Видеть сны в хиджабах

«Проект «Видеть сны в хиджабе» – попытка приблизить себя и, возможно, кого-то еще к пониманию женщины другой культуры. Попытка рассказать о том, что внешние проявления этой другой культуры (например, закрытые лица) не могут быть причинами для формирования опыта или знания, а каждое незнакомое и чуждое явление есть часть сложной системы и контекста. Мне хотелось поставить одного человека перед другим на маленьком расстоянии, в небольшом пространстве. Обычно они не сталкиваются в жизни, а теперь они могут что-то друг другу рассказать», – так фотограф и графический дизайнер Ксения Диодорова разъясняет сама себе, своим читателям и своим зрителям цели поездки в Марокко с фотокамерой в руках.

Основное место работы Ксении Диодоровой – петербургская студия маркетинговых коммуникаций Gonzo Design. Основное – но не главное, поскольку в последние годы Ксения занялась разработкой мультимедийных проектов, рассказывающих о разного рода изолированных или диковинных социальных группах. Итогом таких исследований стали, например, альбом «В холоде» (истории о судьбах 24 семей трудовых мигрантов из Таджикистана у себя дома и на «новой родине», в России) и выставка #Вдох_Вдох/#In BREATH, посвященная жизни и победам 12 инвалидов, занимающихся спортом высших достижений. Новый проект отправил Ксению в североафриканский город Фес – восемь из полусотни марокканских женщин, к которым обратилась за помощью и с предложениями Диодорова, согласились поделиться с ней своим жизненным опытом и позировать перед фотокамерой.

​

– Изначально идея состояла в том, чтобы немножко «раскрыть» сам предмет исследования – хиджаб. Хиджаб стал для многих европейцев объектом материального воплощения выработанного каким-то неестественным путем страха, вызвал целый поток стереотипных опасений. На Западе, как и в России, хиджаб часто воспринимается обывателями как угроза. Потом у меня появилась идея в том, что хорошо бы рассказать и о женщинах, которые носят хиджабы, рассказать о них на каком-то глубоком уровне сознания, и параллельно – фотоизображения, показать не только то, что в их жизни лежит на поверхности. Я хотела нырнуть в мир, в котором они живут, чтобы увидеть другой смысл существования этого объекта – хиджаба.

– Вы выяснили, что меняет хиджаб в картине мира?

– Я выяснила прежде всего, что женщины надевают хиджаб по совершенно разным причинам. Марокко, где происходили съемки, прекрасная площадка для такого исследования, поскольку исламская культура не являлась исконной в этой берберской стране. Почему женщины и девушки закутываются в платок? Кто-то – потому что в семье все носят и носили хиджаб. Кто-то – потому что жених захотел. Кто-то – потому что «я так комфортно себя чувствую». Кто-то – потому что приснилось: нужно принять ислам и ходить только в хиджабе. Причины самые разные.

Есть женщины, которые носят хиджаб, закрывая лицо и тело практически полностью, а есть такие, которые просто покрывают голову объемным платком. В Марокко это все называется хиджабом. Универсального правила нет: например, можно увидеть женщину в хиджабе, которая работает цветокорректором в фотолаборатории в центре большого города, а можно увидеть женщину, которая вообще не носит платка, но при этом постоянно сидит дома и без мужа не может выйти на улицу.

– Марокко – это в нашем обывательском представлении загадочный мир верблюдов, песков, городов Касабланка и Фес, жаркого солнца, восточной неги, сказочных представлений об арабском мире, а теперь – еще и опасности терроризма. Считается, что этот мир закрыт для европейца. Как вы проникали туда?

– Марокко – это действительно очень закрытый мир. В этом мире причудливо смешались две культуры, берберская и арабская. В целом марокканское общество испытывает, как мне показалось, довольно сильный кризис идентичности – и национальной, и связанный с тем, что страна живет сразу в нескольких временных измерениях. У меня уже был некоторый опыт жизни в арабских и вообще мусульманских странах, но я впервые встретила такую степень скрытности, недоверия, витиеватости коммуникаций, с которой пришлось столкнуться в Марокко. За месяц до отъезда в Касабланку мне посчастливилось найти прекрасную женщину – преподавательницу арабского языка, которая всю жизнь проработала в местной школе. Она по сути стала моим проводником, помогала мне искать героев, переводила, участвовала в съемках. Перед поездкой у меня был список примерно из полусотни имен, к этим людям я обращалась, чтобы они помогли мне найти героев для съемок. Понятно, что в моем случае речь не шла о том, что «моделей» можно отыскать на улице – это нереальная для Марокко история.

​– Проект посвящен восьми марокканским таинственным красавицам. Получается, что вы попали в восемь разных исламских домов. Это совсем разные жилища?

– Совершенно. Все героини моей истории абсолютно разные: есть студентка, есть школьница, есть женщина, которая в разводе, есть женщина, которая замужем, она живет с мужем и у них есть дети, есть совсем молодая девушка, в семье которой девять сестер. И это все были дома совсем разных семей – и по уровню благосостояния, и по стилю жизни, и по тому, в каких городских районах эти семьи живут.

– Женщины и девушки, с которыми вы беседовали, в прямом и переносном смысле открывали вам свои лица? Вы видели их без хиджабов?

– Да, я всех их видела без хиджабов. Это часть смысла, который заложен в проекте. Когда у женщины закрыто лицо, когда мы видим только ее глаза, очень сильно меняется восприятие личности, оно подвержено различным информационным коннотациям. И очень забавно, когда такая женщина вдруг раскрывает свое лицо. Оказывается, например, что под платком – задорная, постоянно смеющаяся девушка. Считается, что характер человека должен отражаться в его глазах, но так случается далеко не всегда. Первая реакция моих первых зрителей, которым я в России показывала привезенные из Марокко фотографии, такова: «Господи!» Первая реакция на закрытое лицо – обычно реакция неприятия.

– Героини вашего проекта названы только по именам. Это вынужденное скрытие идентичности или просто творческая «фишка»?

– Это я так специально решила сделать, но не из-за творческого замысла. Мне хотелось минимально идентифицировать их личности. Основная сложность проекта заключалась в том, что очень немногие женщины были готовы принять участие в съемках. Многие вроде бы обдумывали мое предложение и давали согласие, но в конечном счете съемки по тем или иным причинам срывались. Я даже про это сняла отдельную историю, которая называется «Параллельная программа». И те восемь женщин и девушек, которые все-таки согласились, на самом деле, поступили очень смело – потому что общество, в котором они живут, не одобряет фиксирование антропоморфных образов. Поэтому я с очень большой осторожностью отношусь и к публикациям этого проекта, и к конкретным деталям, связанным с именами героинь.

Фотограф и графический дизайнер Ксения Диодорова отправилась в Марокко, чтобы через таинство хиджаба понять и постичь чужую культуру.

Марокканский образ жизни, с одной стороны – очень традиционен, но я все-таки не сказала бы, что это относится ко всему обществу. Съемки происходили в одном из самых консервативных городов Марокко, в древней столице страны Фесе. Здесь иногда можно почувствовать себя как в настоящем средневековом городе, где совершенно не ощущается, какой на дворе не то что год, но даже век. За исключением каких-то упаковок от жвачки, которые валяются под ногами в переулках, картинка выглядит абсолютно вневременной. Но в том же самом Фесе есть и новая часть города, где женщины ездят по улицам в джинсах на великах, и это совершенно иная среда. Но мне интересно снимать именно «закрытую» часть общества.

– Все ваши героини живут в другом временном измерении, как вам показалось?

– Нет, время, наверное, одно и то же, потому что контекст его все-таки общий. Многие марокканки зарегистрированы в Фейсбуке, например, они как-то вовлечены в глобальный информационный процесс. Но все-таки я подозреваю, что если бы мне, например, довелось переехать жить в Марокко, то это был бы очень трудный опыт, который закончился бы возвращением в Россию.

– Верно я понимаю, что ваши собеседницы и не подозревают о том, что Россия уже который год встает с колен?

– Одна из них вообще не знала, где находится Россия. Для большинства Россия – это там где-то, где Европа, примерно вот так.

– У вашего проекта – два визуальных ряда: портреты женщин в хиджабах и изображение предметов, мертвой натуры, которые, насколько я понимаю, героини вашего проекта выбирали себе сами. Шесть предметов, которые дороги каждой из этих марокканских девушек или женщин. Что дало вам это измерение?

– Когда я поняла, что хочу снимать марокканских женщин и рассказывать про них, то было понятно: это не тот случай, когда можно просто подойти на улице и спросить: «Здравствуйте, расскажите мне о своем детстве и, вообще, как вы живете?» Нужно было найти какой-то способ, какой-то образный ход, с помощью которого можно сразу снять «верхние слои информации», когда человек говорит то, что от него ожидают услышать. Появилась идея с домашними объектами, которые – в отличие от меня, исследователя, присутствующего в кадре, – являются родными, это крупицы их реальной жизни. Моя идея была в том, чтобы они говорили не со мной, а с этими предметами, перед которыми не нужно стесняться и которых можно не бояться. Отправная точка такова: это шесть предметов, из которых мои героини сами складывают натюрморт, не было никакого вмешательства в то, как именно они располагают предметы. Каждый из предметов символизирует одно из шести важных понятий – дом, детство, мечта, занятие, семья, вера. Даже не было слова «Бог» – просто «вера». Каждый предмет в этом натюрморте – образ или ассоциация. Потом они брали в руки этот предмет и рассказывали, почему они выбрали, например, «за детство» именно стоптанные туфельки или тряпичную куклу.

– Ксения, нашлись хотя бы какие-то пересечения с вашим личным набором вот таких близких и родных предметов?

– Когда марокканки начинают рассказывать о своих ассоциациях, держа в руках эти предметы, – поражаешься тому, как похожи женские переживания. Некоторые вещи, конечно, разнятся, но другие похожи до невероятной степени. Меня впечатлила образность мышления некоторых моих героинь. Хадиджа, например, когда положила на стол ступку для специй как символ семьи, сказала: члены семьи в своем доме – как специи в этой ступке перемешиваются. Уже нет ни одного аромата по отдельности, а есть только какой-то общий.

– У этих жительниц средневекового по сути своей города Фес – часть из которых имеют аккаунты в Фейсбуке, а часть не знает, где находится Россия, – какие отношения с фотокамерой? Вам удалось установить связь между фотомиром и ими самими?

– С теми, с кем мне удалось договориться, было достаточно легко работать. Поначалу я планировала просить их заранее составлять натюрморты, чтобы я потом приходила и снимала. Но я быстро поняла, что получится неловко: это непривычная деятельность для любого человека, который не работает в обычной жизни с визуальными образами – выбрать объект, который ассоциируется с детством. Им оказалось легче, чтобы я была где-то рядом, чтобы они могли что-то спросить или уточнить. Мы приходили в их дома, и пока моя героиня размышляла над своим натюрмортом, я, например, с ее родителями или детьми пила чай, о чем-то разговаривала. Все превращалось в сплошной процесс общения, и когда дело доходило до съемок, уже никто не стеснялся.

– Вы при этом были в джинсах и в платке?

– Я была, на самом деле, просто в джинсах и практически не надевала платок, за исключением тех редких дней, когда мне хотелось почувствовать себя чуть более защищенной от излишнего внимания на улицах. В такие моменты я прямо-таки физически ощущала, что платок не является религиозной меткой. Это просто некоторая оболочка, которая позволяет тебе в пространстве с определенным устройством и традициями почувствовать себя как под зонтом во время дождя. Но мои слова нельзя интерпретировать в том смысле, что нужно все время защищаться. Носить хиджаб – все равно что носить нижнее белье. Но есть и другой смысл хиджаба: для многих женщин это проявление способа отстаивать себя как личность. Хиджаб нивелирует признаки женственности и, тем самым, приравнивает женщину к мужчине.

– Один из предыдущих ваших проектов был связан с Памиром: вы ездили в высокогорные районы Таджикистана и жили там в семьях местных жителей. Там – свое толкование ислама. И вот вы попали на крайнее перышко другого крыла исламского мира, гигантского коромысла, которое протянулось от западного побережья Африки до середины Евразии. У женщин в хиджабах в Таджикистане и в Марокко – разное понимание религии?

– Совсем разное. Хотя, наверное, дело еще и в том, что любая религия обладает обширной системой внешних проявлений, которые иногда перетекают в смыслы. Это достаточно сложная система, и поэтому однозначно мне трудно ответить. Понятно, кстати, что горцы – в принципе другие по своей культуре и традициям во всех странах. А вот с точки зрения отношения женщины к самой себе – наверное, есть что-то общее. Есть прекрасное и любимое мною качество, которое я называю смирением, но в хорошем смысле слова. Оно присутствует в женщинах и в Марокко, и на Памире. Но это такое смирение, которое больше похоже на достоинство, чем на покорность.

​– Ваши герои – горцы Памира и их родственники, которые работают в Москве и Петербурге; спортсмены высших достижений – инвалиды и их окружение; теперь вот эти чудесные марокканки в хиджабах. Куда вас качнет в следующий раз?

– У меня еще остался необработанным материал двухлетней давности, который нужно обязательно доделать, – про андалузских цыган. Это горячая история в трех частях, которую, я надеюсь, мы обнародуем к концу лета. Есть еще несколько тем, которые «лежат в сундуке», и когда придет время – буду снимать. Так или иначе, все они связаны с группами людей, которые по каким-то причинам социально не защищены.

– Я задавал вам вопросы, пытаясь вычленить то, что мне самому в вашем рассказе казалось главным. Зацепился за фразу «смирение, понятое как достоинство». Ошибаюсь я или нет?

– Нет, не ошибаетесь – это самая важная фраза. Работа над любым таким проектом дает возможность учиться у той культуры, о которой я рассказываю. Я имею в виду необязательно этническую культуру, но скорее культуру микросообщества. Я могу рассказать об этом зрителям таким образом, чтобы и они нашли в моем повествовании определенную ценность. Я стремлюсь показать эту новую культуру так, чтобы стала очевидной ценность определенных вещей, которые, может быть, казались нам чуждыми, но вдруг стали ценными в процессе нового осознания. В марокканской истории для меня лично очень важным опытом стало как раз иное осознание себя как женщины – в том числе важность смирения в том смысле, о котором мы говорили. Потому что смирение в достоинстве, наверное, природой как-то в нас заложено, но немножко теряется сейчас из-за натиска нового времени.

Фрагмент программы «Культурный дневник с Дмитрием Волчеком»