Российская пресса: сами себе цензоры

"Дома развернул свои газетные вырезки. Кое-что перечитал. Задумался... Пожелтевшие листы. Десять лет вранья и притворства. И все же какие-то люди стоят за этим, какие-то разговоры, чувства, действительность... Не в самих листах, а там, на горизонте". Будет ли большинство сегодняшних российских журналистов через какое-то время, вспоминая о своей нынешней работе, испытывать чувства, подобные тем, что описал Сергей Довлатов в сборнике "Компромисс", посвященном его журналистской работе в советском Таллине в 1970-е годы? Исследование российских региональных СМИ, проведенное недавно американскими социологами, показывает, что нынешняя пресса с охотой цензурирует сама себя.

Российский экономический обозреватель и медиааналитик Борис Грозовский, проанализировавший результаты этого исследования в своей недавней статье, считает, что цензура со стороны владельцев частных СМИ и самоцензура журналистов действительно становятся отличительными чертами российских СМИ. При этом давление со стороны государства тоже налицо, но, в отличие от советских времен, оно по большей части не прямое, а косвенное, что, однако, не делает его менее эффективным.

– Борис, вы в своей статье пишете: "Политические архитекторы стараются построить механизм, в котором частные СМИ сами бы выполняли функции цензоров в отсутствие прямого контроля". Можно эту мысль развить: как такой механизм, собственно, работает, как можно заставить частное СМИ само себя контролировать в нужном властям русле?

– Я основываюсь на исследовании трех социологов из университетов Пенсильвании и Флориды. Они рассылали большому количеству российских СМИ – всего более тысячи – специальным образом сконструированные рекламные предложения. Некоторые из них были вполне политически невинными, они касались защиты окружающей среды, борьбы с городскими властями против вырубки деревьев и так далее, что-то в таком духе. Другие, однако, так или иначе были посвящены борьбе за свободу слова, за права человека.

– От чьего лица они их отсылали?

– От лица некой никому не известной организации.

– НКО?

– Типа того.

– Вымышленной, я так понимаю?

– Да, естественно. Как говорится, "из реальных кроликов в процессе эксперимента никто не пострадал". Так вот, авторы исследования просто смотрели, как СМИ реагируют. Адресатов, так сказать, бдительных, с опытом жизни в СССР эти рекламные предложения – я их видел, они приведены в приложении к исследованию, – конечно, должны были насторожить. Люди, у которых сидит в голове с советских лет какая-то осторожность, должны были, разумеется, подумать: что это за заказчики, что за реклама? Предполагается, что в свободных обществах все происходит не так, медиа принципиально доверяют рекламодателю, который готов платить деньги. Исследователи измеряли, какое количество СМИ и как отреагировало на их предложения.

​– То есть ответы со стороны СМИ были настороженные или отрицательные?

– Где-то настороженные, где-то отрицательные. Самый информативный показатель – это те СМИ, которые в принципе были готовы вести переговоры с рекламодателем, то есть деньги им нужны, рекламный отдел функционирует, но как только они видели содержание рекламного сообщения, то как-то больше на контакт не выходили.

– Вы сказали, что содержание было разным в политическом плане, относительно невинным или, наоборот, более "провокационным". И реакция оказывалась различной?

– Различной, в том-то и дело. Это были небольшие баннеры, речь шла об интернет-рекламе, объектом эксперимента становились в основном многочисленные региональные СМИ, сайты, газеты, информагентства.

– Но только частные?

– Да. Они сверялись по реестру юридических лиц. Если на рекламе были изображены деревья и призыв "Остановим вырубку парка", то СМИ, готовых такое рекламное сообщение опубликовать, было в два с лишним раза больше, чем согласных обнародовать сообщения, как-то касающиеся свободы слова. А уж если оно было связано с призывом за эту свободу слова действенно бороться, то есть, например, какой-то митинг собрать, то тогда СМИ, готовых это публиковать, становилось еще меньше.

– То есть можно сказать, что даже в частном медиабизнесе люди готовы отказаться от денег рекламодателя, не желая получить возможные проблемы, связанные с публикацией его рекламы?

– Конечно, вне всякого сомнения. Честно говоря, мне кажется, что и само понятие "частный бизнес" применительно к массмедиа в России несколько относительное. К примеру, года четыре, если не ошибаюсь, назад журфак МГУ при поддержке Агентства по печати проводил большое исследование региональных телекомпаний. Там было видно, что совершенно неважно, является ли городское или областное телевидение частным или государственным, в любом случае его основные доходы идут либо от государства, либо от фирм, которым государство сказало, что с этими ребятами можно работать, им можно помогать. СМИ как частный бизнес в России, если он касается общественно-политических и экономических вещей, а не, скажем, издания глянцевого журнала для подростков, – это такая весьма относительная вещь. Можно принадлежать частному владельцу, но зависеть от благосклонности регионального или федерального начальства в большей степени. У нас же и "Известия" – формально частная газета.

– То есть де-факто медиабизнес повторяет во многом всю модель российского капитализма: это капитализм сильно государственный?

– Абсолютно, да. Неважно, каким СМИ является по форме собственности, гораздо существеннее, что частный бизнес в области медиа зависит от государства в плане своих доходов.

– Если говорить не только о деньгах, но и о контенте, можно сказать, что вовсю уже включился механизм самоцензуры, то есть медиа, даже формально частные, они активно и все более активно контролируют, что они пишут, сами, даже без давления со стороны властей?

– Я думаю, что да, конечно. Все видят, что произошло с теми СМИ, в которых этот самоконтроль не включился: полный разгон "Ленты.ру" и частичный – "Газеты.ру" два года назад. Соответственно, у остальных включаются какие-то соображения: есть большой трудовой коллектив, который жалко потерять, мы делаем полезные вещи, давайте в каждый данный момент думать, стоит ли того то или иное высказывание по отношению к власти и к чему оно может привести. Даже в лучших СМИ сейчас очень осторожны все.

– Как бы вы описали эту модель? В России нет цензуры, а есть сплошная самоцензура?

– Какое-то сочетание, на самом деле. Прямой цензуры нет, но есть множество звонков, с которыми сталкиваются разные редакции после публикации "неудобных" текстов. Звонков в духе: что это такое вы себе позволяете, совсем, что ли, совесть потеряли?! Наряду с этим есть самоцензура в определенной степени. Просто потому, что люди взвешивают тот эффект, который они могут достичь отдельным расследованием или новостной публикацией, или какой-то аналитической статьей. Взвешивают соотношение этого эффекта и возможного негатива, который может в результате этой публикации вылиться и на само СМИ, и на голову отдельного журналиста. Есть, конечно, и частная цензура, потому что в медиа есть главные редакторы, есть "смотрящие" от собственника, которому тоже совершенно не хочется проблем.

– Это мне напоминает сборник рассказов Сергея Довлатова "Компромисс", о том, как он при советской власти работал в эстонской газете. Но там был другой режим, партийно-государственный контроль. А что сейчас, ситуация, которую вы описали, – это такой "Компромисс-лайт", что ли?

– Для кого-то лайт, для кого-то не лайт. Редакция "Ленты.ру" была сменена полностью после того, как собственник решил уволить главного редактора, и редакция ушла вслед за ним. В "Газете.ру" произошли похожие вещи. Просто СМИ становятся более осторожными, более беззубыми, думают о том, достойна ли та иная реплика, та или иная острота того, чтобы из-за этого получить большой начальственный гнев. Это, конечно, еще не ситуация из довлатовского "Компромисса", безусловно, и не ситуация Китая, когда там фактически премодерируются все публичные высказывания. В Китае, правда, интересно. Там цензура работает, исходя из того, что критиковать власть можно, но нельзя призывать к любым коллективным действиям, против власти так или иначе направленным. Цензоры ориентированы на то, что критика и региональной, и общегосударственной власти в принципе допустима, но совершенно вымарываются любые призывы к коллективным действиям. Это, видимо, эхо Тяньаньмэня.

​– С чем тогда можно сравнить российскую модель? Режимов авторитарных и полуавторитарных в мире много, в том числе и рядом с Россией – Беларусь соседняя, например, или среднеазиатские государства. Или у России, как всегда, особый путь?

– Мне кажется, до Беларуси мы еще не дошли. Хотя странным образом и там есть пара-тройка СМИ, за которыми сохраняется некоторая свобода – может быть, в силу того, что иногда и сами правители хотели бы читать не только то, что пишут хорошо управляемые журналисты, но и то, что пишут те, кем управлять сложно. И иметь тем самым более объективное зеркало. Мне кажется, тем не менее, у нас все-таки пока получше ситуация, чем в Беларуси.

– В перспективе ситуация, когда есть частная цензура, самоцензура, плюс давление со стороны государства, хоть не всегда прямое, если смотреть в будущее, на перспективу, как это может повлиять на качество журналистики, на психологию журналистов? В свое время, как все мы помним, горбачевскую перестройку с определенного момента во многом стали двигать средства массовой информации, быстро избавлявшиеся от пут партийно-государственного контроля. Сейчас потенциально это тоже возможно? Или уже выработалась такая привычка с оглядкой на разные факторы работать, что надежд на это уже немного?

– Люди в принципе существа, которые хорошо реагируют на стимулы. Вот вернемся на минутку к этим исследователям из Пенсильвании и Флориды. У них там были, в частности, объявления, касавшиеся защиты леса от вырубки. А ведь и это не такая безобидная для журналистики тема. Помните ли, что произошло с редактором "Химкинской правды" Михаилом Бекетовым? У него была большая серия статей и репортажей против вырубки леса в Химках. А лес нужно было вырубать для того, чтобы Ротенберги строили там новую дорогу Москва – Питер.

– Он был очень сильно избит, получил тяжелейшие травмы.

– И через несколько лет умер. Так что даже защита леса может стать проблемой, если она противоречит интересам больших влиятельных людей. Так вот, возвращаюсь к вашему вопросу: люди реагируют на стимулы, позитивные и негативные. И если за честную публикацию бьют металлическими предметами по голове, то, соответственно, честных публикаций становится меньше. Если же ситуация меняется так, как в 1985–89 годах в СССР, наоборот, честные публикации собирают миллионную аудиторию – это веская поощрительная премия за то, чтобы так работать. Мне кажется, сейчас главный вопрос в том, чем закончится нынешний этап усиления цензуры и самоцензуры. Оставит ли он к концу нынешнего выборного цикла – я имею в виду выборы и парламентские, и президентские – оставит ли он возможность сколько-нибудь честных СМИ в России, или они все будут располагаться вне страны, как это было в середине 80-х, когда люди слушали Свободу, "Голос Америки", Би-би-си и "Немецкую волну". Есть "Медуза", есть еще несколько попыток создать "российские СМИ в изгнании". Перетечет ли все именно в такой формат СМИ, работающих из относительно близкого зарубежья, или все-таки какие-то заметные СМИ в России сохранят независимость – это очень большой вопрос. У меня лично прогнозы пессимистичные. Но многие коллеги, работающие в этих СМИ, их не разделяют. Посмотрим, – говорит экономический обозреватель и медиааналитик Борис Грозовский.