После событий весны 2014 года многие крымчане оказались по разную сторону баррикад с родными людьми. Как выжить в Крыму, оставаясь в здравом уме и сохранив ровные отношения с близкими, каким образом преодолеть раздоры из-за политических разногласий – об этом говорят крымчане и психолог-конфликтолог Ирина Брунова-Калисецкая.
– Для начала послушаем историю крымчанки Наталья, у которой из-за событий весны 2014 года семья разделилась на патриотов Украины и России. Доброе утро, Наталья. Скажите, пожалуйста, сторонницей какого лагеря вы являетесь в этой ситуации?
Наталья: Я себя считаю и являюсь патриоткой Украины. Я была такой до аннексии Крыма, я остаюсь таковой и по сей день.
– Что произошло у вас в семье после событий весны 2014 года?
Наталья: Сразу же, как начались события так называемой «Русской весны» в Крыму, часть моей семьи, в частности, родная сестра и ее муж, мой племянник, его жена полностью приняли сторону оккупанта. На тот момент было не совсем понятно, что происходит, но они сразу очень активно включились в этот процесс. Племянник участвовал непосредственно в митингах под симферопольским горисполкомом, в акциях. Он занимается спортом и потому имел возможность собирать своих друзей, так называемых титушек, и они выезжали на такие события, не только в Крыму, но и по Украине, в частности, Одессе и Харькове, когда происходили захваты административных зданий. То есть наиболее активная часть моей семье занималась этим. Родная сестра и муж полностью оправдывают моего племянника.
Например, они написали на стене моего дома «Мы с Россией, фашизм не пройдет», «Фашисты» – и нарисовали стрелки к моему входу в домНаталья, крымчанка
Мы живем в доме с большим общим двором. Часть дома принадлежит им, часть мне. Воспользовавшись ситуацией, тем, что милиция, правоохранительные органы в целом, ни на что не реагировали, они захватили часть двора, причем блокировали и физически, и морально. Были расписаны стены. Например, они написали на стене моего дома «Мы с Россией, фашизм не пройдет», «Фашисты» – и нарисовали стрелки к моему входу в дом. На дверях написали «Бандеровка». Были разные моменты – например, я с сыном вышла из дома, а они кричали мне вслед «Бандеровцы, пошли вон с русской земли!». Это все происходило непосредственно в моем дворе и возле него. В те дни я пыталась обращаться в правоохранительные органы, вызывала милицию, неоднократно писала заявления. Они реагировали, приезжали, составляли протоколы, пересмеивались за моей спиной.
– К сожалению, это характерное поведение для крымской милиции того времени. Скажите, а изменилось ли что-то в отношениях с близкими за минувшие два года? Возможно, они успокоились – либо наоборот?
Наталья: Безусловно, кое-что изменилось. В самих отношениях не изменилось ничего. А в их проявлениях – то, что родственники просто перестали меня трогать. При этом пыталась побелить стены, на которых они оставили надписи, закрасить ворота. Все это сразу же восстанавливалось, опять начинались крики и агрессивные действия, хотя и более слабые. Поэтому я просто бросила эти попытки. По сути, большую часть двора они «отжали» себе, эта территория брошена, заблокирована какими-то железными балками, стены расписаны, все это выглядит как мусорник. Возможности починить, покрасить что-либо у меня нет, родственники мне этого не дают сделать. Мы продолжаем существовать параллельно, абсолютно не общаемся. Они сотрудничают с властью, живут, как все, кто принял здесь «русский мир». А я живу так, как живут украинцы на оккупированной территории.
– Ирина, что вы можете посоветовать Наталье в такой ситуации?
Брунова-Калисецкая: Это очень проблематичная и болезненная история, и таких конфликтных и болезненных историй в Крыму очень много, они касаются и тех, кто остался жить на полуострове, и частично выехал. В индивидуальной ситуации всегда немного трудно дать совет по радио, потому что мне очень многих деталей не хватает, а я, как всякий психолог, не могу это прояснять публично. Это нужно делать индивидуально, обсудить, что важно – сохранять или восстановить отношения хотя бы с частью семьи либо более-менее спокойно продолжать существовать в своем мире. И обсудить какие-то душевные тонкости по радио вряд ли возможно.
– Есть ли какая-то «первая помощь»? Что нужно понимать человеку, как корректировать поведение в такой ситуации?
Все эти два года нам пришлось задавать себе очень важные жизненные, экзистенциальные вопросы. И вот кто-то их себе задал, а кто-то нетИрина Брунова-Калисецкая
Брунова-Калисецкая: У меня есть несколько ответов, но для начала я хотела бы прояснить, что, собственно, происходит с людьми, которые были близкими, а за эти два года на фоне разных событий отношения стали непонятными и болезненными. Дело в том, что все эти два года нам пришлось задавать себе очень важные жизненные, экзистенциальные вопросы. И вот кто-то их себе задал, а кто-то нет. Это первый момент. Не все стали себя спрашивать в ноябре 2013 «гражданин ли я и гражданин чего?». Кто-то задал себе этот вопрос в марте 2014. Кроме того, мы задаем себе разные вопросы. Кто-то спрашивает себя «кто я?» и получает тот или иной ответ. Кто-то задает себе вопрос «что делать?», кто-то – «как правильно?». Когда мы задаем себе разные вопросы, то, естественно, друг друга слышим очень плохо. Потому что вы отвечаете себе: «Я украинец», а ваша мама в ответ на это говорит: «И шо? Шо делать теперь?». В этой ситуации сложо слышать и понимать. Есть и третий момент, в котором мы отличаемся. Даже когда мы даем одинаковые ответы на одни и те же вопросы, мы можем совершенно по-разному представлять, как себя надо вести. Например, мы оба крымские татары. Но как может или должен вести себя крымский татарин в ситуации аннексии Крыма? Ответы будут разными, ведь люди разные. Здесь возникает несколько точек, по которым мы начинаем конфликтовать, особенно если речь идет о близких отношениях – семейных, дружеских. И тут мы включаем всю многолетнюю предысторию этих отношений. В условиях, когда через СМИ идет эмоциональная накачка, очень трудно остановиться и вспомнить, обернуться к этой истории отношений и попробовать сделать что-то, чтобы их сохранить. Что можно делать? Для начала задать себе вопрос – «Хочу ли я сохранить эти отношения?». С мамой, сестрой, братом, партнером по бизнесу, другом детства. Если да, первое, что важно сделать – проговорить проблему с этим человеком. Если были отношения, которые для обоих ценны, и мы хотим их сохранить – эту ценность нужно проговорить, как и желание сделать что-то, чтобы это сохранялось. Второе, что важно принять – то, что позиции, роли и ответы на ключевые вопросы у вас на данный момент разные. Мы начинаем пытаться убедить друг друга в своей правде.
– А есть ли в этом смысл? Можно ли тягаться в искусстве убеждать с телевизором?
Брунова-Калисецкая: Убеждать не надо, об этом я и говорю. Нужно принять, что позиции сейчас разные и не пытаться переубедить.
– То есть лучше вообще обходить эти темы?
Брунова-Калисецкая: Сейчас многие люди пытаются на эти темы просто не говорить, не трогать. Но эти темы лежат мертвым грузом. Есть большая разница между просто не трогать и тем, чтобы проговорить: вот это для нас ценно, у нас разные позиции, но, к примеру, общая семья, хобби, бизнес – что угодно общее в ответе на вопрос «кто я?». «Я – украинец» и «я – русский» – это болезненно разное. А «я – сын» и «я – мать» – это общее, потому что речь идет о семье. Если мы это проговариваем и понимаем, что позиции сейчас разные, это помогает понять, куда идти дальше. Хорошо, если получится выработать какой-то механизм взаимодействия, договор на случай, когда возникает конфликт. Например, мы замолкаем на неделю или пытаемся вернуться в какую-то общую позицию. К примеру, когда бабушка говорит мне: «Ты не патриот!», а говорю: «Я патриот, но Украины». Она мне: «Так это же один Советский Союз!». Моя задача – перейти от разговора политического к разговору внучки и бабушки. Потому что отношения мы сохраняем не как граждане разных государств с нашей разной гражданской позицией и пониманием того, что должен делать гражданин. Моя задача – перейти в позицию внучки, которая любит бабушку и проверить, чтобы у нее, например, свет был в доме.
– Я зачитаю историю, которую прислали наши слушатели через социальные сети. Переселенку из Крыма обвиняет в предательстве двоюродный брат. Он говорит, что из-за ее отъезда и гражданской позиции семья попала в поле зрения ФСБ и других российских силовиков. Брат и сестра не общаются. Как поступать в такой ситуации? Мы не можем быть полностью уверены в правдивости того, что семья попала в поле зрение ФСБ, но, судя по ситуации в Крыму, возможно все.
Брунова-Калисецкая: Да, в Крыму многое стало возможным, что сложно было представить еще в 2013 году. Опять же, первый вопрос для меня в том, кто из действующих лиц хотел бы восстановить отношения. Потому что, если нет мотивации сохранять отношения, они останутся разорванными, и люди будут жить дальше в своих новых реальностях. Если есть желание с отношениями что-то делать, нужно найти момент, когда эмоциональное состояние спокойное. Когда хочется убить, лучше, конечно, не разговаривать. Тогда можно поговорить, попробовать понять и услышать, к примеру, мотивацию сестры, почему она уехала, понимает ли последствия отъезда для семьи. Нужно говорить, но тогда, когда оба готовы. Эту готовность или неготовность можно тестировать. Например, когда эмоции зашкаливают после очередного обыска ФСБ, вряд ли есть готовность говорить. Время здесь очень важная вещь. Чем больше будет проходить времени, тем больше будет различий, потому что мы уже живем в разных событийных реальностях, к примеру, в Украине и на оккупированной территории. С другой стороны, время позволяет успокоиться, подумать, найти новые смыслы в том, чтобы восстановить отношения с родственниками.
– Сейчас на материковой части Украины живет более 20 тысяч переселенцев из Крыма. Многие лишены возможности вернуться, въехать на полуостров даже для того, чтобы проведать родных. Как с этим справиться?
Любой переселенец имеет необходимость находить для себя какие-то точки опоры там, где он сейчас есть. Это могут быть новые друзья, новая работа, новые красивые местаИрина Брунова-Калисецкая
Брунова-Калисецкая: Если родные могут приехать на материк, тогда местом встречи будет материковая часть Украины. Если не могут – это все очень сложно. Сложно переживать этот разрыв, особенно если отношения были близкими. Надо приготовиться к тому, что какое-то время придется общаться не лично. И это не только вопрос общения с родственниками. У многих из тех, кто приехал, есть любимые, значимые места детства и юности в Крыму, посетить которые сейчас нет возможности. Любой переселенец имеет необходимость находить для себя какие-то точки опоры там, где он сейчас есть. Это могут быть новые друзья, новая работа, новые красивые места. Это очень важно – найти то, на что можешь опираться.
– Один из наших слушателей также оказался в непростой ситуации. Не хотелось бы употреблять такую лексику, однако процитирую. Наш слушатель пишет, что поссорился с «ватниками» – в переводе на русский язык, сторонниками России – а потом с «вышиватниками», то есть ярыми патриотами Украины. По его словам, причина в том, что он не идеализирует ни одну из сторон, а открыто говорит о проблемах каждой из них. Что ему делать?
Брунова-Калисецкая: Да, тем кто пытается понять и критиковать и ту, и другую сторону, тяжелее всего. Это происходит в любом конфликте, в любой войне такого типа. Хорошо понимать, что такая позиция достаточно сложная эмоционально и в отношениях с другими. Этот человек не один такой, и, наверное, у него будет возможность найти тех, кто оказался в таком же положении, что и он. Кроме того, если мы хотим строить отношения с людьми, то вот этой терминологии вроде «ватников» и «вышиватников» лучше избегать. Люди не хотят, чтобы на них вешали ярлыки, какую позицию бы они не занимали. Если я планирую сохранять отношения с конкретным человеком, значит, должен сдерживаться в использовании такой лексики. Если нет, значит, я буду искать тех людей, которые меня слышат и находятся в той же позиции.
– То есть использование языка вражды вредит, и его нужно избегать?
Брунова-Калисецкая: Это вредит в первую очередь межличностным отношениям.
