Рубрика «Мнение»
В марте 1987 года я оказалась в Латвии, в наполовину засекреченной военной части под Вентспилсом. Мой младший брат служил в радиоразведке, родственников на присягу туда не приглашали, увольнительных не давали, письма, как мы выяснили позже, цензурировали. Семья очень радовалась, что нам досталась Прибалтика, а не Афганистан. Отец, главный терапевт Воронежской области, не счел возможным просить за сына в военкомате, речь в нашей семье не шла и о взятках, так что очкарик с пограничной степенью близорукости отправился отдавать Родине воинский долг.
Примерно через год сестра, тогда советский врач, молодой специалист, отбывавший свою службу в сельской местности упомянутой области, решила, что можно попробовать навестить младшенького. Дважды сходила в военкомат, заполнила анкеты, получила пропуск в зону, взяла билеты и поехала. От Риги – самым ранним утренним автобусом, от Вентспилса до части тоже ходил какой-то маленький транспорт, добралась ближе к вечеру. На КПП меня отправили в общежитие для гостей, это была пустая комната на пятерых с железными панцирными кроватями. Вахтерша дала матрац и сероватое белье. Все там, в этой полузасекреченной части, было удивительно банальным и некрасивым, как будто это не Латвия, а самый что ни на есть среднерусский общесоветский мир, к примеру, окрестности районной больницы. К тайным объектам радиоразведки меня, понятное дело, не повели.
Брата не позвали, сказали, сегодня не положено, увольнительная ему давалась на один день, зато нам разрешили поездку в Вентспилс. С его начальством тоже почему-то не было положено переговорить. Утром брат пришел, выглядел в форме странно, худой, длинный, все это армейское на нем болталось, разговаривал коротко. Нам нужно было взять с собой его сослуживца, ему дали день, а родственники не успели приехать. Вентспилс оказался очень красивым городком; нам, молодым людям из русской глубинки, казались красивыми все балтийские города. Мы дошли, кажется, до порта, поели в кафе, тамошние заведения нам тоже казались головокружительно прекрасными, на сладкое были эклеры. Вернулись в расположение части часов в семь, пацанов сразу отправили в казарму, куда мне тоже было не положено, зато полагался солдатский ужин, похожий на больничный, рано утром дали чаю и булку с маслом, и отправили восвояси. Признаюсь, я была рада оттуда убраться: брат все равно почти все время молчал, а развлечь его пирожными явно больше не удалось бы.
Примерно через год он вернулся домой. Сначала вообще не умел разговаривать, сплошные междометия, каждое третье слово было матерным. Из социальных навыков сохранились умение чистить картошку и добывать водку (его возвращение совпало с горбачевской антиалкогольной кампанией). В доме появились такие же, как он, плохо социализированные парни-дембеля, некоторые с еще более тяжелым анамнезом, как “афганец” Минер, подсевший на наркоту, но не брезговавший и крепким алкоголем; умолчу о тогдашних потерях в скромном домашнем имуществе.
Ни с каким Днем защитника отечества брата я поздравлять не намерена. Название это звучит крайне цинично на фоне действий российской армии в последние пару десятков лет, а уж особенно – после событий в Крыму и в Восточной Украине
В общем, Советская армия брата по-настоящему мне дала о себе знать первые годы после его дембеля. Он бросил один рабфак, медицинский, и поступил на другой, журналистику, не без помощи своих отслуживших товарищей. Мои друзья-гуманитарии и пристрастие к питерскому року вернули ему нормальную русскую речь, а его живой характер заставил интересоваться тогдашними “неформалами”, и через пару лет он уже вел прямые эфиры на местном телевидении с панк-рокерами и другими волшебными людьми черноземного мира. Когда я пересматриваю эти эфиры, то почти не понимаю, куда смотрела тогдашняя цензура. Брат около десяти лет после армии не признавал гражданских одеял, у него это называлось “поспать под шинелькой”. Cо временем начали откуда-то всплывать в доме его карикатуры на армейскую жизнь, посылаемые другу в подмосковную часть, очень смешные, почему-то не все были изъяты армейской цензурой; и рассказы о том, как он вел стенгазету части, где карикатуры публиковались в более мягком варианте. Но и за такое били его “деды” в сортире неоднократно, не знаю, за чей счет восстанавливались разбитые очки.
Однажды мы пошли на спектакль Гришковца “Как я съел собаку”. Если кто не помнит, это о том, как автор служил на острове Русский, очень страшный и очень смешной рассказ, как обстояли дела на Военно-морском флоте. Посреди монолога Гришковца я повернулась к брату и увидела, что он плачет. Примерно тогда же он начал писать рассказы, в том числе из своей армейской жизни: истек срок секретности. Больше всего я люблю тот, где они с парнями слушают переговоры английских летчиков после выходных: в какие пабы ходили их ровесники, с какими девицами тусовались (и не только), какую музыку слушали. Бедные советские дети в форме, которая им совершенно не шла. А еще он часто делает своими героями мужиков, у которых был и есть разный военный опыт, ровесников и младше. Чаще это страшные рассказы, чем смешные.
Возможно, читатель уже догадался, что ни с каким Днем защитника отечества брата я поздравлять не намерена. Название это звучит крайне цинично на фоне действий российской армии в последние пару десятков лет, а уж особенно – после событий в Крыму и в Восточной Украине. Поздравлю я его, как обычно, с Днем Советской армии, которая была в его жизни каким-то ужасным и незабываемым опытом. Эта армия сделала его убежденным пацифистом.
Елена Фанайлова, журналист Радио Свобода, автор и ведущий программы "Свобода в клубах"
Взгляды, высказанные в рубрике «Мнение», передают точку зрения самих авторов и не всегда отражают позицию редакции
Оригинал публикации – на сайте Радио Свобода
