный исход».
Генерал-правозащитник Петр Григоренко просил адвоката Владимира Швейского передать Мустафе просьбу всех его друзей – прекратить голодовку. Джемилев ответил, что он в принципе против самоистязания, но для него голодовка не только форма протеста, но и защита от возможных новых лжесвидетелей – соседей по камере. Пока он голодает, его держат в одиночной камере.
4 ноября 1975 года Григоренко обратился с заявлением к Прокурору РСФСР, что Мустафа Джемилев содержится в сырой камере, держит голодовку «в знак протеста против необоснованного обвинения и в целях противодействия подсадке к нему лжесвидетелей». Генерал просил изменить Джемилеву меру пресечения на любую другую, не связанную с лишением свободы, и выразил готовность поручиться за Джемилева сам или найти других поручителей. 24 ноября из омской прокуратуры пришел отказ.
В середине ноября 1975 года мать и брат Мустафы получили свидание. Он был очень слаб, потерял сознание. 3 декабря родители, четыре сестры и два брата Джемилева обратились к Международному Красному Кресту, к «Международной Амнистии», к руководителям компартий с призывом спасти Мустафу.
Голодовка Мустафы Джемилева при принудительном кормлении через зонд продолжалась целых 303 дня. В этот период его имя стало широко известным за пределами СССР.
Властям так и не удалось расправиться с Мустафой Джемилевым. Но на этот раз власть проиграла дважды – она не только не смогла его уничтожить, но и, благодаря широкому резонансу в мире голодовки Джемилева, как никогда известной за пределами СССР стала национальная проблема крымских татар.
На протяжении нескольких месяцев голодовки протеста с требованием освобождения Мустафы Джемилева выступили советские диссиденты Петр Григоренко, Андрей Сахаров, Павел Литвинов, немецкие писатели – лауреат Нобелевской премии Генрих Белль и Карл Амери, французские – Раймон Арон и Пьер Эммануэль, чехословацкие – Ота Филип и Габриель Лауб и многие другие. В США, Турции, Италии, Франции, Швеции были организованы комитеты за освобождение Мустафы Джемилева, куда входили виднейшие общественные деятели, ученые, писатели и журналисты.
19 февраля 1976 года Андрей Сахаров и Петр Григоренко в телеграмме Президиуму XXV съезда КПСС писали: «Девятый месяц голодает в омской тюрьме Мустафа Джемилев, арестованный по заведомо ложному обвинению, участник движения крымских татар за возвращение из изгнания. Следствие закончилось пять месяцев назад. Суд затягивается в расчете на смертельный исход. Родные, друзья в тревоге за жизнь Мустафы. Неоднократно возникали слухи о его смерти. Эти слухи не опровергаются. У старика-отца тяжелейший сердечный приступ, мать постоянно в слезах. Неоднократные просьбы освободить Мустафу до суда оставлены без ответа. С точки зрения правосудия, содержание умирающего под стражей бессмысленно и бесчеловечно».
Религиозный писатель-эмигрант Анатолий Левитин-Краснов направил послание Президенту Египта Анвару Садату и всем верующим мусульманам с призывом выступить в защиту Мустафа Джемилева:
«Дорогие братья-мусульмане!
Я верующий христианин, но нас с вами соединяет вера в единого Бога – Бога любви и правды, который предписывает нам помогать своим ближним и строго карает за эгоизм и равнодушие. Мустафа – верующий мусульманин... Неужели вы оставите его в беде, неужели не поможете страдающему собрату?!
Протестуйте перед советским правительством, помогите!».
14 апреля 1976 года после нескольких отсрочек в Омске начался суд над Мустафой Джемилевым.
Зал заседания был заранее заполнен людьми – публика была специально подготовленная. В вестибюле начала суда ожидали родственники и друзья Мустафы. В 10 часов им сказали, что мест в зале нет и пропустят только ближайших родственников Джемилева: мать, сестру Васфие, братьев Асана и Анафи. Для участия и наблюдения за ходом процесса в Омск прибыли академик Андрей Сахаров вместе с супругой Еленой Боннэр, а также активисты крымскотатарского движения – впрочем, в зал заседания их не впустили.
Когда Мустафу увозили, Андрей Дмитриевич бежал за машиной и кричал: «Держись, мой друг, держись». Сахаров требовал свидания с Мустафой, чтобы попросить его снять голодовку.
Согласно обвинительному заключению, «основанием к возбуждению дела явилось то обстоятельство, что Джемилев в период с осени 1974 года по июль 1975 года систематически в устной форме излагал заключенному В. Дворянскому заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный и общественный строй, а также изготовлял и распространял документы такого содержания». Ему инкриминировалось также написание и распространение (или подготовка к распространению) «клеветнических документов».
После допроса других свидетелей стало понятно, что следствие разваливается буквально на глазах
В первый же день суда Дворянский, на показаниях которого строилось обвинение Джемилеву, отказался от них, заявив, что дал показания под давлением сотрудников КГБ. Старания прокурора «вырулить» ход процесса в нужном следствию направлении успехом не увенчались. Кроме угроз, как сказал Дворянский, на него действовали и посулами: обещали перевод в Узбекистан, досрочное освобождение, устройство в университет. После допроса других свидетелей стало понятно, что следствие разваливается буквально на глазах.
Несмотря на многомесячную голодовку, Мустафа Джемилев не изменил своим принципам и, как это было и в ходе других процессов, использовал трибуну суда для выражения своих взглядов:
«В обвинительном заключении говорится: «Несмотря на то, что обвиняемому хорошо известно, что татарский народ, ранее проживавший в Крыму, является равноправным со всеми народами нашей страны, он в другом документе, так называемой «Декларации принципов национального движения крымских татар» призывает к «национальному возрождению» этого народа, возводит клевету на реальные права каждого советского человека выбирать место жительства по своему усмотрению»… Поскольку здесь затрагивается один из главных аспектов крымскотатарского национального вопроса, я не считаю возможным отказаться от разбирательства по этому пункту обвинения. Полагаю, что суд должен произвести судебное следствие и допросить необходимое число свидетелей, задавшись вопросом: имеют ли крымские татары равные возможности прописаться и трудоустроиться в Крыму или же они подвергаются дискриминации по национальному признаку? Свидетелями, конечно, могут быть только люди, которые сталкивались с этим вопросом, то есть крымские татары, пытавшиеся прописаться и трудоустроиться в Крыму, в том числе и те, кому все же удалось прописаться... То есть в данном случае обвинение должно было бы доказать, что цитируемое им утверждение обвиняемого является клеветническим. Но поскольку оно уклонилось от этой своей обязанности, то я не возражаю, чтобы в этом вопросе бремя доказывания было возложено на меня. Ведь если это в самом деле судебное разбирательство, а не что-то другое, то обвинение должно проверяться. И если выяснится, что в вопросе прописки и трудоустройства крымских татар в Крыму никаких ограничений по национальному признаку не было и нет, то я готов признать себя виновным в клевете на советский строй и безропотно понести самое суровое наказание».
На следующий день в своем последнем слове Мустафа Джемилев разоблачил несправедливый характер суда, дав свою оценку национальному движению крымских татар:
В КГБ всегда переоценивали роль личностей
«Мне остается теперь сказать несколько слов о том, чего добивались и чего не добьются организаторы этого дела. Первоочередной их задачей является, конечно, изолировать меня еще на какой-то срок от моих соотечественников и единомышленников, чтобы я не мог принять участие в национальном движении своего народа и общедемократическом движении. В этой связи хочу заметить, что в КГБ всегда переоценивали роль личностей. Национальное движение – это следствие того, что существует требующий справедливого решения национальный вопрос, а не результат пропаганды и деятельности отдельных недоброжелательных к советской власти индивидуумов, как это хотят представить карательные органы. Поэтому я не сомневаюсь в том, что найдется достаточно людей, которые займут мое место в движении и будут выполнять свой национальный долг, быть может, намного лучше, чем это пытался делать я».
Омский областной суд приговорил Мустафу Джемилева к двум с половиной годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии строгого режима.
В тот же день родственникам Мустафы разрешили свидание, которое проходило через двойную стеклянную перегородку. Родственники сказали Мустафе, что все его друзья, и среди них семья Григоренко и семья Сахарова, просят его прекратить голодовку. Это облегчит и кассацию. Мать особенно уговаривала Мустафу – от себя и от его больного отца. Мустафа согласился.
Писатель Лев Копелев в статье-обращении «Спасти Мустафу Джемилева!» 22 апреля написал: «Чудовищный приговор должен быть отменен, чтобы спасти жизнь Мустафы Джемилева, чтобы избавить всех нас – его соотечественников и сограждан – от позорной вины».
Но, несмотря на многочисленные обращения в защиту Мустафы Джемилева, он был отправлен отбывать наказание на Дальний Восток, в лагерь строго режима «Приморский». Это был не последний его срок заключения…
Гульнара Бекирова, крымский историк, член Украинского ПЭН-клуба
