Александр Калягин: «Художник не должен ничего кричать»

В России продолжается дискуссия вокруг выступления руководителя театра "Сатирикон" Константина Райкина. Он резко высказался о борьбе государства за нравственность в культуре во время своего выступления на на Съезде Союза театральных деятелей России.

В дискуссию о цензуре вслед за пресс-секретарем Путина Дмитрием Песковым вступил режиссер Андрей Звягинцев. Он обратился к представителю российского президента с колонкой в газете "Коммерсант".

"Ключевая черта, свидетельствующая о безнравственности нашей власти, в том и состоит, что она совершенно убеждена: деньги, которыми они распоряжаются, принадлежат им. Они забыли, с какой-то удивительной легкостью изъяли из своего сознания простую и очевидную мысль, что это не их деньги, а наши", – написал Звягинцев.

В своей колонке Андрей Звягинцев говорит о конкретных людях, которые осуществляют госзаказ – он упоминает депутата Ирину Яровую, Дмитрия Пескова и министра культуры Владимира Мединского. Последний, напомню, критиковал фильм Звягинцева "Левиафан", получивший государственное финансирование. Тогда министр сказал, что фильмы, критикующие действующую власть, не должны получать деньги налогоплательщиков.

Дмитрий Песков отреагировал на колонку Звягинцева – сказал, что хоть и уважает точку зрения режиссера, согласиться с ним не может.

"Чиновники не относятся к этим деньгам как к своим, это неверный тезис абсолютно. Чиновники распоряжаются деньгами государства в интересах этого самого государства. Грубо говоря, если государство считает, что курение вредит здоровью, то государство вправе сказать, чтобы в кино никто не курил, если оно платит за это деньги. Можно ли назвать это цензурой? Нельзя", – пояснил Песков.

Корреспондент Настоящего Времени Анна Зелькина встретилась в Москве с председателем Союза театральных деятелей России, членом Общественной палаты России, актером и режиссером Александром Калягиным и попросила его прокомментировать выступление Константина Райкина.

– Костя, если волнуется, я к примеру, он поставил спектакль "Оттенки голубого", ну, вы знаете, я не видел спектакль, но я бы все равно бы, вот даже если, я не буду говорить, как я отношусь ко всему этому, но даже, я бы ни в коем случае не закрывал. Ну нравится, есть же своя то, что называется, публика – и слава Богу, и пускай идет.

–​ Вот Константин Аркадьевич говорил о разрозненности театрального сообщества, о доносительстве. Вы тоже это замечаете? Вы с ним согласны?

– Вот когда Костя говорит, там, ябедничают, стучат друг на друга, я даже не знаю. Как правило, театральная общественность организуется и помогает, когда плохо кому-то. У Константина Аркадьевича великий отец, Аркадий Исаакович Райкин, великий. Гражданин, актер – великий, величайший. А какое мракобесие он творил! И все, что нужно, говорил обществу. И все, что нужно, бросал в зал. И все, что нужно, воспринималось, волосы дыбом поднимались у зрителей, когда слышали такое. И за смелость благодарили, и за отдых, и за улыбку, и за остроумие, и за доброту, за мудрость, которую вел этот человек, в этом мракобесии существовал и жил. Я подчеркиваю, для этого не надо выходить на трибуну и кричать. Вообще художник ничего не должен кричать. Он должен делать свое дело. Вот с моей точки зрения.

–​ Вы можете позволить себе поставить спектакль на любую тему? И меняется ли ситуация, если деньги на это дает государство?

– В театре возможно все, кроме пошлости и скуки. Если тебе нужно даже, простите меня, дальше пошло уже, если нужно раздеться – разденься. Только обоснованно чтобы было, чтобы ты понимаешь, что без этого иначе не поймут. У Додина в "Короле Лире", вы знаете, Малый драматический театр, у Додина в "Короле Лире" там многие мужики бегают по залу голые. Но если нужно ему, если это обосновано – пожалуйста. Некоторых людей это раздражает, некоторых зрителей. Вполне возможно, и такое может быть. Я вообще за такое, как бы сказать, понятие разнообразия.

Я понимаю разнообразие не в смысле голые, и надо обязательно голым быть – нет, а разнообразие – если тебе это необходимо как художнику, а не как эпатажно, а не как, как бы сказать, как бы почуднее, а как бы сделать так, чтобы зритель шел, сразу распространяются слухи, там: "Ааа, иди туда". Но это уже пошло. Это то, что я называю пошлостью.

–​ Вы боитесь возмущенной общественности? Оглядываетесь ли по сторонам? Делаете ли что-то, чтобы сберечь театр?

– Ну, для чего вы играете? Для того, чтоб вас судили. Для того, чтобы вам аплодировали или освистывали. Вы же идете на это. Раз идете, так и надо идти на это. Ну что ж вы… или вы хотите комнатную такую температурку? Не поругай, "что меня критикуют". Ну тогда это домашний театр. Тогда девочка встала на табуретку, и что бы она ни читала, заикаясь, не заикаясь, что бы она ни читала, она будет всегда любима, идеальна и вообще "чудо мое" и все-все-все.

–​ Как вы строите свои отношения с Минкультом, и какими бы вы хотели, чтобы эти отношения были?

– Минкульт, Департамент культуры – должны быть отношения товарищеские и уважительные. Ничего более. Детей у нас нет общих, никого мы не крестим, и нас не крестят. Кто в церковь ходит, кто не ходит. У одного алтаря не стоим. Уважительные отношения должны быть. Должен я их слушать? Должен. Должны они ко мне прислушиваться? Должны. Это нормальные отношения. Ну как… какие у вас с начальником отношения? Понимаете?

–​ Жесткие, уважительные.

– Вот и все, Анечка, вот и все.

–​ Это то, как я хотела бы, чтобы было. Бывали разные ситуации.

– Солнышко, вы имеете свою точку зрения? Имеете. Согласны вы с какими-то вещами? Согласны. Не согласны? И я не согласен с какими-то вещами. Или я это говорю, что довольно часто бывает, или я это молчу, знаете, пока я хочу посмотреть, чем это закончится. Это тоже выход. И когда я вижу, что это слишком уже заплывает не в ту, как бы сказать, гавань, я тогда начинаю бить копытом, я начинаю кричать. Я правду говорю. Это тоже одно из, как бы сказать, понятных вещей – терпение, терпение, посмотреть, посмотреть. Не сразу по-пионерски рвать на себе рубашку. Посмотреть, а потом уже кричать. Но пока, слава Богу, такое не происходит и не доходит. Хотя я подчеркиваю: разные есть люди. Но говоря о том, что, вот вы говорите: какие у меня отношения? А вы спросите: какие у них?

Знаете, когда я говорю делегатам съезда, я говорю: "Вы не забывайте, что с властями тоже надо работать". Анечка, тоже надо работать. Для них мы – не те художники. Они для нас – не те власти. Но это нормальная ситуация. Человек хочет: "Ээээ, все забодали!". А, с другой стороны, вы посмотрите, они смотрят на нас: "Уххх, мы бы вас тоже вот так вот". Ну, ребятки, или надо поубивать друг друга, или как-то терпеливо ждать, или постепенно, как бы капельным путем, капельным путем, вот капельку, понемногу, пока у вас не поменяется кровь, пока не поменяются клеточки, мозги, вот постепенно напитывать их определенным физраствором и так далее. Вот надеюсь, они же нам ставят физраствор, и мы им ставим тоже физраствор. Это взаимная такая ситуация. Так и должно быть, Аня, так и должно быть.