Как изменился русский язык с момента аннексии Крыма и украино-российского конфликта? Об этом в эфире Радио Крым.Реалии ведущий Павел Новиков поговорил с гостем программы – кандидатом филологических наук, журналистом Ксенией Турковой.
– За последние полтора года появилось много новых слов. Я знаю, что у тебя есть даже такая колонка, ты их собираешь. Как можно охарактеризовать это? Это что, люди маркируют по принципу «свой/чужой»?
– Да, маркируют, но, вообще, такие вот события, громкие, интенсивно происходящие, они провоцируют появление новой лексики. Мы можем заметить, что во время Майдана появилось очень много новых слов, новых выражений. Я веду на сайте «Сноб.ру» рубрику «Словарный запас» и пытаюсь там рассказывать о новых словах, и о новых словах в Украине тоже. Я сейчас наблюдаю, что в России слегка это затихло, наступила такая в кавычках стабильность, и поэтому новых слов стало гораздо меньше. Я даже приостановила свою рубрику «Словарный запас», потому что туда нечего стало брать. Есть слова, которые актуализируют свое значение, но вот чтобы рождались новые, то этого стало очень мало, по сравнению, скажем, с годом назад или когда это было во время протестов в России на Болотной. Там тоже была лавина новых слов. Что же касается языка вражды, то им «обогатился» наш язык, к сожалению, и с одной стороны, и с другой стороны
– Это такие обозначения, которые пришли с той стороны, и это такие ассоциации по отношению к этнонимам...
– Ну, есть же термин – лексика вражды, и в нее это все входит. Да, это все подпадает под определение лексика вражды – «укропы», «ватники», «колорады», «вышиватники», что там еще...
– «Рашисты», «рашизм»...
– «Луганда», «Лугандон» сейчас уже ушли практически.
– А знаете, что термину «Луганда» более десятка лет?
– А он актуализировался. Дальше – «москаль»/«хохол», которые раньше фигурировали в анекдотах и использовались скорее шутливо и даже добродушно. Но сейчас это синонимы обзывательств и оскорблений. Поэтому очень осторожно надо их употреблять, потому что, конечно, их контекст на сегодня обидный.
– Я наблюдаю, как живут все эти слова лексики войны, например, те же «укры», «укропы» – вроде как обидное, злое, пришедшее с той стороны слово, которое здесь ассимилировалось, обшутилось, а теперь вот – уже политическая партия с неслабым результатом на выборах. То же самое – «хунта»/«каратели». Люди моментально сделали себе даже шевроны «Каратель – батальон НАТО».
– Да, это такой известный в языке способ, такая проторенная дорожка переосмысления иронического, которое помогает спастись от этого оскорбления.
– Хорошо, а вот когда одно и то же слово несет совершенно разный контекст носителей одного и того же языка: слово «хунта», например, для одних – это иронично-позитивное, для других – это окончательно негативное. Говорит ли это о том, что в рамках одного языка уже есть расхождение понятийного ряда, и оно может расслаиваться и дальше?
Когда конфликта совсем не будет, то и лексика затихнет, пропадет, но новый конфликт снова спровоцирует ее появлениеКсения Туркова
– Ну, вообще, хейт-спич – это явление волнообразное, вот есть конфликт, и на его фоне появляется такой пучок, такая гроздь, букет этих слов. Потом конфликт затихает – и нет с фронтов серьезных сводок. Вот мы же сейчас наблюдаем уже какую неделю затишье, и сама эта лексика тоже немножко ушла, и волна эта немного поутихла. Хотя, конечно, осталась в пропагандистском пространстве. Когда конфликта совсем не будет, то и лексика затихнет, пропадет, но новый конфликт снова спровоцирует ее появление. Но, вообще, такие «слова-пустоты», которые каждый сам заполняет по своему усмотрению, например – «фашизм». В России фашисты – это, понятно, «бандеровцы», т. е. те, кто «уничтожает народ Донбасса», а здесь, у нас, фашизмом называют то, что происходит в России. И сравнивают Россию с гитлеровской Германией, и сравнивают процессы в России с зарождением фашизма. Это даже написано во всех учебниках по стилистике, что есть абстрактные слова, которые каждый наполняет своим смыслом.
– Эмине Авамилева, руководитель управления по вопросам образования на крымскотатарском языке Меджлиса крымскотатарского народа – о конфликтных ситуациях с крымскотатарским языком. Вряд ли можно сказать, что крымскотатарский язык сам является участником конфликта, но его носители становятся жертвами, это совершенно очевидно. Эмине, здравствуйте, уже несколько раз было зафиксировано в Крыму, как детям говорили, чтобы они не общались между собой на своем языке, потому что учителя их не понимают.
– Да, все так и есть. Мы в ходе нашей мониторинговой деятельности сталкивались с такими случаями, когда во время школьных занятий дети получали не очень вежливые замечания со стороны учителя. Я думаю, что подобная позиция учителя, который преподает в крымской школе, где обозначены три языка государственными, – это не просто демонстрация своего личного неприязненного отношения, но и, конечно же, невежества как профессионала, как педагога.
– Скажите, с начала конфликта напряжение по языковому вопросу в Крыму обострилось или осталось тем же?
– По ситуации на сегодня, таких ярких, напряженных или конфронтационных мы не отмечали. Если вы помните, в начале лета был случай с молодым человеком в парикмахерской, там дело дошло до административно-публичного внимания, но дальше такого нарастания мы пока не наблюдаем.
– Эмине, мы сейчас обсуждаем феномен «языка вражды», который появился с началом конфликта. В крымскотатарском языке появились какие-то слова в связи с крымскими событиями, в частности? Потому что здесь мы обсуждали и «ватников», и «вышиватников».
Учитывая менталитет крымскотатарского народа, гостеприимство, сам характер народа, я бы не сказала, что есть такие конкретные проявления языка враждыЭмине Авамилева
– Да-да, конечно, такие слова появились, они часто употребляются. Употребляются они и дома, и в быту, и в соцсетях, но это касается в основном конкретных персон, которые по именам не называются, а прикрываются определенными крымскотатарскими именами, их сегодня знают уже все. Но, вместе с тем, учитывая менталитет крымскотатарского народа, гостеприимство, сам характер народа, я бы не сказала, что есть такие конкретные проявления языка вражды.
– Спасибо, Эмине! Продолжаем нашу беседу с Ксенией Турковой.
– Я прекрасно понимаю и даже по себе знаю, что существует соблазн, существует искушение использования этого языка – языка вражды. И все же прошу и наших радиослушателей, и наших соотечественников воздерживаться от слов, оскорбляющих людей, провоцирующих дальнейшую волну ненависти. Я, например, категорически не поддерживаю действия Путина, и мне не нравится все, что происходит в России, но я никогда не использую слова «Раша», «Рашкастан» и т. д. Мне неприятны все эти слова, и когда их еще кто-то использует, мне еще неприятней. То есть деть это никуда нельзя, есть события – есть новые слова в языке, никуда от этого не денешься, всегда так бывает. Просто нужно как-то за собой последить. Есть ситуации, когда можно вполне без этого обойтись.
– Я вот часто слышу, например, предложения отказываться с обеих сторон от таких слов, как «террористы». Возможно ли это сейчас?
– Мне кажется, это вопрос, скорее, не языковой, а, скорее, военный, юридический. Если это подпадает под определение «террорист», то почему не использовать? Я не уверена вот по поводу «террориста», это же не обзывательство, это же констатация факта.
– Хорошо, по твоему мнению, есть вероятность, что этот язык вражды утихнет? И когда?
– Ну, он уже утихает, его уже гораздо меньше. Ну, вот, слово «колорад» ты когда последний раз слышал?
– Давно.
– Очень давно. Хотя оно использовалось очень активно. Я помню даже по телевидению был сюжет «Дихлофос для колорадов» – это, конечно, ужасно, на мой взгляд. Это тоже хейт-спич, пропаганда ненависти, как бы ты ни относился, что бы там ни происходило, ну, не надо провоцировать, чтобы это развивалось дальше.
– Огромное спасибо, Ксения.
