Советский крымский миф. Академическая сессия 1952 года

Для окончательного решения «крымского вопроса» в Симферополе была созвана Объединенная научная сессия Отделения истории и философии АН СССР и Крымского филиала АН. Она открылась 23 мая 1952 года под председательством Титова и продолжалась два дня, став кульминацией боев за прошлое полуострова. На ней была выработана интерпретация крымской истории, фактически доминировавшая до конца 80-х гг. и легшая в основу многих положений Мифа про «КрымНаш». Выдающийся украинский историк Юлиан Брайчевский стал очевидцем этого события.

​«Обстановка на сессии была очень напряженной, а порой перерастала в истерическую. Наэлектризованная публика (абсолютное большинство которой составляли дилетанты, или лица, вообще не причастные к исторической науке) стянула с улюлюканьем с трибуны выдающихся ученых – ираниста В. Абаева, одного из ведущих византинистов А. Якобсона; досталось и покойникам: так П. Надинский публично объявил выдающегося ленинградского палеолитолога Г. Бонч-Осмоловского немецким шпионом. В такой ситуации стали возможными любые фантазии и проявления воинствующего невежества, стимулированного партийными установками.

Главным героем сессии был Б. Рыбаков, под овации зала произнесший на ее заседаниях два доклада. В одной рассматривалось общее состояние изучения истории Крыма, а вторая специально посвящалась славянам в Крыму и на Тамани. Изложенная в них концепция превзошла все тогдашние заявления. Черное море (наименованное «Русским») выступало в них внутренним озером Руси; славянскими территориями были аттестованы не только Крым и Тамань (стоявшие в заголовке), но и Кавказ, Малая Азия, Балканский полуостров. Салтовская культура была объявлена русской (нота бене: именно русской, не славянской) и т.д. У докладчика выходило, что главную беду представляла не переоценка исторической роли славян в юго-восточном углу Европы, а ее недооценка, и поэтому неотложной задачей историков должна стать интенсификация этой проблематики».

Упомянутый Борис Рыбаков был патриархом советского славяноведения и неудивительно, что его взгляды задавали тон дискуссии. Следующим выступал Шульц с противоречивым докладом: «О роли местных племен и народностей в древней истории Крыма». Археолог признал, что формулы «скифы – предки славян» и «скифы – одни из предков славян», ошибочны. «Обычное представление, что скифские племена являются отдельными предшественниками древнеславянских племен, не соответствует фактам». Однако «было бы крупной ошибкой отрицать роль скифских племен в процессе формирования и развития восточного славянства».

Стржелецкий не упустил своего шанса раскритиковать Шульца, несмотря на то, что последний признал ряд ошибок в своих предыдущих работах.

​«Я считаю, что… следует говорить о самом настоящем марризме во взглядах П. Н. Шульца, ибо переход скифов и славян является незавуалированным марровским положением. Это положение ясно и четко приводилось в докладах и публиковалось П. Н. в его работах. Причем защита этих марровских положений продолжалась и после издания гениальной работы И. В. Сталина «Марксизм и вопросы языкознания»… Совершенно не четко Павел Николаевич высказывается по вопросу этногенеза скифов. С одной стороны он говорит, что племена скифов и племена славян развиваются одновременно, являясь различными этническими племенами, и одновременно ставит под сомнение это четкое положение… Таким образом, и на сегодня остается неясным, считает ли Шульц скифов предками славян или нет? Двойственность и нечеткость формулировок П. Н. Шульца в докладе и тезисах заставляют думать, что он этого вопроса так и не решил».

В защиту Шульца, естественно, выступил его покровитель Надинский.

«Если касаться тов. Стржелецкого, который меня щадил, все упреки бросал на П. Н. Шульца, я все скажу, что у вас мысли о скифах, которые вы здесь высказывали, чрезвычайно сумбурные, и трудно понять какова же ваша точка зрения, потому что у вас много точек зрения было. И уже если вы требуете, категорически требуете, чтобы они признали свои ошибки, так почему же вы, Станислав Францевич, не занялись самокритикой. Почему вы открыто честно не сказали: «Товарищи, и я, как и вы, был пропагандистом Марра».

Градус дискуссии повышался. Академик Евгений Павловский сделал вывод, что уже «накоплен значительный материал, который позволяет по-новому освещать историю Крыма. Этот материал дает основание рассматривать Крым как древнерусскую территорию. Археологические раскопки последних лет дают основание того, что уже в древние времена славяне жили в Крыму». Надинский подхватил: «Почему раньше не находили славянских древностей? Да потому, что славян в Крыму никто не искал, априорно считая, что здесь их и быть не могло!». И тут же наткнулся на реплику из зала: «Скоро найдут один славянский черепок в Китае и скажут, что в Китае жили славяне».

Доклад самого Надинского был пересыщен квазинаучной риторикой, грубыми историческими ошибками и нелепостями: «Как видите – старая песня. Варвары-славяне, а пришедшие римляне выставляются благодетелями… Мне иногда кажется, что некоторые такого рода археологи и историки при изучении истории древнего Крыма скорее чувствуют себя греками, чем советскими, русскими историками [аплодисменты]. Пора бы переселить этих людей из Афин в Крым, из дома греков-колонизаторов в избу тавро-скифа!»

Острая дискуссия развернулась вокруг терминологических вопросов, в частности, какому слову отдать предпочтение: «присоединение» Крыма к России или «воссоединение»? Данный вопрос был поднят доктором исторических наук Александром Смирновым, выступившим с докладом «Воссоединение Крыма с Россией и его прогрессивное значение». Но доклад не только не расставил все по своим местам, а наоборот вызвал у присутствующих множество вопросов. «О воссоединении Крыма с Россией было сказано только Яковом Дмитриевичем Козиным – председателем сессии, а в докладе о воссоединении ничего не было сказано. Что же в конце концов: Крым присоединен, захвачен русскими или же произошло воссоединение древних русских земель с Россией?».

«До того общеупотребительным был первый термин; теперь русотяпские «патриоты» настаивали на втором. Особенно агрессивную позицию занимали офицеры флота, игравшие роль шумного фона конференции. Аргумент очень симптоматичен и показателен: «нам надо воспитывать матросов в духе патриотизма, а потому надо не «присоединять» Крым к России, а «воссоединить» его с ней». Научными фактами эта часть публики себя не отягощала.

Этот спор достаточно адекватно отразил атмосферу сессии. Но участие в ней солидных ученых в определенной степени сдерживало ура-патриотический энтузиазм невежд. Акад. Б. Греков после шумных дебатов за закрытыми дверями заявил екскатедра (т.е. в виде догмы – авт.): «Руководство сессии пришло к выводу, что наиболее правильным будет употреблять термин «включение» Крыма в состав России. Это заявление было встречено непочтительным смехом аудитории, оно не удовлетворила ни одну, ни другую сторону. Но несмотря на это, слово «включение» было практически узаконено».

Заключительное слово держал еще один титан – академик Борис Греков, руководитель четырех институтов Академии наук и таким образом – официальный глава советской истории. Вечером 25 мая сессия после бурных обсуждений единогласно (а как же еще) приняла «Решения». По мнению Брайчевского, это стало возможным благодаря тому, что в окончательный текст вошли существенно более мягкие формулировки, нежели те, которые обсуждались на сессии.

«Эта сессия, несмотря на то, что названа научной, к настоящей науке имела очень отдаленноt отношение; она была спланирована как широкомасштабная идеологическая акция с дальновидным прицелом».

Довольно интересно, что текст Решений сессии был отпечатан в ограниченном количестве экземпляров (три тысячи) и раздавался по особым спискам. Если отбросить все марксистско-ленинские ритуальные формулы и перечисление выдающихся успехов советской исторической науки, документ вышел чрезвычайно занятный. Но с его содержанием, определившим структуру советского крымского мифа, мы познакомимся в следующий раз.

(Окончание следует)

Взгляды, высказанные в рубрике «Мнение», передают точку зрения самих авторов и не всегда отражают позицию редакции