После выборов: ложь и правда в российской политике

Первая неделя после выборов в Госдуму России прошла в спорах оппонентов нынешней российской власти о причинах провала оппозиционных партий и кандидатов и о том, стоило ли вообще ходить на эти выборы. Ведь, по мнению большинства антипутински настроенных граждан, их нельзя было назвать выборами в подлинном смысле слова. Спор о выборах во многих случаях перерос в дискуссию на более общие темы: о лжи и правде в политике и о новых механизмах, с помощью которых можно мобилизовать избирателей или, наоборот, заставить их вести себя пассивно.

Аргументы сторон оппозиционного спора формулируются по-разному, но фактически сводятся к двум утверждениям.

Позиция «за»: «Любой призыв не ходить на выборы – это сознательная или бессознательная работа на партию воров, которая заинтересована в низкой явке, чтобы можно было осуществлять вбросы, не опасаясь юридических последствий для фальсификаторов. Еще больший подарок – портить бюллетени. За эти бюллетени люди распишутся, а фальсификаторы заменят их бюллетенями с отметкой за ЕР. Никакая партия не сможет это проконтролировать».

Позиция «против»: «Хватит говорить, что виноваты те, кто не пришел: от их прихода вообще ничего не зависит. Хватит говорить, что виновато бездействие демократов: что бы они ни делали, им все равно не позволят выиграть. Хватит говорить, что нужны новые лица: этих новых лиц никто и нигде не увидит. Хватит. Пора перестать обманывать себя и других».

Итак, ключевое слово – «обман». Обман, который несут подтасовки на выборах, административный ресурс, безудержная пропаганда – но не только. Обман, утверждения, явно (и доказуемо) не имеющие ничего общего с реальностью, в столь заметной мере стали определять облик современной политики, что в лексикон современной политологии вошло слово post-truth politics – «политика [времен] после правды».

О том, что это означает, о лжи и правде в политике и о смысле (не)прихода на избирательные участки в интервью Радио Свобода рассуждает социолог, профессор Высшей школы социальных и экономических наук Григорий Юдин.

– Теоретики всегда обращали внимание на то, что политика и истина находятся немножко в разных мирах. Я бы здесь вспомнил рассуждения Ханны Арендт, которая говорила, что проблема состоит в том, что фактическая истина на самом деле не является вообще предметом дебатов, она просто либо есть, либо ее нет. Суждение, которое я делаю, либо правдиво, либо ложно. Политика по своей природе – это область, в которой люди спорят друг с другом, ссорятся, соперничают, что-то друг другу пытаются объяснить. Как только спор мнений превращается в спор между истинами, в политике исчезает ее самое главное измерение. Поэтому люди, которые уверенно возвращают в политику ложь, из-за этого очень часто оказываются исключительно политически успешными. Заведомая ложь подрывает какой-то существующий порядок вещей. Есть что-то, в истинности чего вроде бы не стоит сомневаться, и вдруг мы сталкиваемся с утверждением, которое начисто подрывает порядок вещей. Значит, оно создает какую-то альтернативу. Но дело не в том, что если кто-нибудь соврет, то немедленно люди за ним побегут. Почему-то одна ложь пользуется популярностью и способна вызвать политические последствия, а другая нет. Если политика заполнена прописными истинами, которые якобы давно проверены, и на основании этих суждений мы пытаемся, например, строить управление государством, как это делают многие современные технократы, то истина вытесняет политику.

– Вы хотите сказать, что в политике есть некая «ложь во спасение», которая становится стимулом к дальнейшему развитию?

– Я думаю, что да. К примеру: перед недавним референдумом в Британии сторонники выхода из ЕС обнародовали некие данные о британских отчислениях в европейскую казну, делая на основании их вывод о невыгодности пребывания страны в Евросоюзе. Потом выяснилось, что эти данные не соответствуют действительности.

Но в принципе ничего же не мешало оппонентам сторонников Brexit опровергать эти данные. Другое дело, что делать это надо не с позиции торжествующей истины, потому что такая позиция вызывает раздражение, а делать это нужно в рамках нормальной демократической полемики. В этих условиях вполне возможно эту возмутительную ложь опровергнуть.

– В Британии? Наверное, да, ничто не мешает. А если мешает – например, в России? Там тоже есть набор определенных вроде как истин, которые нынешняя власть публике преподносит: «крымнаш», «духовные скрепы», «нет Путина – нет России» и прочее. Как быть в ситуации, когда есть достаточно жесткий режим, который мешает выражению альтернативного мнения, и в то же время этот режим преподносит время от времени абсолютно ложные утверждения в качестве истинных?

– Это хороший вопрос. Мне кажется, он отражает одну из основных проблем, с которой сталкиваются все те, кто недоволен сегодняшним российским режимом. Они часто пытаются заклеймить этот режим как насквозь лживый, противопоставить ему какую-то истину. Такая политическая стратегия есть, но она ставит говорящего так в довольно странную позицию. Есть люди, которые во что-то верят, предположим, они верят в ложные утверждения, а мы приходим и говорим им: нет, вы ничего не понимаете, мы вам сейчас расскажем истину. Это заведомое противопоставление «нашей» истины «их» лжи создает как раз ситуацию, при которой нормальная демократическая коммуникация невозможна. Вместо этого куда более продуктивно рассматривать убеждения своих противников как равнодостаточное собственным убеждениям. То есть противопоставлять мнение мнению – вместо того, чтобы ставить истину против лжи. Тогда вы сразу выбираете вместо странного тона поучения нормальный тон полемики, дискуссии, конфронтации, спора и так далее, в котором у вас есть вполне веские аргументы.

– Вы считаете, что «поучающий» подход сыграл свою роль в поражении либеральной оппозиции на последних выборах?

– Мне кажется, что не только на последних выборах – это все время происходит. Есть позиция, которая состоит в том, что люди обезумели, а мы сейчас их просветим. Но что-то они никак не просвещаются, давайте мы на них обидимся, ведь они просто не хотят знать истину, которой мы владеем. Когда вы выбираете такую поучающую позицию, взгляд сверху вниз на своих избирателей, это плохо кончается.

– Что же тогда, поступать противоположным образом: утверждать людей в их мнениях, иногда даже не всегда обоснованных? К примеру, в Европе идет рост популярности политиков, играющих на страхах многих избирателей перед иммиграцией. При этом эти страхи обоснованы не всегда и не везде. Тем не менее, по вашей логике, это верно – как бы подлизываться к избирателям?

– Зависит от того, чего вы хотите.

– Политик всегда хочет власти.

– Если вы крайне правый политик и видите, что люди находятся в состоянии мигрантофобии, и вы уверены, что сможете с ней потом справиться, значит, вам нужно так действовать. Другое дело, что я не считаю, что политики хотят исключительно власти. Все-таки политика настроена так или иначе на достижение общего блага и благополучного сосуществования людей. Поэтому если вы преследуете эту цель, если вас пугают необоснованные страхи в отношении мигрантов, то вы вполне можете противопоставлять этим страхам статистику, которая показывает, что предрассудки, которые существуют в отношении мигрантов, не находят подтверждения. Но не нужно думать, что это будет какой-то исчерпывающий аргумент – по той самой причине, что истина не решает политические вопросы. Однако это будет аргументом в полемике, почему нет.

– Нынешние бурные споры вокруг думских выборов и их результатов тоже связаны с вопросом о лжи в политике: ходить или не ходить на выборы, если выборы неправедные, лживые, если они – заведомое шулерство. Исходя из того, что, как вы говорите, в какой-то степени шулерство – составная часть политики, стоило ходить на такие выборы или же их следует игнорировать?

– Я думаю, что это один из тупиков, в который зашла в последнее время значительная часть дискуссии в оппозиционном лагере. Можно ли марать об это руки, играть ли по «их» правилам и т. д. Дело же не в том, чтобы играть по чьим-то правилам, поддерживать эту игру, а в том, чтобы попытаться навязать какие-то собственные правила. Скажем, участие в выборах в 2011 году было обосновано тем, что это позволяло использовать выборы не так, как их хотел бы использовать Кремль. Это было превращение выборов в акцию протеста. Если есть возможность превратить выборы в акцию протеста, не с целью выбрать каких-то хороших людей, чтобы они кого-то представляли, а с целью изменить смысл этих выборов, тогда в них, конечно, можно и нужно участвовать. Я с удивлением смотрю на людей, которые уже который день ругают друг друга – одни за то, что пошли на выборы, другие за то, что не пошли. И те, и другие имели полное право принять собственное решение в этих обстоятельствах, ни одно из этих решений не хуже другого, – считает социолог Григорий Юдин.

На принятие таких решений, однако, часто оказывают влияние механизмы информационного мира, позволяющие манипулировать общественным мнением так, что объекты манипуляции зачастую об этом не подозревают, предупреждает руководитель Центра изучения новых медиа при философском факультете Карлова университета (Прага) Йозеф Шлерка. Post-truth politics, по его мнению, часто и весьма успешно опирается на эти механизмы.

– В принципе при распространении информации играют важнейшую роль два фактора. Первый: сообщение не должно быть сложным. Чем оно сложнее, тем меньше внимания привлекает. Тем самым мы приходим ко второму фактору: сообщение должно привлекать внимание. А именно: оно должно либо удивлять, то есть противоречить каким-то существующим ожиданиям, либо быть очень эмоциональным, сильным и, наоборот, соответствовать чувствам и ожиданиям аудитории.

– Возьмем для примера известное заявление Дональда Трампа в ходе предвыборной кампании: «Если меня изберут президентом, я построю стену против мигрантов на границе с Мексикой». Это заявление соответствует тем параметрам, о которых вы говорите?

– «Построю стену на границе с Мексикой» – безусловно, сильное, простое, яркое сообщение, вызывающее в воображении публики образ стены, символичный и тем самым эмоционально окрашенный. При этом аудитория под воздействием этого сообщения не склонна разбираться в том, насколько вообще реально возведение такой стены.

– Меня интересует: почему? Как получается, что людей все меньше интересует правдивость того, что они слышат? Ведь под влиянием этой информации они порой принимают важнейшие политические решения.

– Мне кажется, вы смешиваете две разные вещи. Одна – это высказывания политиков, не основанные или не полностью основанные на правде. Это было в той или иной мере всегда, это один из инструментов политической борьбы. Другое дело – подтверждение истинности информации. То, что вы описываете, – результат действия механизма, возникающего в социальных сетях, а именно отделение информации от ее источника. Стандартная медиакартина прошлого: люди потребляют информацию из газет, радио и ТВ, но, как правило, четко знают источник этой информации. Читатель «Фигаро» или «Нью-Йорк таймс» хорошо представляет себе, с каким СМИ он имеет дело, и знает, что это СМИ поставляет почти исключительно хорошо проверенную информацию.

В эпоху социальных сетей происходит отделение информации от ее источника, упадок информационных брендов. На нас выливается огромный поток информации, и из этого потока потребитель инстинктивно вылавливает прежде всего то, что соответствует уже имеющейся у него картине мира. Причина довольно банальная: экономия усилий. Та информация, которая соответствует нашим представлениям и ожиданиям, легче укладывается у нас в сознании, не вызывает эмоциональной «сшибки», а также не требует дополнительного поиска подтверждений или опровержений. Раньше мы были готовы принимать информацию, противоречащую нашим взглядам, если ее источник вызывал у нас доверие. Был такой «предохранитель», который сейчас, можно сказать, перегорел.

– В последнее время много пишут о том, что пользователи социальных сетей, особенно склонные к политическим дискуссиям, стихийно создают вокруг себя информационные «пузыри», общаясь почти исключительно с людьми, чьи взгляды они разделяют. Тем самым получается, что новые медиа не соединяют людей, а наоборот, все сильнее их разделяют. Почему так происходит?

– Это результат действующего и в обычной, «оффлайн»-жизни принципа гомофилии, то есть «любви к подобному». Это означает, что в своем ближнем кругу каждый из нас предпочитает видеть людей, которые на нас в чем-то похожи: по взглядам, интересам, образованию, жизненному опыту и т. д. Социальные сети просто отражают эту ситуацию, особенно «Фейсбук» с его возможностью взаимного «френдования». Так и возникают те самые информационные «пузыри», и нам, пользователям соцсетей, в этих «пузырях» живется лучше, комфортнее, чем вне их.

«Фейсбук» проводил такие эксперименты – например, пользователям с выраженной социалистической ориентацией «подсовывали» ссылки на консервативные издания, сайты и публикации, и наоборот. Результат был таков, что эти люди по таким ссылкам просто не ходили. Наши студенты проводили исследования среди своих знакомых, и оказалось, что люди в основном не знают о феномене «пузырей». Когда им объясняют, что это такое, они обычно говорят, что, наверное, это плохо, но при этом в целом заявляют, что довольны той информацией, которую находят в «Фейсбуке». То есть в «пузырях» нам уютно. Мы в них живем потому, что нам это нравится, не потому, что «Фейсбук» для нас их создает своими алгоритмами.

– Но тогда результатом неизбежно становится поляризация общества – коль скоро люди разбредаются по своим «пузырям», которые часто совпадают с политическими лагерями.

– Проблема в том, что мир становится все более комплексным, сложным, и при этом общество захлебывается информацией, похоже, приближаясь к пределу своих возможностей ее воспринимать и перерабатывать. Поэтому все сильнее стремление искать и находить простые ответы на сложные вопросы – не задумываясь, правильны ли эти ответы. Точно так же обстоит дело с предрассудками: люди разделяют их для того, чтобы не думать, не размышлять, не анализировать.