Максимилиан Волошин: «… Как рыба, вытащенная на берег»

«Ни в одной стране Европы не встретить такого количества пейзажей, разнообразных по духу и по стилю и так тесно сосредоточенных на малом пространстве земли, как в Крыму... Это вытекает из расовой и культурной насыщенности Крыма».

Так писал человек, немало путешествовавший по свету и повидавший самые удивительные уголки земли – Максимилиан Волошин – поэт, эссеист, художник, литературный критик, чья жизнь неразрывно связана с Крымом.

Максимилиан Волошин родился 28 мая 1877 года в Киеве в семье юриста, коллежского асессора. По отцу его предки были запорожские казаки, в жилах матери текла немецкая кровь. Родители рано разошлись, отец вскоре умер, а с матерью Еленой Оттобальдовной Волошин поддерживал теплые отношения до конца ее жизни. Когда они переехали в Крым, в Коктебель, Макс пошел в Феодосийскую гимназию.

С 1897 по 1899 Максимилиан учился в Московском университете, однако за участие в студенческих беспорядках был отчислен с правом восстановления. Впрочем, продолжать обучение не стал, занялся самообразованием.

В начале ХХ века Волошин много путешествовал, слушал лекции в Сорбонне. В пору жизни в Париже брал уроки рисования у известной русской художницы Елизаветы Кругликовой. По возвращении в Москву в начале 1903 начал публиковаться; жил то на родине, то в Париже.

Спустя три года Волошин женился на художнице, переводчице Маргарите Сабашниковой и поселился с ней в Петербурге. Брак был недолгим и несчастливым – супруга увлеклась поэтом-символистом Вячеславом Ивановым, за которого после смерти его жены Лидии Сабашникова надеялась выйти замуж, и хотя этого не произошло, брачные узы с Волошиным были разорваны.

В 1907 году Волошин принимает решение об отъезде в Коктебель. Пишет цикл «Киммерийские сумерки». Это плодотворный для него период. Он работает над статьями о художниках Константине Богаевском, Мартиросе Сарьяне, Анне Голубкиной, выступает в защиту художественных групп «Бубновый валет» и «Ослиный хвост».

В 1910 году в Москве выходит его первый сборник «Стихотворения. 1900-1910». Спустя четыре года увидела свет книга избранных статей о культуре – «Лики творчества»; в 1915 – книга стихотворений об ужасах войны – «Anno mundi ardentis 1915» («В год пылающего мира 1915»). В это время он особенно увлекается живописью, пишет акварельные пейзажи Крыма и выставляет их на выставках.

В 1914 году Волошин отправляет письмо военному министру России с отказом от военной службы и участия в бойне Первой Мировой войны. Увлеченный идеями антропософии, он на некоторое время переезжает в швейцарский Дорнах. Однако после революции Волошин окончательно осел в Коктебеле, в доме, построенном Еленой Оттобальдовной. Здесь он создает множество акварелей, сложившихся в его «Коктебельскую сюиту». Нередко на его акварелях встречаются надписи, например такие: «Твой влажный свет и матовые тени дают камням оттенок бирюзы» (о Луне); «Тонко вырезаны дали, смыты светом облака»…

В годы Гражданской войны он спасает в своем доме преследуемых: красных от белых, а после перемены власти, – белых от красных. Исследователи предполагают, что письмо, направленное Волошиным в защиту арестованного белыми поэта Осипа Мандельштама, спасло того от расстрела. В 1924 году с одобрения Наркомпроса Волошин превращает свой дом в Коктебеле в бесплатный дом творчества.

В марте 1927 года зарегистрирован брак Максимилиана Волошина с Марией Заболоцкой, которая, став женой поэта, разделила с ним последние трудные годы жизни. После смерти поэта она сумела сохранить его творческое наследие и «Дом поэта».

Максимилиан Волошин скончался после второго инсульта 11 августа 1932 года в Коктебеле. Похоронен на горе Кучук-Янышар вблизи Коктебеля. Свой дом он завещал Союзу писателей…

Перелистаем одну из замечательных его работ «Культура, искусство, памятники Крыма». Эта обширная публицистическая статья, опубликованная в 1925 году, – редкий образец историософского взгляда на полуостров, попытка рассмотреть его как социокультурный феномен.

«Киммерийцы, тавры, скифы, сарматы, печенеги, хазары, половцы, татары, славяне... – вот аллювий Дикого Поля. Греки, армяне, римляне, венецианцы, генуэзцы – вот торговые и культурные дрожжи Понта Эвксинского. Сложный конгломерат расовых сплавов и гибридных форм – своего рода человеческая «Асканиа Нова», все время находящаяся под напряженным действием очень сильных и выдержанных культурных токов. Отсюда двойственность истории Крыма: глухая, провинциальная, безымянная, огромная, как все, что идет от Азии, – его роль степного полуострова, и яркая, постоянно попадающая в самый фокус исторических лучей – роль самого крайнего сторожевого поста, выдвинутого старой средиземноморской Европой на восток», – пишет Волошин.

Далее следует подробный исторический очерк Крыма, написанный широкими мазками, – шаг за шагом, эпоха за эпохой, без пропусков основных вех. Вывод автора таков: «Времена и точки зрения меняются: для Киевской Руси татары были, конечно, Диким Полем, а Крымское ханство было для Москвы грозным разбойничьим гнездом, донимавшим его неожиданными набегами. Но для турок – наследников Византии – и для царства Гиреев, уже воспринявших и кровью и духом все сложное наследство Крыма с его греческими, готскими и итальянскими рудами, конечно, русские были только новым взмывом Дикого Поля. И держат они себя так, как обычно держали себя пришельцы с Дикого Поля: жестоко и разрушительно».

Взгляд Волошина на российский период истории Крыма весьма критичен: «Еще с первой половины XVIII века, с походов Миниха и Ласси, начинается истребление огнем и мечом крымских садов и селений. После присоединения, при Екатерине, Крым, отрезанный от Средиземного моря, без ключей от Босфора, вдали от всяких торговых путей, задыхается на дне глухого мешка. Внешней агонии Крыма соответствует внутренняя. Основа всякого южного хозяйства – вода. Татары и турки были великими мастерами орошения. Они умели уловить самую мелкую струйку почвенной воды, направить ее по глиняным трубам в обширные водоемы, умели использовать разницу температур, дающую выпоты и росы, умели как кровеносной системой оросить сады и виноградники по склонам гор. Ударьте киркой по любому шиферному, совершенно бесплодному скату холма, – вы наткнетесь на обломки гончарных труб: на вершине плоскогорья вы найдете воронки с овальными обточенными камнями, которыми собиралась роса; в любой разросшейся под скалой купе деревьев вы различите одичавшую грушу и выродившуюся виноградную лозу. Это значит, что вся эта пустыня еще сто лет назад была цветущим садом».

Ныне, продолжает автор, весь этот Магометов рай уничтожен. Едко, местами гневно пишет Волошин о малопривлекательных метаморфозах, постигших Крым.

«Взамен пышных городов из «Тысячи и одной ночи» русские построили несколько убогих уездных городов по российским трафаретам и частью из потемкинского романтизма, частью для Екатерининской рекламы назвали их псевдоклассическими именами – Севастополь, Симферополь, Евпатория. Древняя Готия от Балаклавы до Алустона застроилась непристойными императорскими виллами в стиле железнодорожных буфетов и публичных домов и отелями в стиле императорских дворцов. Этот музей дурного вкуса, претендующий на соперничество с международными европейскими вертепами на Ривьере, очевидно, так и останется в Крыму единственным монументальным памятником «Русской эпохи».

Не забыл автор и о трагедии коренного народа Крыма – крымских татар, которые были «приневолены» к отъезду с родной земли: «Трудно считать приобщением к русской культуре то обстоятельство, что Крым посетило в качестве туристов или путешественников несколько больших русских поэтов, и что сюда приезжали умирать от туберкулеза замечательные писатели. Но то, что земли систематически отнимались у тех, кто любил и умел их обрабатывать, а на их место селились те, кто умел разрушать налаженное; что трудолюбивое и лояльное татарское население было приневолено к ряду трагических эмиграций в Турцию, в благодатном климате всероссийской туберкулезной здравицы поголовно вымирало, – именно, от туберкулеза, – это показатель стиля и характера русского культуртрегерства».

Интересна волошинская характеристика коренного народа полуострова: «Крымские татары – народ, в котором к примитивно-жизнеспособному стволу монголизма были привиты очень крепкие и отстоенные культурные яды, отчасти смягченные тем, что они уже были ранее переработаны другими эллинизированными варварами. Это вызвало сразу прекрасное (хозяйственно-эстетическое, но не интеллектуальное) цветение, которое совершенно разрушило первобытную расовую устойчивость и крепость. В любом татарине сразу чувствуется тонкая наследственная культурность, но бесконечно хрупкая и неспособная себя отстоять. Полтораста лет грубого имперского владычества над Крымом вырвало у них почву из-под ног, а пустить новые корни они уже не могут, благодаря своему греческому, готскому, итальянскому наследству».

Не более оптимистичен его взгляд на крымскотатарское искусство: архитектура, ковры, майолик, чекан металлов – все это кончилось; остались разве что ткани и вышивки: «Татарские женщины, по врожденному инстинкту, еще продолжают, как шелковичные черви, сучить из себя драгоценные растительные узоры. Но и эта способность иссякает».

Что же является памятниками Крыма? – задается вопросом автор и отвечает: ныне это разве что «развалины и пейзаж».

Отношение русских художников к Крыму было отношением туристов, просматривающих прославленные своей живописностью места, продолжает он. «Этот тон был дан Пушкиным, и после него, в течение целого столетия поэты и живописцы видели в Крыму только: «Волшебный край – очей отрада», – и ничего более.

«Таковы все русские стихи и картины, написанные за XIX век. Все они славят красоты южного берега, и восклицательных знаков в стихах так же много, как в картинах тощих ялтинских кипарисов. Среди этих гостей бывали, несомненно, и очень талантливые, но совершенно не связанные ни с землею, ни с прошлым Крымом, а потому слепые и глухие к той трагической земле, по которой они ступали».

В нынешнем – русском – Крыму Волошин не обнаруживает ничего, кроме пейзажа, но и в нем можно прочесть прошлое полуострова. «Это великолепная книга с рисунками гениального мастера. Южный Берег – это плохонькие политипажи русской работы: их лучше не глядеть, чтобы не нарушить цельности впечатления. Для тех же, кому нравятся именно они – подлинный Крым недоступен. За все время своей истории Крым, вероятно, не переживал ни разу такого запустения, как во времена Екатерининского завоевания, и это вина не только русской расы и тяжелой имперской политики, но и его отрезанности от свободных морских путей, от животворящего дыхания Средиземного моря». Вот уже второе столетие, как он задыхается, как рыба, вытащенная на берег, заключает с горечью писатель…

Таков не слишком оптимистический взгляд на историю Крымского полуострова Максимилиана Волошина… Увы, многое из сказанного ровно девяносто лет назад справедливо и применительно к нынешнему Крыму…

А вот как изменить трагическую судьбу полуострова – этого райского уголка, и поныне задыхающегося «как рыба, вытащенная на берег» – это вопрос к каждому из нас…

Гульнара Бекирова, крымский историк, член Украинского ПЭН-клуба