Начало августа, но плюс десять. Два часа ночи, но светло.
Холодной и светлой августовской ночью мы едем из аэропорта, что в поселке со смешным названием Мурмаши, в Мурманск, самый большой в мире город, выстроенный за Северным полярным кругом, в Арктике или, по-русски, в Заполярье.
Небо полощется тряпкой, которой только что вымыли грязный пол.
По четырехполосному мосту под названием "Кольский мост" – достроенный в 2004 году, он тянется пару километров через залив, – въезжаем в город.
Залив украшают веселые кораблики: здесь и бурная жизнь незамерзающего порта, и дом престарелых – атомный ледокол "Ленин", местный мавзолей, принимает музейных посетителей.
Три часа ночи, но на улицах люди: полярникам все равно, когда спать. Ведь не скажешь "иди домой, ночь на дворе" – вот они и гуляют, потерянные во времени. Чтобы нацедить себе на сетчатку немного света перед полугодовой ночью.
Гостиница "Меридиан", с портретами артистов и Дмитрия Медведева (они были здесь), – самая приличная в городе. Несмотря на то, что под потолком ресторана, где завтракают, болтается дискотечный шар, а в углу и вовсе торчит золотой шест для стриптиза. Наших гостей шестом не напугаешь, а соседние финны с норвегами, заезжающие по делам, давно отморозили чувство юмора и способность чему-либо удивляться в гостях у непредсказуемого соседа. В 50-е шведы, приехавшие сюда в пресс-тур, назвали потом в своих газетах город "серым гетто". Сталинская и хрущевская застройки добавляют арктическому мегаполису мрачности. Природа сопротивляется: дело немного поправляют озера, их только в черте города не меньше десятка, а еще шесть родников и три ручья. Без них было бы совсем грустно.
Из окон "Меридиана" смотришь в Мурманск будто в зрительный зал: прямо по курсу площадь Пяти углов ( форма задана конструкцией соседней гостиницы "Арктика"), а дальше сопки ярусами амфитеатра, а в них понатыканы типовые многоэтажки: будто рабочие угольной шахты всем трудовым коллективом завалились в театр, не помывшись.
Где-то на уровне моего пятого этажа подвешенный рогами к ниточке мимо домов проползает троллейбус: аттракцион с нарушенной ландшафтом перспективой мог бы показаться забавным, случись он в других декорациях.
Мурманск – не самое уютное место, впрочем, он всего лишь ворота. Мечта путешественника – Мурманский край.
Баренцево море всего в пятидесяти километрах от города, однако подобраться к нему непросто: по всему побережью базы, здесь хозяйничают военные. В Полярном снимали все советские фильмы о подводниках: мои любимые – "Повесть о Неистовом" Бориса Бабочкина и "Командир счастливой "Щуки" режиссёра Бориса Волчека. В 2000 году здесь побывала Кэтрин Бигелоу: получила разрешение, чтобы увидеть списанную лодку БС-19, для съемок "К-19" с Хариссоном Фордом. Члены экипажа в итоге остались очень недовольны Кэтрин и Фордом. И даже потом писали открытые письма в интернет: дескать, где это вы видели, чтобы советский моряк воровал апельсины?
Открытое письмо мог бы еще получить Михаил Пришвин, в 1908-м году совершивший сюда путешествие, и написавший повесть "За волшебным колобком". Его герой по имени Зверобой – помор, живущий рыбным промыслом, – радуется, увидев гостя-журналиста. "Я тебе все на правду выведу. Готова бумага? Ну, вот! Пиши: "Мошенники все служащие Российского государства, пьянствуют, ничего не делают и ни на что не способны".
Поморами или поморцами называли членов общества Поморского согласия, старообрядческой общины. Это были рыбаки, приезжавшие сюда на работу. Вот что сообщает них Пришвин: "помор – это что-то вроде дворянина. Поморье – это не весь берег Белого моря, а только несколько богатых сел, ведущих торговлю с Норвегией. Это единственный мне известный угол России, где люди гордятся своей родиной. Поморов принято считать цветом русской народности, но сами они не любят связывать себя с Россией".
А вот от саамов – коренного населения – здесь остались только названия: Щукозеро, Ловозеро, Умбозеро, Сергозеро. И совсем старые: Килпъявр, Налъявр ("явр" по-саамски озеро). Российских саамов всего тысяча семьсот человек. Они живут южнее – в Ловозерском, Кодорском и Кольском районах. В Норвегии, что в двухстах километрах, живет больше двухсот тысяч саамов. На них держится вся северная туристическая индустрия. В городе Карашок, куда я ездила несколько лет назад, построили Сампи, этническую деревню, где можно увидеть чумы "лавву" и даже покататься на оленях. Норвегия успешно торгует своим севером: на острове Магерё находится мыс Нордкап, "самая северная точка Европы" – с музеем, панорамным кинозалом и рестораном с застекленной верандой, чтобы ужинать с видом на Ледовитый океан. В городе Альта есть Alta Igloo Hotel, на тридцать комнат, слепленный из снега и льда.
На российском севере отчего-то ничего не лепится, а только тает на глазах: на это еще сто лет злился пришвинский помор.
По дороге к морю – ближайший выход находится в Териберке, что в ста километрах от Мурманска – попадаются забавные названия. "Кувшинская Салма". Или "Горячие ручьи". Название поманило, но обмануло: нет больше Ручьев, ни горячих ни холодных. В 2009 году поселок "был упразднён в связи с отсутствием проживающего населения". Кувшинскую Салму от упразднения спас единственный животворящий дух здешних мест – военная база. В 1997-м в Салме, кстати, снимали «Повинность» Александра Сокурова. А пятью годами позже "Конвой PQ-17" по роману Пикуля.
Кинобиография края ширится и растет: теперь и село Териберка все знают по "Левиафану".
– А что есть в Териберке? – спрашиваю в гостинице.
– Фильм Звягинцева видели? Вот, то и есть.
Таксисты через одного отказываются "гробить подвеску": сорок километров пути проходит по бездорожью.
Степан соглашается: для него поездка в Териберку – приключение. "Девушка, а вы чем увлекаетесь? – спрашивает меня Степан, когда мы выезжаем из города через развязку небезопасной конфигурации, которую местные называют "бубновый туз". – У человека в жизни должно быть что-то, кроме работы! Я вот рыбалкой живу. Для меня главное – выкроить летом неделю, взять палатку и уйти в глушь. Затеряться. Пожить здесь, где нет ничего. Ну, вы сейчас сами все увидите".
По обоим сторонам дороги вдруг расстилается сумасшедший пейзаж: до линии горизонта – ничего, только неровная земля, покрытая желтым пухом. Это ягель, северный мох, которым питаются олени: зимой они разбивают лед копытами. "Когда в СССР коров попробовали кормить ягелем, они давали больше молока", – сообщает Степан. На 49-м километре обрывается телефонная связь. Только огромная тундра – и наша микроскопическая машина. Рассказываю Степану об африканских лоджах для миллионеров, которые специально строят в таких местах, чтобы дать человеку возможность уединиться с природой. Степан кивает: "Я сам удивляюсь. Вроде экологический туризм в моде. Почему не построить курорт? Ведь им можно кормить все голодные деревни?" На 59-м километре останавливаемся у реки Териберки. Степан зачерпывает, пьет и приглашает присоединяться. Я опасливо кошусь на кучку из пластиковых бутылок и газет на берегу: но все же решаюсь попробовать воду. Она оказывается самой вкусной из всех, что я пила в жизни.
Река на 80-м километре называется Ювель: сюда Степан ездит рыбачить. "С одного берега форель и кунжа, с другого – только форель. Еще в озере рядом можно наловить гольца: у него мясо ярко-красное, намазывается как паштет. А семга – единственная рыба, которую можно взять за хвост: у нее жесткое перо, она не сложится и не выскользнет из рук".
Тундра вдруг заканчивается: близость к морю диктует другой рельеф. Еще минуту назад все было плоским – и вдруг вокруг складчатые скалы (какие, в моем воображении, должны изрезать какой-нибудь Марс). От красоты мира захватывает дух – и снова захватывает, на сей раз от радости узнавания, при виде таблички "Териберка" и дороги, ведущей к поселку.
То, что происходит дальше, похоже уже не на марсианские хроники, но на весточки из загробного мира.
Повсюду – скелеты.
В горном озере разлагаются несколько деревянных кораблей: гниют, сверкая черными дырами в пустой корме, пугают ребрами, вывернутыми наружу.
Мертвые корабли – друзья мертвых домов: в одном снесена крыша, и он гремит на ветру костями-перекрытиями. Другой, весь щербатый от осыпавшейся штукатурки, скалится выбитыми окнами: одна половина его уже лежит в руинах, в другой – о ужас – светятся потусторонним светом два-три окна.
Самый целый из домов оказывается школой: не верится, что в нее кто-то может ходить. Кажется, вот-вот раздастся школьный звонок, с петель рухнет ветхая дверь, и на школьный двор выбегут счастливые маленькие скелеты в синих форменных штанишках и белых передничках.
Мы боялись увидеть "как у Звягинцева", а увидели как у Уэса Крейвена. Так выглядит село, соседствующее с Териберкой, которое Степан называет на местный манер – "ЛодЭйное".
Таблички с таким названием нигде нет: с 1957 года поселок считается придатком Териберки, то есть – не существует. То есть, это и правда поселок-призрак. А ведь когда-то здесь ремонтировали суда, ловили рыбу, разводили птиц и даже оленей с норками: сегодня остался один рыбзавод. Остались ли на заводе работники – вопрос: Степан говорит о семидесяти жителях.
О признаках жизни свидетельствуют лишь огромные мусорные кучи вдоль береговой линии. Берег Баренцева моря, величавый и гордый, изнемогает под унизительным бременем и молчаливо взывает к темному небу о помощи. Она этим летом вроде как обещалась – москвичи даже проводили здесь фестиваль "Териберка. Новая жизнь" с акциями по сбору мусора. Сюда вроде даже собирались приехать экологи и сам министр природных ресурсов и экологии Мурманской области. Но – даже эти усилия оказались фантомными. Возможно, никакого министра-эколога не существует вовсе. Зато мусорные кучи вполне реальны.
Когда-то, даже еще очень давно, в Териберке было радио, все программы которого вел одиночка-энтузиаст: потом он умер и с тех пор в Териберке больше нет радио. Где-то рядом, за морем виднеется еще один придаток Териберки – чудо-остров с музыкальным именем Восточный Кильдин. Там ржавеет маяк и гниет ракетная база. Согласно переписи, население острова составляет 4 человека. Совсем скоро и его тоже упразднят за отсутствием жизни.
Оригинал публикации – на сайте Радио Свобода
