Всероссийский успех акции "Бессмертный полк" вызвал оживленную дискуссию в социальных сетях, в том числе по поводу попыток властей перехватить инициативу у организаторов этой народной кампании, чтобы придать ей государственно-патриотический характер. Хватает доказательств и свидетельств того, что на шествие 9 мая с участием Владимира Путина были мобилизованы бюджетники и студенты, некоторые из которых по окончании марша побросали портреты участников войны на мостовую.
Московский филолог и журналист Андрей Десницкий выступил с инициативой организовать еще одну массовую акцию, под названием "Бессмертный барак", чтобы почтить память миллионов жертв сталинских репрессий. Вот что пишет Десницкий: "Наверное, что-то начнет всерьез меняться после того, как за "Бессмертным полком" последует "Бессмертный барак" с фотографиями тех, кто был убит в расстрельных рвах, умер в лагерях или просто прошел через них. Не обязательно в виде демонстрации – это может быть просто ряд мемориальных табличек или памятников, какие ставят жертвам холокоста в Европе. Но обязательно с именами и обязательно всем… Те, кто погиб в расстрельных рвах и на колымских приисках, оставили мало потомков. Да и из тех, кто от них родился, многие не знали о своих отцах: им врали, что отец погиб каким-то иным образом, или вообще рассказывали про совсем другого отца. А многие и вовсе выросли в детдомах. Они не гордились убитыми отцами и дедами, в отличие от детей фронтовиков. А выжившие не выходили встречаться к Большому театру раз в год со слезами на глазах. Старались не говорить об этом много, и народ старался об этом забыть и жить дальше. Очень негустым может быть этот поток "Бессмертного барака", даже если выйдут все, кто помнит".
Идея Десницкого встретила широкий отклик в социальных сетях, тысячи пользователей которых в праздничные дни публиковали в сети фотографии своих родственников – ветеранов войны и сетовали по поводу попыток властей превратить День Победы в казенное торжество.
– Очень многие люди в нашей стране пострадали во время войны в самых разных обстоятельствах, – сказал Андрей Десницкий в интервью Радио Свобода. – Память о тех, кто погиб на войне, или был ранен, или просто прошел через тяготы военного времени, – это предмет гордости миллионов семей. Однако есть очень много людей, расстрелянных сталинским режимом, репрессированных, погибших и пропавших без вести, о которых мы ничего не знаем, потому что о них избегали говорить даже в семьях или придумывали о них ложные семейные истории. У многих из этих людей не осталось потомков.
Когда сейчас я вижу людей, явно не имеющих личного военного опыта, которые не столько вспоминают о трагическом событии в истории страны, сколько используют его как некий повод: "Мы имеем право, потому что они победили", – мне становится не по себе
Я задумался в этой связи о судьбе своей прибалтийской бабушки и ее сестры, Илзе и Веры Апсе. Обе они вышли замуж за русских. У одной, Илзе, муж был убит на следствии в 1937 году, а сын погиб во время несчастного случая. Других детей не было. У другой, Веры, за мужем тоже приходили, но не застали, он был в командировке, и в результате провоевал всю войну, родил трех сыновей, в том числе моего отца. В результате память моего деда-ветерана есть кому почтить, а память другого человека, который погиб, почтить уже просто некому. И мне кажется, об этом тоже стоит помнить. К сожалению, тут все гораздо менее очевидно, чем в шествии с портретами ветеранов и героев войны, но тем не менее это тоже часть нашей истории.
– Вы высказали эту инициативу в дискуссионном ключе или вы собираетесь предпринять какие-то действия, чтобы она обрела жизнь?
– Пока это болтовня в "Фейсбуке". С другой стороны, я был приятно удивлен отклику. Многим людям это понравилось, кто-то уже начал что-то публиковать – фотографии своих родственников и другие материалы. А мне самому стало стыдно, потому что я даже не помню, как зовут того мужа сестры моей бабушки. Фамилию помню, а имя – нет. Надо будет узнавать у родных.
– Какие ощущения оставил у вас минувший юбилей Победы?
– Вы знаете, сложные. Я прекрасно помню свое детство, когда мы ходили каждый год 9 мая к скверу у Большого театра (а мы жили недалеко), и там встречались ветераны. Это был праздник со слезами на глазах, и это не поэтическое преувеличение, а буквально так и было. Люди обнимались, плакали, встречались, и каждый раз их было все меньше, и они сами это понимали. Когда сейчас я вижу людей, явно не имеющих личного военного опыта, которые не столько вспоминают о трагическом событии в истории страны, сколько используют его как некий повод: "Мы имеем право, потому что они победили", – мне становится не по себе. А когда я вижу (а я это вижу периодически), как по городу ездят на машинах с надписями типа "Если надо – повторим", то спрашиваю себя: 28 миллионов погибших – повторим, полстраны разрушенной – повторим? Но такие люди, видимо, вообще не понимают, о чем этот разговор!
– Как вы относитесь к акции "Бессмертный полк"?
– Это прекрасная идея, конечно! Она, мне кажется, в каком-то смысле продолжает эти встречи у Большого театра. Ветеранов в живых осталось уже очень мало, и возникает проблема: как передать эту память другим поколениям? Причем именно на личном уровне, чтобы это были не парадные коробки, не официальные организации, а просто люди. В сквере у Большого театра многие ходили с плакатами, на которых были написаны названия частей, искали своих однополчан, а сейчас такие встречи совсем уже невозможны, слишком мало осталось ветеранов. Именно поэтому прекрасно, что эта память передается, что люди несут портреты своих родных и близких, и эта память остается в поколениях. Мне это очень близко. Победа в войне – одно из событий, которые важны для нашего общества в целом. У каждого есть какие-то свои личные предпочтения, в том числе политические, а здесь возникает что-то общее в общественном сознании, что называется, память для всех.
– Как вы относитесь к попыткам власти в Москве подключиться к проведению акции "Бессмертный полк"?
– Это вечная российская история. Едва рождается инициатива, которая идет от простых людей, за которую никто не получает ни денег, ни политических бонусов, все всегда "чисто". Как только начинает примешиваться государственная пропаганда – сразу возникают побочные эффекты. Но здесь удивляться абсолютно нечему: боюсь, абсолютно все в нашей стране будет происходить ровно по этой модели, – говорит Андрей Десницкий.
Сопредседатель московского отделения общества "Мемориал" Ян Рачинский напоминает, что уже много лет в День памяти жертв политических репрессий у Соловецкого камня в Москве и иных памятных знаков в других городах проводятся акции, аналогичные "Бессмертному бараку". Поэтому идея Андрея Десницкого нуждается в обсуждении:
– Прежде всего, мне не очень нравится название, но его можно изменить. А название не очень нравится хотя бы потому, что большая часть людей, о которых предлагается вспомнить, ни до какого барака просто не доехали. Добрый миллион бараков не увидел. Они увидели только камеру и более ничего. Ни судей, ни палачей в силу специфики организации этого процесса.
Второе, что требует размышлений: что среди тех, кто захочет прийти с портретами своих убитых родственников, прежде всего, надо иметь в виду детей расстрелянных, а они сейчас люди очень немолодые. В лучшем случае им по 80 лет, а многим и крепко за 90, их уже и не очень много. Участвовать в марше им было бы трудно. Но они традиционно приходят 29 или 30 октября или к Соловецкому камню, или в других городах к таким местам. Иногда с портретами, а иногда без.
Есть еще один момент: я не уверен, что надо копировать форму марша и давать повод говорить, что это какое-то противопоставление памяти. На самом деле эти памяти связаны между собой, и если бы в 1937 году не было истреблено полмиллиона мужчин призывного возраста, вполне возможно, война имела бы совсем другое течение. Трагедия первых лет войны – это продолжение, следствие произвола кровавого режима, который царил в стране. Но, безусловно, многим хочется, и мне тоже, чтобы память о жертвах сталинизма, о людях, погибших неизвестно ради чего по воле тирана, по воле диктатора, была не забыта. И то, что вроде бы одобренная двумя президентами программа увековечения памяти жертв за четыре с лишним года так и не превратилась во что-то конкретное, конечно, усиливает желание напомнить о людях, которых старательно вычеркивали из истории и из памяти.
– Не может ли так оказаться, что если все-таки случится такое шествие, как "Бессмертный барак", то к нему присоединится куда больше людей, просто как к новой акции, чем приходит к Соловецкому камню? К тому же место на Лубянской площади много людей не вмещает.
Это было бы и полезно для многих – задуматься, какова была история семьи в XX веке, что происходило с предками
– Сквер у Камня действительно вмещает немного, но Лубянская площадь довольно обширная. И 29, и 30 октября читать имена репрессированных приходят далеко не только их состарившиеся дети, но и очень много молодежи, школьного возраста в том числе. Это очень отрадно. Просто надо думать о формате. Я думаю, что сам замысел "Бессмертного барака" – напомнить, показать лица тех людей, которые стали жертвами коммунистического террора, – правильная мысль, мы в какой-то степени и пытаемся это делать. И действительно, лучше это делать не в интернете, как мы в течение всего года, а в публичном пространстве. Полагаю, какая-то форма будет выработана, идея превратится в реальность.
– У многих в семьях существуют лишь скудные, отрывочные сведения о репрессированных. Могут ли они сейчас пополнить эти сведения в государственных архивах, например, найти там фотографии, которые были бы так уместны на акции "Бессмертный барак"?
– Фотографии, к сожалению, не всегда присутствуют в делах. Тем не менее во многих делах, может быть, даже в большинстве, они есть. Действительно, зачастую в самих семьях фотографии не сохранились, такие случаи не единичны. Зачастую приходившие к нам люди у нас первый раз видели фотографии своих погибших предков. Может быть, это было бы и полезно для многих – задуматься, какова была история семьи в XX веке, что происходило с предками. Я, правда, думаю, что те, кто присоединится к такому маршу или к такой акции, уже и так задумывались, но это то, чего так не хватает нашему обществу, – внимания к истории собственной семьи, к собственной истории.
– Вы – руководитель проекта по созданию единой электронной Книги памяти жертв политических репрессий. В этом издании – свыше 2 600 000 персоналий. Но если человек не обнаружит там нужного имени, может ли он, как в прошедшие десятилетия, обратится в официальные архивы, чтобы разыскать там дела своих репрессированных родственников?
– Да. Для родственников ограничений в ознакомлении с делами в архивах гораздо меньше, чем для исследователей, не имеющих родственных связей. Правда, там могут ограничить (на мой взгляд, противозаконно, тем не менее, по факту это бывает) доступ к протоколам допросов или к другим делам, включенным в качестве вспомогательных материалов. При этом ссылаются обычно на защиту персональных данных, которая не имеет отношения к архивному делу, или на охрану личной тайны, которой тоже там не может быть. Всем, кто захочет ознакомиться с архивами, надо иметь в виду, что срок личной тайны – 75 лет с момента создания дела. Уже сегодня дела даже 1939 года не имеют права не предоставлять даже тем, кто не является родственником. Тем не менее возникают сложности. Но в большинстве случаев, когда человек знает свои права и говорит, что будет обращаться в суд, это сильно охлаждает ретивых охранителей мифических тайн. Как правило, после таких слов они дела предоставляют.
– Если иметь в виду не формальную сторону дела, о которой вы сказали, а реальные причины, почему возникают такие запреты? Чем вы это объясняете?
Из газет советского времени невозможно понять, что реально происходило в стране. Эта глянцевая картинка совершенно не соответствовала реальному положению вещей
– К сожалению, у нас есть мания секретности, и люди из этих органов не любят сотрудничать и не любят ничего рассекречивать. Уже в 90-е годы ситуация начала ухудшаться. Даже часть документов, которые были рассекречены, сейчас снова лежат под грифом. Мы знаем случаи, когда документы уже не только рассекречены, но даже опубликованы в бывших советских республиках: на Украине, в Грузии или в Прибалтике, но для отечественных служб это не является основанием рассекретить эти документы. Даже работа над "Книгами памяти" сейчас существенно усложнилась.
– Как вы в "Мемориале" действуете в связи с этим запретами? Как теперь добываете сведения? Ведь далеко не все еще известно.
Между одним миллионом и миллионом ста тысячами человек – вот число расстрелянных по политическим обвинениям
– Очень многое еще неизвестно. К сожалению, указ Бориса Ельцина о передаче архивов спецслужб на госхранение не был выполнен даже в малой степени. Даже те архивно-следственные дела, которые наименее существенны с точки зрения спецслужб, переданы на госхранение только в некоторых регионах. Остальное до сих пор очень малодоступно. По поводу конкретных людей – да, мы можем писать (и пишем) запросы, и архивы ФСБ на эти запросы отвечают, поскольку обязаны делать это по закону, но огромная часть отечественной истории по-прежнему спрятана. Из газет советского времени невозможно понять, что реально происходило в стране. Эта глянцевая картинка совершенно не соответствовала реальному положению вещей. И один из важнейших источников для отечественной истории – внутренняя отчетность и переписка спецслужб с разными ведомствами – может существенно дополнить наши представления, заполнить лакуны.
– Не этим ли объясняются многочисленные бранные отклики в социальных сетях на идею провести марш "Бессмертный барак"? Пишут, что число жертв преувеличено, что их вообще были единицы, что нечего ворошить это и так далее. Может, эти люди просто не просвещены?
– Отчасти не просвещены. А в большей мере, я думаю, они просто не хотят знать. Потому что, вообще говоря, масштабы репрессий давно не секрет, порядок цифр хорошо известен. Между одним миллионом и миллионом ста тысячами человек – вот число расстрелянных по политическим обвинениям. Я не говорю сейчас про уголовные репрессии, речь только о политических обвинениях. И около 4,5 миллионов тех, кто получили сроки, в основном через внесудебные инстанции. Плюс еще нужно вспомнить депортированных в разные периоды: и в ходе раскулачивания, и в ходе усиления репрессий наказанных народов. Речь идет о миллионах. Если говорить только о тех, кто попадает в сферу действия закона о реабилитации, это порядка 12 миллионов человек по бывшему Советскому Союзу. Большая часть, естественно, приходится на самую большую республику – на Россию, – сообщает Ян Рачинский.
Оригинал публикации – на сайте Радио Свобода
