Российский эмигрант: Этот мирок мне часто кажется убогим

По данным Росстата, в прошлом году из России уехали более двухсот тысяч человек (в статистике международной миграции учитываются все отъезжающие: и иностранцы, и российские граждане). Это почти на 70 процентов больше, чем в 2013 году. Официальные цифры при этом могут существенно отличаться от реальных: статистика отражает только тех людей, которые снялись с учета ФМС (выписались из квартиры). Например, страны ЕС, по данным Евростата, в 2013 году выдали вид на жительство 41 500 россиянам. При этом по официальной российской статистике в Евросоюз за этот период переехали всего 9400 граждан России.

Корреспондент Радио Свобода встретился и поговорил о причинах сегодняшней эмиграции с молодым предпринимателем Александром Тишковым, который несколько месяцев назад перебрался с семьей из Москвы в Испанию, в Барселону.

– Большие переезды в твоей жизни начались задолго до эмиграции. Ты сначала мотался внутри страны?

– Да, я не из Москвы. Родился я в Ижевске, и в Москву я переезжал постепенно. После школы я буквально сбежал из Ижевска в Казань. В Казани я прожил шесть лет, а в 2007 году перебрался в Москву. Практически в тот же день я нашел работу и жилье в столице.

– Куда ты пошел работать в Москве?

– Дом русского зарубежья имени Солженицына.

– Какое у тебя было к тому моменту образование?

– У меня семинарское образование.

– Ты как Сергей Шнуров!

– Да, практически.

– Это связано с тем, что ты глубоко религиозный человек? Или у тебя был исключительно культурологический интерес?

​– У меня был религиозно-культурологический поиск. После развода родителей я жил с отцом и очень серьезно был предоставлен сам себе. Прогуливая школу, я часто посещал библиотеку и много читал. Так я познакомился с нашими религиозными философами, увлекся ими. У меня возник большой интерес к религиозной мысли. Когда встал вопрос, куда мне поступать после школы, ответ был для меня однозначный: я сбежал из Ижевска в духовную семинарию в Казань. Там был проректор по учебной части Александр Журавский, который хотел сделать что-то вроде Хогвартса. Это был очень интересный персонаж, который долго в семинарии не прожил. Его выжили из-за чрезмерной светскости. Там же работал священник Игорь Цветков, который стал моим научным руководителем. Он был известным религиозным философом, у него был немного протестантский уклон. И вот я уже со второго курса писал ему большую работу по Эрнсту Кассиреру – немецкому неокантианцу. Мне это дело очень нравилось, и я пять лет не без удовольствия проучился в духовной семинарии.

– И вот такой умный и духовный перебрался в Москву…

– С пятью тысячами рублей в кармане. Слава богу, я стремительно устроился в фонд Солженицына, задачей которого было вернуть русских эмигрантов на родину. Фонду был нужен сотрудник в их книжный магазин. Мне это подходило, я любил книги. Очень быстро я из продавца превратился в менеджера по ассортименту, стал формировать книжную концепцию магазина. После этого я работал несколько лет в издательстве АСТ, параллельно я получал второе образование на юридическом факультете. Попробовал даже поработать юристом, но понял, что от этого я с ума схожу. Поэтому я вплотную решил заняться книжным бизнесом, у меня появилось два своих книжных магазина: в Гоголь-центре и в музее ГУЛАГа.

– Твоя жена, Уля, родилась в Москве?

– Уля родилась в Москве. Но у нее восточные корни. Она художник, закончила Строгановку. Плюс к этому она очень много занималась всегда проектами, связанными с детьми, благотворительностью.

– Она, насколько я знаю, самоотверженно долгое время работала в московском хосписе.

– Да, коммерческим дизайном ей было не интересно заниматься. А вот в детской выездной службе в хосписе работать ей было интересно.

– Она не сходила с ума от того, что ее работой, в том числе, было общение с детьми, которым оставалось жить, возможно, несколько дней?

– Она это понимала и принимала с самого начала. Для меня до сих пор не очень понятно, как она это умудрялась переваривать. Когда я общаюсь с человеком, у которого, например, третья стадия рака, то в ступор впадаю, мне тяжело. У нее нет этого. Она просто хочет помогать и все.

– Желание помогать – это ваша черта характера семейная. Не знаю, можем ли мы об этом говорить сейчас вслух, но вы же удочерили девочку?

– Мы можем, конечно, говорить об этом.

– Это было для вас трудное решение? Вокруг усыновления детей в России до сих пор существуют предрассудки. Это все еще вызывает у людей что-то вроде удивления.

​– У меня вызывает удивление, что усыновление у кого-то может вызывать удивление. У нас с Улей это было даже не обоюдное решение… Когда мы только с моей женой начинали дружить, то, не сговариваясь, прощупывали эту тему. А когда мы поженились, то как-то для нас и вопросов не было, это было очень просто, по умолчанию. Так у нас появилась девочка Майя.

– Это был сложный бюрократический процесс?

– Это достаточно сложно. Но это не невероятные сложности. Это сложнее, чем получить водительские права, скажем так. На права я сдал с первого раза, легко. Тут была школа приемных родителей, в которую нужно было ходить. И очень правильно, что эта школа есть. Этап подготовки должен быть. И он должен быть серьезным, не формальным.

– Теперь вас трое. И вы в какой-то момент решаете переехать из Москвы, где дела шли вполне себе хорошо, в Барселону, где вас особо никто не ждет. Напомню, что в Москве ты первое время работал в фонде, который был призван возвращать эмигрантов на родину, а теперь сам уехал. Почему? Вы решили уехать от чего-то? Или к чему-то?

– И от чего-то и к чему-то. Нельзя сказать, что, прыгая из Ижевска в Казань, из Казани в Москву, а из Москвы в Барселону, я просто еду за чем-то новым. Понятно, что есть какие-то вещи, от которых ты пытаешься отказаться, переезжая.

– Что за вещи такие?

​– Последние два года для нас в Москве стали достаточно сложными психологически. Появилось ощущение (с которым сталкиваешься каждый день), что нужно постоянно преодолевать агрессию, с которой ты сталкиваешься на каждом шагу. Мне сложно строить свое будущее в постоянном напряжении. Кто-то, возможно, от этого получает невероятное удовольствие. Но для меня это тяжело. В Москве я не чувствую, что я и моя семья в безопасности, а в Барселоне чувствую. Все очень просто. Я приезжаю в любой испанский город, и у меня отключается сама собой функция такая – сгруппироваться. В Москву приезжаю – сразу группируюсь, постоянное напряжение. Вполне вероятно, что это субъективная история и мне нужно к психиатру обращаться. Но я от большого количества людей слышу подобные вещи. Если это сумасшествие, то оно коллективное.

– Когда ты говоришь об агрессии, что ты имеешь в виду конкретно? Гопников на улице? Давку в метро? Взорванный самолет с россиянами?

​– Это про ощущение. Ощущение того, что ты себя не можешь проявлять как свободный человек, рефлексируя ту действительность, которая вокруг тебя. Я не чувствую, что я каким-то образом в России коррелирую с окружающей средой.

– Не понимаю. Давай конкретнее. Что не так?

– Запросто. Пример, связанный с работой, с моим книжным магазином. Меня очень напрягает, когда ко мне в магазин приходят люди, представляющие контролирующие госструктуры, которые начинают мне задавать очень странные вопросы.

– Какие?

– А почему вы продаете вот эти книги? Вы уверены, что вам надо продавать вот эти книги?

– Так и спрашивают?

– Да.

– Можно просто послать их куда подальше. Например, в библиотеку.

– Понятно, что сумасшедших людей, желающих понравиться начальству, всегда было и будет очень много. Но их становится все больше. И они все большую активность проявляют, нарушая, например, мое пространство для свободных действий.

– Была у тебя еще одна история неприятная, которая связана с человеком, которого принято называть "православным активистом", хотя он православным человеком, по-моему, вовсе не является. Это Дмитрий Энтео. Он с приятелями однажды напал на одного из твоих сотрудников в книжном магазине, избил его, это все зафиксировали камеры, преступника этого даже судили. Чем кончилась эта история?

– Ничем. Дмитрий Энтео, как всегда, остался безнаказанным. Более того, соратник Энтео подал встречный иск.

– Переехав в Испанию, ты продолжаешь заниматься книжным бизнесом в России?

– Я максимально передал свои дела моему помощнику. Директором будет он. Я буду ему удаленно помогать до какого-то момента.

– Как ты тогда собираешься деньги зарабатывать в Испании?

​– Мы с женой занялись маленьким ювелирным бизнесом. Ходили к мастеру, подглядывали, как он производит всю эту красоту, а теперь своими руками делаем украшения и продаем их. У меня давно была мечта научиться что-то делать своими руками. Я невероятный кайф от этого получаю, в мастерской у меня часы пролетают как минуты.

– Можно ли книжным бизнесом заниматься в Испании или это тяжело для тебя?

– Можно, но пока я не очень понимаю этот книжный рынок.

– В Испании существуют налоговые льготы, если ты занимаешься книгами?

– Нет, это не про Испанию, к сожалению. Это про США и некоторые другие европейские страны. Да мне самому книгами торговать надоело. Мне хочется уже их почитать.

– А почему, собственно, Испания? Это что-то личное?

– Я впервые оказался в Барселоне года три назад. Тонкие струны моей души тронула интенсивность городской культуры. Это молодежный, неформальный и очень интенсивный город. Я точно знаю, что мы здесь не заскучаем. В Италии мы бы через полгода от скуки померли.

– Вы знаете язык?

– Только начали учить. Жена уже может объясниться с местными, даже в государственных органах. Когда ситуация безвыходная, всегда находится человек, говорящий по-английски. Ну и русских здесь очень много. Часто с нами пытаются говорить по-испански, мы предлагаем поговорить по-английски, потом выясняется, что перед нами русский человек.

– На каких юридических основаниях вы там находитесь? Я, может, тоже хочу пожить в Испании…

– Так приезжай и живи.

– С какой стати-то? У меня нет ни одного основания там жить.

​– Есть разные основания, на которых ты можешь переехать. Мы показали в посольстве, что у нас есть некоторые накопления в банке, есть доход, мы доказали, что мы не лишим испанцев рабочих мест, написали мотивировочное письмо о том, что жить не можем без солнца, фруктов и Испании. Заявили свое желание предоставить ребенку возможность жить и учиться в Испании. Потом мы собрали справки о несудимости, некоторые другие справки, которые требовались. Купили страховку годовую. Сняли квартиру. Подали все эти документы и довольно быстро получили статус резидентов.

– Я считаю, что это прекрасное юридическое основание для получения статуса резидента – не могу жить без солнца и фруктов.

– Хорошее, да. Но здесь очень много русских живет вообще нелегально. Есть неофициальная статистика, которая говорит о том, что в Барселоне около тридцати тысяч русских проживают, двадцать из которых – нелегалы.

– Расскажи про ваш быт. Как он обустроен?

– Быт только налаживаем пока. Все немного сумбурно. Разбираюсь, как мне юридическое лицо зарегистрировать, чтобы шоурум свой сделать.

– Когда разговариваешь с людьми, которые решились на переезд в другую страну, по старой советской привычке хочется напустить пафоса: вот уехали, не увидимся никогда, эмигранты бедные, новая родина и так далее. Вы сами к своему отъезду как относитесь? Вам присущи вот эти советские переживания? Или вы будто в длительной командировке скорее?

​– У нас нет этой советской идеализации Запада, которая была свойственна эмигрантам в СССР: мол, черту пересек – и вот она, райская жизнь. Мы, конечно, в других обстоятельствах. Мы уже много ездили, многое видели, мы понимаем, что такое Европа, что в ней масса проблем. У нас точно нет ощущения, что мы собрали чемодан и до свидания, никогда не вернемся. Мы точно не закрываем для себя возможность возвращения, потому что очень многое связывает нас с Россией. В России родители, родственники, друзья.

– Значит, это для тебя приключение.

– Для меня вся жизнь – приключение. И я очень спокойно к переезду отношусь. У меня в этом смысле ничего не екает даже. Переезд в другую страну – это как на автобусе доехать до другой остановки. Да, это чуть сложнее, но и гораздо интереснее.

– Как ваши родители отреагировали на ваш переезд?

– Очень хорошо отреагировали.

– Как на вас реагируют испанцы, когда узнают, что вы русские?

– Испанцы не пугаются русских, как ни странно. Очень доброжелательные люди.

– Никаких разговоров про Крым, про Сирию, про царя?

– Ничего такого. Я даже сам пытался об этом поговорить с испанцами, чтобы понять их отношение к нашим внутренним делам, но испанцы не понимали, о чем я говорю. Им по барабану. У них фрукты и солнце. Какой еще царь?

– Как ты считаешь, Россия многое теряет, когда из нее уезжают вот такие люди, как вы с Улей? Или современной России без вас как-то даже спокойнее будет? Меньше критики, меньше недовольства, меньше рефлексии: no brain – no pain.

​– Любая страна, из которой уезжают в большом количестве люди, теряет. В России уже какая-то цикличность с интеллигентскими эмиграциями существует. И Россия, конечно, теряет. России нужны критические мнения, потому что эти мнения людьми высказываются не ради себя. По отношению к нелюбимому ты и не станешь ведь высказываться негативно, ты просто сделаешь вид, что нелюбимого нет. Я разговариваю по скайпу с родителями, слышу, что они рассказывают про город, и мне очень больно от того, что происходит со страной. То, что у нас называется стабильностью, больше похоже на деградацию, на болото. Люди в России живут в очень ограниченном интеллектуальном мирке. Этот мирок часто мне кажется убогим. Не надо в нем жить.

– Что должно произойти, чтобы вы вернулись жить домой, в Москву?

– У меня очень расплывчатое отношение к понятию дома. Оно спартанское. Где я лег спать, там и мой дом. У меня так с детства в этом смысле ничего не изменилось. Я очень быстро приживаюсь в других местах. Вернуться в Москву меня, думаю, заставят очень серьезные социальные и политические изменения. Я не верю в то, что такие изменения могут произойти вследствие революций. Революция – это очень поверхностная вещь. Должен обозначиться серьезный вектор изменений у русского человека в голове. Дело не в элитах, дело в простых людях, в том, чего простые люди хотят.

– Какие настроения у ваших друзей – людей примерно такого же склада ума, таких же интересов, такого же образования? Люди хотят уезжать или, скорее, это все только разговоры?

​– Разговоры про новую русскую эмиграцию справедливые. Русские, которые эмигрировали в Барселону в 90-е, рассказывают мне, что сегодня происходит очень интересная русская эмиграция. Говорят, что сначала в Испанию переезжали бандиты, потом были депутатские жены в ссылке, потом поехали простые люди работать уборщицами, а сейчас приезжает очень много русских с хорошим образованием и конкурентными для местного населения специальностями. И эти новые люди не кучкуются, в отличие от тех русских, которые приезжали раньше. Люди из моего круга хотят уехать из России, но большинство не видит для себя таких возможностей по разным причинам. Но каждый день я получаю по несколько сообщений в "Фейсбуке", в которых люди меня спрашивают, каким образом можно переехать в Барселону. Можно консультационный центр открывать.

– Как ты относишься к тому, что у людей есть несколько паспортов? Это признак неблагонадежности? Это признак оппортунизма и авантюризма? Это признак заботы о себе и о своей семье? Другой вариант?

– У каждого свое. Многие получают паспорта других стран на всякий случай. И я в этом не вижу ничего постыдного и плохого.

– Послушайте, в этой испанской жизни вас ждет множество прекрасных неожиданностей. Например, испанцам абсолютно плевать на расписания. Магазины работают с 11 до 20 часов с перерывами по 2 часа в день, но не факт, что в 11 эти магазины открываются. Может, и к трем часам не откроется. Сервис в Испании – это катастрофа: ты можешь предлагать заплатить человеку любые деньги, но если ты ему не понравился, он никогда в жизни не выполнит свою работу и не окажет тебе услугу. Еще испанцы очень громко разговаривают. Недопустимо громко и в любых местах, даже в тех, где принято молчать.

– Все перечисленное присутствует. Некоторое нивелируется тем, что Барселона – очень интернациональный город, на некоторых магазинах в центре появились надписи "мы не закрываемся на полдня". Значит, это магазин, который открыли голландцы какие-нибудь.

– Подрыв устоев.

– Да, три года назад такого не было. В три часа дня было все закрыто. Сейчас всегда можно найти открытые магазины. Сервис – да, ужас. Но опять-таки это нивелируется. До недавнего времени в Барселоне был один интернет-провайдер. Было просто невозможно дождаться, когда к тебе придет мужик с кабелем и проведет сеть. Можно было месяцами ждать. Сейчас здесь появились конкуренты из Швеции, благодаря которым цена на интернет упала в два раза, качество сервиса изменилось. Сантехник здесь может к тебе идти неделю, испанцы по этому поводу не парятся, будут тазиком пользоваться, пока сантехник дойдет.

– Понимаешь, что, прочитав это интервью, многие люди в интернете оставят вот такой комментарий: "ну и валите, скатертью дорожка". Есть что этим людям ответить?

– Что им ответишь? Эти люди и являются той составной частью действительности, от которой мы уехали. Стоит ли им что-то отвечать?

Оригинал публикации – на сайте Радио Свобода