Авиакатастрофа над Синаем: год спустя

31 октября исполняется год со дня крупнейшей авиакатастрофы в российской истории – крушения лайнера A321 авиакомпании "Когалымавиа", который не долетел из Шарм-эш-Шейха в Петербург, разбившись над Синаем. Все 224 человека, находившиеся на борту, погибли.

С того дня, как авиакатастрофа над Синаем прервала жизнь 224 людей, возвращавшихся из Египта в Петербург, прошел год. В числе погибших было 25 детей. Лайнер A321 авиакомпании "Когалымавиа" вылетел из Шарм-эш-Шейха в Петербург 31 октября 2015 года в 5.51 утра – или в 6.51 по московскому времени. Через 23 минуты он исчез с радаров. Вскоре появились сообщения о его крушении над Синаем, а также о том, что все, кто находился на борту, 217 пассажиров и 7 членов экипажа погибли. Родственникам погибших, погруженным в неизбежные рутинные процедуры, последовавшие за трагедией: опознание тел, ожидание результатов генетических экспертиз останков, похороны, – еще долго никто не мог внятно объяснить, что же на самом деле случилось с самолетом.

Далеко не сразу российские власти официально признали, что авиакатастрофа произошла в результате теракта, хотя американские и британские эксперты, ссылаясь на спецслужбы своих стран, заявили об этом в первые же дни после катастрофы. К тому же ответственность за теракт взяло на себя синайское подразделение террористической группировки ИГИЛ. Но в России больше двух недель основной версией следствия оставалась техническая неисправность самолета. В качестве причин крушения рассматривались возможный износ оборудования, взрыв литиевой батареи или топливного бака. В то же время авиасообщение с Египтом было прекращено. Только 16 января глава ФСБ Александр Бортников признал, что в небе над Синаем случился теракт. На обломках лайнера и на вещах погибших были обнаружены неопровержимые доказательства – следы самодельного взрывного устройства.

Через месяц шум, поднятый в связи с авиакатастрофой, стал затихать, и родственники погибших почувствовали себя брошенными один на один со своей бедой. В конце ноября они обратились в средства массовой информации с открытым письмом, в котором говорилось о том, что Следственный комитет дает им слишком мало информации о ходе расследования, что их нервы не выдерживают постоянного переноса сроков выдачи тел погибших. Фрагменты этого письма были опубликованы во многих СМИ, а вскоре в Следственный комитет пришла инициативная группа людей, возмущенных тем, что им долго не выдают останки их близких. Люди хотели похоронить их до того, как со дня их гибели пройдет 40 дней. После этого процедура выдачи тел ускорилась.

Сегодня люди предпочитают об этом не вспоминать. Один из родственников погибших, Дмитрий Сакерин считает, что государство выполнило перед ними все свои обязательства.

– Родственники получили и компенсации, и места на кладбищах без лишней суеты, кто где хотел. Правда, компенсации мы получили только страховые, а компенсации морального вреда нам еще предстоит получить. Мы не соглашаемся с тем, что морального вреда нет и никто никому ничего не должен. Поэтому нам еще предстоят суды – и в Египте, и с западными страховыми компаниями. Наши египетские партнеры обязательно получат пачку исков.

Сергей Барабанов, брат погибшей Наталии Ветлугиной и дядя ее дочери Кати Григорьевой, тоже считает, что все обязательства государства выполняются.

– Только моральный ущерб еще не восполнен, тут нам предстоят суды. А размер того, что выплачено, нас, в принципе, устраивает. Единственное, по Кате мы проиграли два суда – мы не хотим, чтобы компенсацию за нее получил ее отец, алиментщик, который 10 лет вообще не принимал никакого участия в ее жизни. Но именно он оказался тут выгодоприобретателем, поскольку не был лишен родительских прав. Возможно, мы еще будем оспаривать это решение в Верховном суде. Мы с сестрой и с Катей жили в одной квартире, и я знаю, насколько это несправедливо.

Валерий Гордин, потерявший в авиакатастрофе сына, считает, что государство его поддержало.

– Мы получили материальную поддержку – почти все, там оставались еще вопросы в отношении членов экипажа, потому что на момент трагедии их родственники не имели права на определенные компенсационные выплаты. Сейчас законодательство изменено, улучшено, но закон у нас обратной силы не имеет. Мне финансовая помощь не очень важна, но я знаю, что и в Петербурге, и в других городах люди получили хорошую поддержку, в случае обращения родственников погибших в комитет по социальной защите они получали всестороннюю помощь.

Амалия Вишнева, потерявшая в авиакатастрофе единственного сына, вспоминает о том, как она не хотела, чтобы он летел в Египет вскоре после того, как российская авиация начала помогать правительственным войскам Сирии.

– Я его предупреждала, но ведь должны были предупредить об опасности и туристические фирмы, и Росавиация тоже должна была сказать, что эти воздушные коридоры небезопасны. Что касается компенсации, то я – единственная, кто еще не оформил и не получил те 2 миллиона, которые уже выдали всем, – но я не представляю, как я смогу купить продукты или какие-то вещи на деньги, полученные за смерть моего сына. Меня уговаривают, чтобы я их взяла и отдала на благотворительность – в общем, не знаю, я еще не приняла решение на этот счет, но страховщики мне говорят, что до конца года надо определиться.

Вопрос с компенсациями непростой: по закону, право на них имеют только родственники первого ряда, так что, например, пожилые люди, у которых погибла вся семья, могут получить деньги за погибших детей, но не за внуков. На самом деле компенсационные суммы, мягко говоря, весьма скромны, по сравнению с теми, что в таких случаях получают родственники погибших в западных странах. Почему так происходит? Адвокат Борис Грузд считает, что это глобальная проблема: в России человеческая жизнь оценивается очень дешево.

– Мне кажется, это самое серьезное отличие российского государства от стран западной демократии. То есть дело тут в кардинальном отличии отношения к ценности жизни, здоровья, чести и достоинства человека у нас и в развитых странах. Это проявляется не только в этом кейсе, но в любых делах, в любых процессах. Если речь идет о рядовых гражданах, а не о сильных мира сего, то они не могут рассчитывать на компенсации в приличных размерах. Выплаты иногда носят издевательский характер – когда, например, идет речь о компенсациях гражданам за незаконное содержание под стражей. Это вообще бывает нечасто, когда человеку удается доказать, что он незаконно привлечен к уголовной ответственности и помещен в СИЗО, но все же иногда случается. И тогда компенсации за пребывание в следственном изоляторе, фактически в условиях тюрьмы, на мой взгляд, носят чисто символический характер. То же самое происходит и в случае гибели людей. Но там, где ответчиком выступает частное лицо, еще можно надеяться на взыскание и отражение некой суммы в решении суда, хотя нет никакой гарантии, что это решение будет исполнено. Но, по крайней мере, эти суммы будут зафиксированы в приговоре суда об удовлетворении гражданского иска о компенсации морального вреда за смерть близкого человека. Там же, где идет речь об ответственности государства, все обычно обстоит очень плохо. Причем случай с этой авиакатастрофой даже не совсем типичен: два миллиона рублей – это больше, чем гражданин обычно может получить в случае признания его потерпевшим в связи с гибелью близкого родственника. Хотя, конечно, она не идет ни в какое сравнение с тем, что человек может получить на Западе. И еще: эти выплаты носят, можно сказать, гуманитарно-компенсационный характер. Ведь вообще-то взыскивать компенсацию должны с виновника, с преступника, когда он будет найден, а здесь государство выплачивает деньги, исходя из чисто гуманитарных соображений, то есть это его добрая воля.

– Следствие еще не закончено, но теоретически кто, кроме террористов, может быть виновен в крушении самолета – может быть, службы безопасности египетского аэропорта?

– Теоретически да, ведь, насколько я знаю, бомба была заложена на территории Египта. Как мы знаем, хозяина аэропорта Домодедово заставили заплатить компенсации потерпевшим, хотя службы безопасности аэропорта ему не подчиняются. Но, честно говоря, я не припомню случаев, чтобы иск предъявлялся к государству, которое не обеспечило безопасность. Я знаю, что адвокат Игорь Трунов представлял интересы многих потерпевших, в частности, в случае с владельцем аэропорта Домодедово, но чтобы кто-то что-то получил с российского государства – такого я не припомню.

Депутат Законодательного собрания Петербурга 5-го созыва, юрист Александр Кобринский считает, что весь год, прошедший после авиакатастрофы над Синаем, ее публичное освещение было подчинено политической конъюнктуре.

– Начнем с того, что когда во всем мире все в один голос говорили, что это теракт, когда даже я, проконсультировавшись со специалистом, получил ответ, что ничего, кроме теракта, тут быть не может, почему-то наши власти с упорством, достойным лучшего применения, отрицали, что произошел теракт, и признали это позже всех – когда этот факт стал уже совершенно очевидным. На самом деле это означало, что российские спецслужбы проморгали террористическую угрозу, исходящую из Египта. А главное, было совершенно понятно, что этот теракт является ответом на вступление России в войну в Сирии, что так мы уже расплачиваемся за войну, про которую еще нельзя сказать, нужна она России или нет. Поэтому, конечно, с признанием самого факта террористического акта так долго тянули.

И еще я хочу сказать, что меня неприятно поражает тягомотина с увековечением памяти погибших: мы с моим коллегой депутатом Борисом Вишневским обращались к губернатору Полтавченко с просьбой решить вопрос с установкой памятника погибшим. И мы даже получили положительный ответ, однако, потом выяснилось, что это всего лишь намерение, а на самом деле еще надо найти финансирование, найти место, найти скульптора, и ничего до сих пор не решено. Там ведь есть люди, у которых даже останков их близких нет, потому что их невозможно определить, и мы говорили о том, как важно будет для них, чтобы они в годовщину трагедии могли прийти и положить цветы к памятнику, – сказал Александр Кобринский.

На самом деле, уже создан Фонд для увековечения памяти погибших в авиакатастрофе на Синаем, и сегодня предполагается, что памятников будет три: один – Сад памяти во Всеволожске, где на специальных плитах будут высечены все имена погибших. Закладка первого камня этого сада прошла 30 октября, накануне годовщины крушения лайнера. Другой памятник будет установлен над братской могилой с неопознанными останками на одном из петербургских кладбищ. Третьим памятником должен стать православный храм в Красносельском районе. Эта идея уже вызвала споры – группа местных жителей выступает против, считая, что в первую очередь надо строить детские сады, а уже потом храмы.

Александр Кобринский считает, что пригородный Всеволожск для Сада памяти – это слишком далеко, ведь многие родственники погибших – люди преклонного возраста, и им трудно будет туда добираться. Идея православного храма в качестве памятника вызывает у Кобринского больше всего нареканий.

– Это просто бестактно, ведь не все погибшие были православными. Неспроста у Высоцкого в песне поется, что "на братских могилах не ставят крестов" – не ставят именно потому, что люди могли быть разного вероисповедания. И здесь среди погибших, насколько я знаю, были и иудеи, и мусульмане, и атеисты – нельзя ставить в их память помимо их воли никакие религиозные символы. Это тоже печальное знамение нашего времени: если ты живешь в Чечне, ты должен быть мусульманином, где-то в других регионах – христианином. Я знаю, что не все согласны с идеей храма, и на самом деле, бестактно ставить людей в ситуацию, когда они должны возражать против сооружения храма иной конфессии.

По мнению Александра Кобринского, памятник погибшим должен быть нейтрального гражданского характера.