Карательная психиатрия по-российски

Международная правозащитная группа "Агора" представила доклад о практике политической психиатрии в России. Авторы исследования попытались ответить на вопрос, используется ли сейчас психиатрия в политических целях и вернулся ли в современную Россию советский опыт карательной психиатрии.

Юристы "Агоры" проанализировали уголовные дела последних лет против гражданских и общественных активистов и пришли к выводу, что случаи, когда суд назначает им принудительное лечение, пока остаются единичными и широко обсуждаются в обществе.

В частности, в качестве примера авторы доклада приводят дело "болотного узника" Михаила Косенко, которого психиатры признали невменяемым, и Замоскворецкий суд в октябре 2013 года отправил его на принудительное лечение. Сам Косенко и его защитники уверяли, что ему не требуется психиатрическое лечение и раньше он наблюдался у врача амбулаторно. В психиатрическом стационаре Косенко провел несколько месяцев (а до этого еще два года – в следственном изоляторе "Бутырка"), после чего его перевели на амбулаторное лечение. Косенко отпустили домой, но он все еще находится на принудительном лечении, должен регулярно отмечаться у врача и в случае каких-либо нарушений может снова оказаться в больнице.

Еще один случай, о котором пишут юристы "Агоры", – дело алтайского журналиста Руслана Макарова, который был принудительно госпитализирован в психиатрическую больницу после критики в адрес главы Республики – Александра Бердникова. Как рассказал Радио Свобода сам Макаров, в 2012 году он написал ряд статей, в которых фактически обвинил Бердникова в коррупции и воровстве, после этого глава региона на сессии Госсобрания назвал Руслана Макарова "психически больным человеком, который состоит на учете у психиатра".

Макаров действительно страдал психиатрическим расстройством, и через некоторое время врачи отправили его на принудительное лечение: "Нашли местного фельдшера, который написал, что у меня ухудшилось состояние, что я опасен для себя и окружающих. И в связи с этим меня положили в больницу, – рассказывает Руслан Макаров. – Любой человек, даже не обязательно психически больной может принудительно оказаться в больнице, если врач-психиатр говорит, что он представляет опасность для себя и окружающих". Журналист провел в больнице 2 недели: "Первую неделю я был на сухой голодовке, меня не лечили, потом я из нее выходил, меня не лечили тоже, только собирались, потом я сбежал", – заключает Макаров.

11 октября 2016 года Европейский суд по правам человека, рассмотрев дело о принудительной госпитализации журналиста, присудил Руслану Макарову компенсацию в 1500 евро, признав, что было нарушено его право на свободу и личную неприкосновенность.

Юристы "Агоры" отмечают, что принудительное лечение – не единственный способ давления на общественных активистов через инструменты психиатрии. По данным правозащитников, в последние годы растет число дел, в рамках расследования которых обвиняемых отправляют на психиатрические экспертизы – амбулаторные и стационарные: например, на такие экспертизы отправляли акциониста Петра Павленского, кубанскую активистку Дарью Полюдову, правозащитника Сергея Мохнаткина.

По мнению одного из авторов доклада, руководителя организации "Агоры" Павла Чикова, это свидетельствует о том, что следственные органы теперь фактически перекладывают ответственность за исход дела на врачей-психиатров.

– Эта тема все время где-то витает, очень рядом, и мы, работая по уголовным делам различных гражданских активистов, время от времени пересекаемся с психиатрией, – рассказывает Павел Чиков. – Накопился опыт и информация, которую бы хотелось упаковать в один текст. Главное – вокруг этого вопроса есть очень много стереотипов с разных сторон, которые не вполне, на наш взгляд, отражают реальность. Нам бы хотелось эти вопросы прояснить. Прежде всего, к этим стереотипам относится висящий с советского времени вопрос о том, возвращается ли в Россию карательная психиатрия, используется ли психиатрия в политических целях, насколько высоки риски этого явления и так далее. То есть одни думают, что санитары стучатся в дверь, другие думают, что это не так, и где же проходит эта граница, фронт, есть он вообще или нет, – эти вопросы нам как раз хотелось бы отразить и сформулировать.

​– И какие ответы вы получили?

– Ответ оказался как раз не вполне очевидным, и мне кажется, в этом основная ценность этого материала. Как выяснилось, с одной стороны, случаев назначения принудительных мер медицинского характера судами в рамках уголовных дел или в рамках обращений самих психиатров не так много. То есть можно сказать, что их единицы. Мы осознанно ограничили сферу только делами в отношении общественных деятелей и гражданских активистов – теми уголовными делами, где мы усматриваем политически мотивированное преследование. Нужно понимать, что применение психиатрии довольно широкое, по делам общеуголовным принудительные меры назначаются намного чаще, ну, и собственно, таких дел гораздо больше, поэтому мы не лезли туда. Хотя, может быть, придет время, и мы расскажем и об особенностях – там есть вопросы, связанные с доступом в психиатрические учреждения, в том числе адвокатов, родственников, условиями содержания, как долго там люди содержатся и почему, каково качество лечения. Сейчас мы пока ограничились лишь оценкой того, насколько часто назначают по условно политическим делам эту принудительную психиатрию. И оказалось, что их, на самом деле, не так много, и каждое дело становится предметом бурных дискуссий в публичном пространстве.

Если мы не считаем первое такое дело, которое было почти 10 лет назад в Мурманске с активисткой Ларисой Арап, которую поместили по решению суда в психиатрический стационар на лечение, то вернулся этот вопрос только на "Болотном деле". Это был Михаил Косенко, который по решению суда был водворен в психиатрический стационар для принудительного лечения. А дальше было еще несколько таких дел. Есть очень высокие шансы, что еще один "болотник", Максим Панфилов, тоже попадет в психиатрический стационар на лечение. Еще оказалось, что есть пара дел на Урале, одно дело в Екатеринбурге, другое в Челябинске, где людей преследовали в уголовном порядке за различного рода высказывания и действия, выражения мнения. Суд признал, что они эти преступления совершили, но со ссылкой на экспертизы признал их невменяемыми и водворил в психиатрические стационары. Это Алексей Морошкин в Челябинске, дело которого, по нашему мнению, абсолютно политически мотивированно, это преследование за свободу выражения мнения. У него не было в анамнезе никаких психических расстройств, он никогда не лечился, не обращался к психиатру.

Здесь выявилась некая закономерность: если человек когда-то в детстве или в молодости обращался за помощью к психиатрам, в том числе добровольно, у таких людей есть очень высокие шансы, что в случае их уголовного преследования психиатр выявит у них наличие психического расстройства и выразит мнение о необходимости стационарного лечения, даже если эти люди никогда не были на стационаре, лечились амбулаторно. Так было с Михаилом Косенко. Эта ситуация создает очень опасную тенденцию, люди должны бояться обращаться к психиатрам. Даже если они видят такую потребность, это оказываются не такие же доктора, как, например, стоматологи, у нас зуб заболел – и мы пошли, а вот к психиатру, если у нас есть проблема, надо сто раз подумать, прежде чем идти, потому что факт обращения потом, в отдаленном будущем, может сыграть злую шутку.

– Вы пишете в докладе о двух методах давления – это принудительное лечение по решению суда и стационарная психиатрическая экспертиза, на которую отправляют человека в ходе следственных действий.

– Да, это другая история. Оказалось, что проблема даже не столько в количестве принудительных мер, когда людей принудительно лечат, сколько просто катастрофически растет число экспертиз психолого-психиатрических, судебных, которые назначают следователи в рамках расследования уголовных дел. Это показывает статистика. Был прямо скачок с 2013 на 2014 год – прирост на 11,5%. В течение последних 10 лет происходит стабильный перманентный рост числа назначаемых психиатрических экспертиз в рамках уголовных дел. Нужно здесь подчеркнуть, что в рамках экспертиз никого не лечат. Это еще один стереотип в силу незнания, и очень часто по этому поводу есть разного рода манипуляции, в том числе общественным мнением. То есть назначение экспертизы – это не принудительное лечение, это стационарная экспертиза (они бывают еще и амбулаторные), людей помещают в психиатрический стационар, где за ними в течение месяца по решению суда наблюдают психиатры, общаются с этим подэкспертным, как он называется, и потом делают вывод о наличии либо отсутствии у него психических расстройств, о вменяемости или невменяемости. Число таких экспертиз очень большое, и оно растет. Это можно интерпретировать как попытку следователей оказывать давление на обвиняемого, если он не покладистый, если он не делает то, чего от него ожидает следователь.

По ряду категорий преступлений экспертиза назначается автоматически, вне зависимости от того, есть ли объективные признаки. Люди попадают на месяц в этот стационар, где за ними наблюдают и делают выводы. И этот многолетний тренд можно сформулировать так: следственные органы постоянно подначивают психиатрическое сообщество к тому, чтобы психиатры высказывали свое мнение относительно вменяемости, невменяемости, наличия психических расстройств. Потому что в какой-то степени следователям это даже и выгодно: признание обвиняемого невменяемым дает зеленый свет на решение суда о назначении этих самых принудительных мер. И получается, что как бы и дело раскрыто, и человек не оправдан, и полноценного судебного процесса с исследованием доказательств, оценкой виновности, невиновности уже нет. И человек уезжает в психбольницу, где находится, в отличие от приговора с четко прописанным сроком наказания, бессрочно. Это стационар, лечение продлевается судом каждые полгода. Мы знаем, как принимаются эти решения, они формальные. То есть если лечащий врач говорит: "Пусть он у нас еще побудет" – судья не ставит это под сомнение, и нет никаких возможностей у пациента поставить под сомнение вывод лечащего врача, получить доступ к независимым психиатрам, хотя бы даже проконсультироваться. Суд не оценивает качество лечения, как правило, и люди находятся там годами.

– Насколько это "удобный" способ расправы с политическими оппонентами? По вашим наблюдениям, будет ли ситуация ухудшаться, будет ли увеличиваться количество дел, в которых будет назначаться стационарная экспертиза с целью давления на подследственного?

– Ответ на этот вопрос лежит в реакции психиатрического сообщества. На самом деле линия фронта проходит внутри психиатрического сообщества. Нам очень хорошо известно, например, какие бурления, профессиональные споры были вокруг дел. Первое такое очень значимое дело – уголовное дело Юрия Буданова, по которому было проведено шесть психиатрических экспертиз, и большая часть из них имела разные выводы. И, собственно, среди врачей-психиатров это было знаковое дело, в котором не могли сойтись психиатры во мнении. Следующим таким похожим дело было дело Михаила Косенко, вокруг необходимости стационарного лечения которого тоже были очень жаркие споры. И хитрость в том, что публика этих споров не видит, потому что они сконцентрированы внутри профессионального сообщества психиатров. Они обсуждают это кулуарно, обсуждают на каких-то своих форумах, встречах, и это не становится известно широкой общественности. Следственных и судебные органы, на самом деле, уже готовы – назначать стационарные экспертизы и направлять потом людей в психиатрические больницы, потому что это удобно, потому что это в какой-то степени снятие с себя ответственности за решение вопроса по делу. Судье тоже удобно сказать: психиатры сказали, что он невменяемый, значит, ему нужно лечение, значит, я здесь уже ничего не решаю, я лишь фиксирую тот факт, что такое событие имело место и человека нужно направлять в стационар. То есть с точки зрения чисто психологической и бюрократической есть все предпосылки для того, чтобы число такого рода решений увеличивалось, и сопротивление оказывает, на самом деле, сегодня только профессиональное сообщество психиатров, которое тоже разное. Есть люди еще старой советской закалки, до сих пор практикующие психиатры, которые были авторами диагноза "вялотекущая шизофрения", который сегодня вообще не является психическим заболеванием, это такое пограничное состояние, они тоже довольно влиятельные внутри сообщества, – заключает Павел Чиков.

По словам доктора медицинских наук, профессора-психиатра Казанского государственного медицинского университета Владимира Менделевича, сейчас психиатрическое сообщество в целом не поддерживает идею возвращения института карательной психиатрии, однако давление на врачей возрастает:

– Психиатрия всегда находится под пристальным вниманием общества и государства. Если брать сегодняшнее положение, то нужно сравнивать не с идеалом, а с реальностью, которая, предположим, была 30–50 лет назад в Советском Союзе. С моей точки зрения, то, что было в Советском Союзе, это была карательная психиатрия как система. Что значит – система? Был заказ на то, чтобы диссидентов или лиц, неугодных власти, не признавать виновными, а признавать их психически больными и направлять не в тюрьму, а на принудительное лечение. Это очевидно была система, и эта система многие годы работала. Все психиатры были, в общем, согласны с этой позицией. Удивительно, что в ответ на этот запрос государства психиатры выработали ответ, не очень адекватный с точки зрения науки, но с точки зрения власти он адекватный. Была придумана концепция вялотекущей шизофрении. И многие инакомыслящие проходили именно по этому диагнозу. Советскую психиатрию выгнали из Всемирной психиатрической ассоциации именно за использование психиатрии в политических целях. В период перестройки психиатрическое сообщество признало свою вину, и тогда я опубликовал статью в "Известиях" "Психиатры, покаемся". Я не могу сказать, что это вызвало энтузиазм у всех психиатров, потому что многие считали, что мы как раз делали благо, спасая больных людей или людей, которые могли попасть в жернова юридической машины, спасали их в больнице. Система была создана, и она поддерживалась и сверху, и снизу тоже были объяснения, почему это надо.

Ситуация поменялась, признали ошибки. Российскую психиатрию опять приняли во Всемирную психиатрическую ассоциацию. В 1992 году был принят закон о психиатрической помощи, который оказался одним из самых либеральных в мире. И появилась новая проблема в психиатрии: когда мы видим явное психическое расстройство, нам очень трудно доказать социальную опасность и положить человека в психиатрическую больницу. То есть как бы шатнулись в другую сторону – от карательной психиатрии шарахнулись в то, что вообще не можем контролировать психическое состояние, и таким образом рискуют родственники этих больных, рискует общество, рискует сам пациент и так далее. Общественно-политическая ситуация меняется, и понятно, что сейчас есть люди, чиновники, которые заинтересованы в том, чтобы решать проблемы с помощью психиатрии. И давление на психиатрию, конечно, за последние годы возросло. Но психиатрическое сообщество уже не то, которое было в Советском Союзе, которое тогда создало концепцию вялотекущей шизофрении. Человек этот, кстати, еще жив и сейчас работает, и этот диагноз выставляет, к большому сожалению, несмотря на то что его в международной классификации нет. Сейчас это точечное давление со стороны чиновников. Но если речь идет о каком-то общественно значимом лице, его госпитализации, признании невменяемым, то, конечно, психиатрическое сообщество активно обсуждает внутри себя. Для этого у нас есть Российское общество психиатров, есть этическая комиссия, и там неоднократно поднимались вопросы, связанные вот с тем, когда очень спорно какими-то психиатрами кто-то признается психически больным, хотя оснований мало.

– Например, о каких случаях шла речь?

– Косенко, например, был по "Болотному делу". Несомненно, я считаю, что его не нужно было класть... Я не нарушаю врачебной тайны, я использую открытые источники – судя по всему, он психически больной человек, и он наблюдался. Как связано его расстройство с поведением в момент акции, мне трудно говорить, я эту ситуацию не изучал. Но психиатрическое сообщество выступило категорически против того, чтобы его клали на стационарное принудительное лечение. И мы добились, в конце концов, это не общество добилось, а сообщество психиатров добилось, что он был переведен на амбулаторное, то есть он практически дома и просто проходит лечение.

– Существуют ли сейчас случаи конкретного давления на врачей, которые принимают решения о состоянии человека?

– В советское время не было прямых угроз. Главврач подбирал специалистов исходя из лояльности. На психиатров прямо никогда не давили. Ну, я не могу говорить за всех, но я этого не видел и не слышал никогда. Сейчас тоже, в общем, трудно себе представить, что какие-то правоохранительные органы напрямую врачу что-то скажут. Другое дело, что я не исключаю, что давление на судебно-психиатрическую экспертизу, амбулаторную и стационарную, существует. Те люди, которые противостоят возвращению карательной психиатрии, а это подавляющее большинство российских психиатров, я вам твердо могу об этом сказать, несомненно, будет противиться. Но если будет выигрывать та сила, которая за карательную психиатрию, то использование психиатрии в политических целях вернется, – заключает Владимир Менделевич.