В последний день июня 2015 года на процессе по делу украинского режиссера Олега Сенцова и антифа-активиста Александра Кольченко выступил один из основных свидетелей обвинения Геннадий Афанасьев. Ранее он согласился на сделку со следствием, дал показания против Олега Сенцова и Александра Кольченко и был осужден на семь лет лишения свободы. Но в суде Геннадий Афанасьев неожиданно для всех отказался от своих показаний, заявив, что подвергся пыткам во время следствия. Это был один из самых драматичных моментов судебного процесса по делу Сенцова-Кольченко.
Спустя почти год Геннадий Афанасьев вернулся в Украину. В интервью корреспонденту Радио Свобода бывший украинский политзаключенный рассказал о том самом драматичном дне, в "который он почувствовал себя свободным", хотя сразу же отправился по этапу в колонию Республики Коми, а также о том, чем намерен заниматься после освобождения.
– Вы помните, как зашли в зал суда, где шел процесс над Олегом Сенцовым и Александром Кольченко? Что вы чувствовали тогда, вы готовились к своему заявлению о пытках, к отказу от показаний или это было спонтанное резкое решение?
Не может моя жизнь, моя воля, дальнейшая судьба быть выше жизни двух людей, которые ни в чем не виновны
– Это была долгая дорога внутренней борьбы к тому, чтобы сделать такое заявление. Очень много обдумываний последствий для себя. Это были мысли о том, что есть правда, а что ложь, что такое мужские поступки, а что нет, что есть героизм, что есть добро, и любовь к своей стране. И в какой-то момент я решил: не может моя жизнь, моя воля, дальнейшая судьба быть выше жизни двух людей, которые ни в чем не виновны. И пусть все идет как идет, но будет правдой. Я думал, когда лучше сделать этот шаг. У меня не было возможности обратиться к адвокату, хоть он и не был по назначению, но он работал на эти службы (обвинения. – РС), и ко мне не было приковано никакого внимания со стороны СМИ и общества. Я не знал, как лучше донести до людей. Я решил, что лучший момент для этого шага будет суд. Посчитал, что если это будет внезапно, то обвинители не будут готовы к такому шагу, может все развалиться, и ребят освободят.
Это было 30-е число. Меня долго готовили, приезжали оперативники из Москвы. Они давали телефоны, привозили сладости, что только не говорили: угрожали плохими условиями содержания, угрожали мне и родственникам. Но тут же говорили, что все будет хорошо.
Когда меня привезли первый раз, это был очень сильный стресс, потому что я готовился. Тогда я не контролировал свои нервы, свои чувства. Это были сильные переживания. Я готовился внутренне, что приеду и буду смотреть только в один угол, чтобы никто не мог задать мне лишних вопросов, чтобы разрушить обвинение. И конечно, это был страх перед будущим. Я тогда еще не переборол все это. В первый день приехал, я разговаривал с Чирнием (Алексей Чирний – еще один фигурант дела Сенцова, выступил свидетелем обвинения, осужден на семь лет лишения свободы. – РС) и сказал ему свою мысль. Но не напрямую, потому что он мог о ней рассказать другим, просто намекал. Он вышел, и случилось так, как случилось.
На следующий день меня уже увезли, и ко мне, когда никого не было, в камеру, где я находился перед судом, зашел оперативник и сказал, чтобы я подтвердил свои показания и взял 51-ю статью [Конституции России], чтобы меня никто не мог допросить и задать вопросы. Я им всем говорил "да-да", чтобы они думали, что все хорошо. Но когда начался суд, сказал как есть, сказал правду. И, возвращаясь в следственный изолятор, уже почувствовал себя свободным. В тот же час я разрушил эти оковы, которые держали меня больше чем на протяжении года в страхе, боли, которые я пережил. Я это разрушил.
Тот переломный момент направил мою жизнь ради добра, страны и ради жизни других людей
Привезли в следственный изолятор, был скован, сотрудники ФСБ немного побили меня. И это было потом зафиксировано. Благодарю, что очень оперативно тогда появились журналисты, адвокаты и правозащитники. Иначе, я не знаю, может быть, меня уже не было бы в живых. Они защитили. Они пришли, а у меня есть побои, они их увидели. Они сразу же стали выполнять свои обещания. Это был момент борьбы между злом и добром. Что выбрать: жить в неправде, или жить в правде, быть настоящим человеком, мужчиной, который борется за правду, за добро и может пересилить в себе страх и недостатки, и пытаться измениться до конца. Я сделал такой выбор. Но все равно, даже сейчас я расстраиваюсь из-за того, что не выдержал пыток, и мне очень стыдно перед ребятами. Может, если бы я знал, что у нас такое государство, что есть выход, что может все измениться, могло быть по-другому. Но случилось как случилось, и сейчас моя жизнь – ради ребят (оставшихся в заключении фигурантов дела Сенцова. – РС) и страны. Может быть, тот переломный момент направил мою жизнь ради добра, страны и ради жизни других людей. Не для себя.
Суд над Олегом Сенцовым и Александром Кольченко
Приговорены
– Вы же предполагали, какие последствия могут быть?
– Конечно, конечно.
– Вы были готовы к ним?
– В той ситуации меня уже никто бы не освободил. А ребята могли освободиться, и это было сделано лишь ради их освобождения. А свой срок я сам себе заработал. Это было для меня как самонаказание. Чтобы со мной ни делали дальше, это было собственное наказание для самого себя, ради свободы ребят. Чтобы исправить ошибки, которые допущены. Потому что я расценивал в себе как недостаток, что я не выдержал все эти пытки. Для меня это недостаток, и я на сегодняшний день и в продолжение большого времени пытаюсь что-то изменить.
– Что-то изменилось после вашего заявления в суде? К вам стали как-то иначе относиться, появилось внимание СМИ, правозащитников, вы это ощутили?
– Здесь сложно сказать, что что-то видимое изменилось. Появился адвокат (Александр Попков. – РС), и у меня возникло какое-то доверие к этому человеку, потому что я знал, что он будет защищать ребят. И что бы я ни делал в дальнейшем, это пойдет в защиту ребят. Это помогало, конечно. То, что приходила комиссия, это помогало, но они пришли и ушли, а ты остаешься один на один с этой системой. Но все равно они помогали. Уже немного позже, когда приходили письма уже в Республике Коми, ощутима была поддержка. Может, немного меньше было преследований, хотя мы же понимаем, что их ничего не останавливает. Я отправлялся с места на место, и становилось все хуже и хуже. Но люди, что они могли сделать? Они не могут противодействовать власти, они могут только дать какой-то совет, попросить, дать информацию, но не могут оказать давление на службы, которые занимаются охраной заключенных.
– Зачем вообще появилось дело Сенцова и Кольченко? Как вы в нем оказались?
Мы пытались поддержать боевой дух простых молодых ребят, которые не знали, что делать. Было страшно
– У меня есть догадки. Когда проходила оккупация Крыма, я не мог остаться в стороне. Как человек, который очень любит свою страну, который учился на книжках Данте Алигьери и который помнит его слова: "Наибольшее наказание получает тот человек, который стоял в стороне в тяжелое время". Я смотрел на Майдан, видел кровь, что там пролилась, и в моей душе возник стыд, что я не был среди этих ребят, которые боролись за государство. Я до последнего не понимал, к чему это ведет. В какое-то время я поверил в народ, в будущее Украины. Я не мог остаться в стороне, и мне нужно было что-то делать.
Я подумал, что военные будут защищать государство, будут столкновения в Крыму. Я решил организовать волонтерскую медицинскую помощь. Нашел врачей, нашел транспортные средства, которые вывозили бы раненых, и организовал курсы, на которых люди учились у профессиональных врачей первой медицинской помощи, которую может оказать человек с базовыми знаниями. Открыл счет, куда люди из Украины переводили деньги, на которые мы покупали еду, одежду, и сами готовили и относили в военные части, уже блокированные российскими войсками. Мы пытались поддержать боевой дух простых молодых ребят, которые не знали, что делать. Было страшно. Возможно, из-за этой деятельности заинтересовались именно мной.
Как показало время, никаких бандеровцев, националистов или, как они говорят, фашистов не нашли
Я могу сказать за себя и за Олега. Этот человек сделал очень много для военных в Крыму и для их семей. Не знаю, чем занимались другие ребята. Может, арестовали именно деятелей и патриотов, которые не прятались, таким образом пытаясь найти для российского общества оправдание аннексии, показать злодеев, которые были угрозой для жизни мирного населения. Но для каждого понятно, что человек, который проживает в каком-то городе, никогда не будет причинять вред родному городу, убивать родных граждан и замышлять что-то против них. И как показало время, никаких бандеровцев, националистов или, как они говорят, фашистов не нашли. Поэтому это уголовное дело – это все, что они имели. Да и оно разрушилось и не было правдой.
– В Крыму вообще было сопротивление? Были какие-то реальные угрозы планам России по аннексии полуострова?
Арестанты говорили при мне правоохранителям: "Посмотрите, какой он террорист. Я и то больше террорист"
– Это такой двусмысленный вопрос об "угрозе для аннексии". Для меня это звучит очень не правильно. "Угроза для аннексии!" Судить человека, который боролся за свою Родину, и осудить за то, что он против захвата его земли… Даже сейчас я не понимаю, какие могут быть обвинения. Вы наблюдаете за Россией и следите за новостями. Слава Богу, каждый украинец знает, что там происходит, и не смотрит эти новости. А если кто-то даже смотрит, он понимает: то, что происходит – это абсурд. Но там люди принимают на веру, и это помогает власти. Никого не удивило, что так происходит. Это нормально для России.
– Как люди, с которыми вы сталкивались в России, воспринимали, что вы осуждены как террорист?
– Это вызывало смех у каждого: и у правоохранителей, и у арестантов. Они так и говорили: "Ну какой ты террорист!" Арестанты говорили при мне правоохранителям: "Посмотрите, какой он террорист. Я и то больше террорист". Вот такие были разговоры. Мне неоднократно говорили оперативники в исправительных колониях: "Мы видим, что это политическое дело. Но ты осужденный и будешь отбывать наказание из-за этого".
– Ощущали ли вы, что становитесь "медийным" человеком, что теперь вы не один, а за вами стоят люди, которые следят за вашей судьбой?
В России много людей, много национальностей, которых притесняют и русифицируют
– Я перестал бояться. Мне не нужна была поддержка, можно сказать, я ее не просил и не искал. Но я ее ощущал через письма, ОНК (общественная наблюдательная комиссия. – РС), через адвоката и консула, который под конец второго года прибыл и встретился со мной. Это помогало и вселяло надежду, что ребята будут свободны. Ко мне никто не относился как к медийной персоне. Почти никто и не знал в России, кто я, что я. Были люди, которые начинали интересоваться, они меня поддерживали. У меня осталось много знакомых ребят там, и они писали в посольство Украины, говорили, что хотят быть гражданами Украины, изучали украинский гимн. Даже когда я второй раз был в камере тюремного типа, был в одиночной камере, те, кто проходил мимо, кричали: "Слава Украине!" Это было очень приятно, потому что в России много людей, много национальностей, которых притесняют и русифицируют. И много людей, которые слышат, что я из Крыма и я за Украину. Они сразу понимали, кто я такой. Ни обстоятельства моего дела, ни имя Кольченко, ни Сенцова, ни что-то другое, а только эти слова: "Я из Крыма, я из Украины, я считаю Крым Украиной. Из-за этого я за решеткой". И они меня хорошо понимали.
– Вы видели Алексея Чирния в Ростове?
– Да.
– Как вы встретились?
– Впервые мы встретились на сборах, где при моей помощи людей учили оказывать медицинскую помощь. Он туда пришел, изучал. Так мы познакомились и общались в дальнейшем со всеми, кто ходил туда. Когда я с ним разговаривал (в Ростове, перед выступлением в суде по делу Олега Сенцова. – РС) и рассказывал свое мнение, я не мог сказать ему напрямую, потому что неизвестно, как он поведет себя. Но его слова были такими, что... Он как-то враждебно относился ко мне и к ребятам. Как будто мы ему что-то сделали. Но он говорил, что хочет вернуться в Украину и отбывать наказание в Украине. Хотя этот человек присутствовал, когда меня пытали, и давал прямо при мне показания против меня, и это было ужасное давление.
Украинец есть украинец. Мы не должны выбирать, плохой он или хороший. Мы должны бороться за каждого
Все равно, он гражданин Украины, и тоже нуждается в защите. Он такая жертва психологического напряжения, может быть, что-то случилось в его голове. Но он украинец, как бы то ни было, я его простил и ничего не думаю о нем. Я буду бороться, и буду говорить всегда, чтобы этот человек все равно вернулся, чтобы он ни сделал. Украинец есть украинец. Мы не должны выбирать, плохой он или хороший. Мы должны бороться за каждого. И из каждого плохого делать хорошего. Не нужно ставить крест ни на ком. Мы люди, в нас есть Бог, есть вера, мы должны любить и прощать. Поэтому я надеюсь, что народ Украины, который получил от него плохое, понял, что это гражданин Украины, что мы все едины. Нам нельзя делиться на мусульман и православных, украинцев и русских, татар и так далее. Мы едины, граждане Украины. Это наша демократия, наше общество, наше единство и сознательность.
– Есть разница, как Украина борется за своих осужденных и Россия?
– Я очень много времени провел в России, и правда, меня интересовало, что происходит. Я не мог знать, что происходит в Украине, но какие-то политические события, которые происходят в России, я изучал сколько мог, чтобы сделать свой анализ. Это были газеты и радио, телевидение я практически никогда не имел возможности смотреть. Но это и хорошо. Из российских газет и радио я никогда не слышал, чтобы Россия вспоминала Александрова и Ерофеева. Они начали фигурировать только в материалах, журналистских репортажах о Надежде Савченко. Никогда больше не вспоминалось про каких-то военнослужащих (на Донбассе и в украинском плену. – РС). Потому что позиция Россия такая, что "наших граждан там нет".
Много людей едет воевать за деньги. В исправительных колониях много тех, кто за пять тысяч долларов поехали туда
И они будут расшибать себе лоб, будут закрывать глаза на 200-х (тела погибших. – РС), которые идут в Дагестан, Сибирь, будут закрывать глаза на смерть и на жизни, чтобы отстаивать свои политические заявления. Потому что, как и в советское время, у них представление, что "российская баба еще нарожает", а они могут использовать ресурс этой земли и население ради собственной жажды власти. Население очень сильно отравлено пропагандой, и оно обездолено, им нужны деньги. И много людей едет воевать за деньги. В исправительных колониях много тех, кто за пять тысяч долларов поехали туда (на Донбасс для участия в военных действиях на стороне самопровозглашенных республик. – РС). И когда они начали их тратить, попадали в какую-нибудь историю, и их сажали. И почти у каждого была связь с кем-то, кто находился на войне, на Донбассе.
– Какое у вас было представление и отношение к России до аннексии Крыма?
Я посмотрел на Москву и сказал: "Это очень красивый город, но такой несвободный"
– С началом Майдана Россия стала лгать и говорить открыто много плохого про Украину, украинский народ и ситуацию в стране. До этого мы обычно смотрели в Крыму политические репортажи, российские новости, и они были адекватные – ничего нельзя было увидеть против нас. И у нас ничего нельзя было увидеть против России. Я всегда говорил, что мы выбрали Виктора Федоровича (Виктор Янукович, отстраненный от власти в феврале 2014 года президент Украины. – РС) только потому, что он сказал: "У нас будет российский язык". И он был пророссийским президентом. И говорить, что мы против России, а выбираем пророссийского президента – это смешно.
В 2013 году я выиграл конкурс по фотографии и поехал в Москву. Мне дали возможность фотографировать профессиональных моделей. Это был март, был снег, очень холодно. Я не видел красоты Москвы. Мое впечатление от Москвы появилось уже во время конвоя, когда меня перевозили к самолету. Я посмотрел на Москву и сказал: "Это очень красивый город, но такой несвободный". Жаль, очень жаль.
Я не знал до этого про Республику Коми, не знал про Мордовию, не знал географию России, не интересовался политической обстановкой там, стремлениями россиян. Я общался с гражданами России как с обычными людьми, я даже не делил их на украинцев и россиян, относился как к братскому народу. Теперь они сами все испортили.
– Одно из ваших первых заявлений после возвращения касалось планов принять участие в возвращении других политзаключенных украинцев. Как вы собираетесь это делать?
Я хочу включиться в борьбу за освобождение 29 политзаключенных и каждого пленного на Донбассе
– Я, наверное, в первый раз с вами хочу сказать свои стремления. Для меня все, что произошло, неожиданно. Я не надеялся на обмен. У меня жизнь прошлая осталась в Крыму. И возвращения к моей прошлой жизни уже нет. Когда произошла та борьба во мне внутри, она, можно сказать, изменила склад моего ума, желания и само сердце. Я почувствовал себя гражданином государства, я понял, что такое батькивщина. Находясь уже дома, меня спросили по телефону: "Ты где?" И все понимают, что это вопрос о квартире – а это Украина, здесь я дома. Находился в больнице, смотрел телевизор, изучал какие-то события, думал, что делать, и решил, что я имею большой опыт в помощи арестантам, я видел всю систему, будучи внутри, как осужденный. Я имею юридическое образование и помогал арестантам отстаивать их права, составлял им акты, жалобы, пытаясь их защитить. Я знаю, что хотят люди, которые арестованы, и люди, которые их контролируют.
Я хочу включиться в борьбу за освобождение 29 политзаключенных и каждого пленного на Донбассе. Потому что я увидел, что там происходит. И это ужас, это грустно. А что я слышу от врачей, которые привозят раненых ребят, это нельзя передать словами. И когда я слышу, какие бойцы получили ранения и травмы, что они пережили, мне кажется, что я вообще никогда не страдал. Потому что такую боль почувствовал к этим ребятам. Конечно, нужно бороться за каждого пленного. В ближайшее время я хотел бы встретиться с правозащитными организациями, активистами и волонтерами, государственными структурами, среди тех, которые борются за граждан Украины, где бы они не находились, чтобы включиться в эту борьбу.
Люди не боялись ни солдат, ни казаков кубанских, ни местного ополчения, которое было уже с оружием. Мы никого не боялись
Как я сказал, я обладаю юридическим опытом, может, даже большим, чем у многих. И не каждый юрист, не каждый человек знает, как оно там и что человек ощущает. Чем я занимался в Крыму: мы собирали людей на митинги, пять-десять тысяч человек, которые кричали, боролись и делали все, что в их силах. Из-за этого я думаю, что я имею какие-то организаторские способности, возможности и, самое главное, я имею безмерную любовь к Украине и каждому гражданину Украины. Я не вижу своей жизни без помощи нашему обществу, без изменений. И скажу честно: я никогда не был таким счастливым, ощущая такое единение, которое было в Крыму, когда шла аннексия. Матери с колясками с детьми, все шли на митинги и были счастливыми. Люди не боялись ни солдат, ни казаков кубанских, ни местного ополчения, которое было уже с оружием. Мы никого не боялись. Но главное, в то время было много тысяч крымских татар, которые не побоялись. Их надо поблагодарить. Они давали большую поддержку.
Я помню, на протяжении многих километров мы делали полосу с флагами вдоль дороги. Там было много крымских татар, украинцев, русскоязычных украинцев, потому что это Крым, это такой регион. И кто-то, может, и говорил до этого, что "крымские татары имеют что-то против украинцев, они хотят что-то захватить и забрать". Но я увидел и все увидели, что это ложь. Мы были так едины, наши культуры, наши нации боролись за свободу, и тяжелое время показало, что между украинцами и татарами, между православными и мусульманами нет никаких препятствий. Мы хотим жить вместе в единой Украине. Поэтому нам нужно помнить, что эти люди нас ждут. Это было волеизъявление народа в Крыму.
Обычные люди выходили и говорили, где народ хочет быть и с кем. Но против силы оккупантов, против целой армии мы ничего не могли сделать
Мы собирались и протестовали без политиков, политических сил. Мы собрали десять тысяч украинцев, крымских татар, без политической силы и какой-то власти, которые были аморфными, и вышло много тысяч граждан, которые говорили, что "мы украинцы, и Крым – это Украина". И никому не давали ни денег, ничего. Это была чистой воды самоорганизация населения. Они пришли, они сказали, и мы запомнили, и я надеюсь, что украинцы из других регионов услышат: Крым не поднимал руки и не говорил, что сдается. Он боролся, как мог. Обычные люди выходили и говорили, где народ хочет быть и с кем. Но против силы оккупантов, против целой армии мы ничего не могли сделать. Я шел с украинским флагом, вместе со знакомыми ребятами, это было настоящее счастье. И я не хочу потерять это, потому что Украина, общество, эти ощущения, пленили мое сердце больше, чем все на свете. И это так глубоко, что ничего не изменить.
Но я обычный человек, и до этого у меня было хобби, я фотографировал. К сожалению, сотрудники ФСБ украли у меня все оборудование. Со временем, когда у меня появится возможность, я хочу заниматься фотографией, но лишь для самовыражения, для искусства – для себя и тех людей, которым будет интересно. Но не для работы за деньги. Это, конечно, нельзя забывать, потому что фотография стала частью моей жизни. И нельзя то, что дал Бог, выкидывать и терять эту любовь.
– Вы ощущаете свою ответственность перед Украиной? Вас всего трое вернулось, но к вам приковано сейчас такое внимание.
– Прежде всего, я хотел бы сказать, что немного наоборот. Не я тот человек, который нужен людям Украины, это люди Украины нужны мне. Это я не могу без них жить. Они без меня, я уверен, справятся. Конечно, нас не так много, но у нас есть какой-то пережитый опыт. Мне сложно сказать, что мы как-то отличаемся, потому что я только что говорил: видел Донбасс, видел людей, которые прошли войну. После этого говорить что-то за себя, что я говорю что-то значимое, даже стыдно. Я был в тюрьме, были ужасы, кошмары. И я хочу донести до общества, что мы едины и каждый нужен друг другу. Не кто-то один кому-то, а каждый человек должен делать что-то для каждого. Только любовь брата к брату сможет поднять это государство к тому уровню, чтобы другие смотрели на нас и брали пример.
Я вернулся из российского плена, и это очень трогательно. Я не могу подобрать лучшего слова
Конечно, нас мало, но это лишь пока. Мы сделаем так, чтобы нас было много. Чем больше нас будет тут, тем больше мы сможем сделать доброго для государства и каждого гражданина. Я надеюсь, что наша власть и наш народ будет продолжать ту борьбу, которую вели. Именно Петр Порошенко (действующий президент Украины. – РС), который постоянно ездит на встречи, разговаривает, Ирина Геращенко (первый заместитель председателя Верховной Рады. – РС), которая общается с очень тяжелыми людьми. Она отстояла Надежду, героя Украины, спасла ее из плена. Тот символ, который в России представили как наибольшего злодея в истории за два года. Это украинская власть, она сильная. Но ничего бы не было без поддержки народа. Только народ, акции, журналисты, выставки, которые делали для меня. Фотографии я видел, футболки, вам не передать, это так трогательно. Сердце сжимается, когда находишь письмо и видишь, и такое и такое пришло. Ты не понимаешь, как для меня, для обычного украинца, важно, что так происходит.
Какая бы ни была экономическая ситуация во время войны, государство делает так, чтобы возвращались его граждане. Я лично говорил Порошенко, который был в этой больничной палате. Я держал его за руку и говорил: "Когда такое было, чтобы президент приезжал и встречал обычного гражданина". Это не передать словами. Я могу сказать только о том, что каждый наш человек может быть уверен, что наше государство его не оставит. Рано или поздно оно поборет экономические проблемы и проблемы власти, которые существуют. И когда это случится, мы будем хорошо жить – я в это верю. Не может быть иначе, потому что я дома. И это для меня главный пример. Я вернулся из российского плена, и это очень трогательно. Я не могу подобрать лучшего слова.
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: