Что думает обычный, читающий, не семи пядей во лбу, человек вроде меня о том, что сто лет назад без одного было названо Октябрьским переворотом, потом еще как-то и, наконец, Великой Октябрьской социалистической революцией? Он вспоминает другие, обличительно-упрощающие наименования – например, "большевистский переворот" – и стоит между этими оценками, шатаясь, будто кое-как мыслящий тростник. А еще ж нависает над ним могучее требование историзма: видеть в таких событиях не только неизбежность, но и необходимость. Неизбежность-то, положим, вместить легко, а необходимость? Необходимость трупами "классовых врагов" спасать голодающих зверей в зоопарке?!
Что в твоем распоряжении? Перво-наперво – суждения твоих авторитетов. Если ты по своей природе склонен к верности, то дольше всего держишься самых первых из них, явившихся в юности, ранней молодости. По ним потом ударили великаны противоположного лагеря, но не смертельно. Нет, не смертельно. Есенин, Маяковский, Блок – они, как теперь признаешься себе, устояли. Именно в такой очередности. Есенин: "Отдам всю душу Октябрю и Маю, но только лиры милой не отдам". Про лиру стало понятно позже… Маяковский: "И я, как весну человечества, рожденную в трудах и в бою, пою мое отечество, республику мою!" Блок: "Высоко над нами, над волнами, как заря над черными скалами, гордо реет знамя: интернацьонал". Прозой объяснил все народное зверство. "Почему дырявят древний собор? Потому, что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой. Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? Потому, что там насиловали и пороли девок: не у того барина, так у соседа. Почему валят столетние парки? Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему – мошной, а дураку – образованностью".
Блок подтверждал то, о чем свидетельствовали незадолго до него Лев Толстой, Чехов, Сухово-Кобылин, – что Россия купалась во "лжи, грязи и мерзости", жила "без музыки и любви". Для него само собою разумелось, что вековая распря между черной и белой костью не могла разрешиться полюбовно. А главное – без того, чтобы целью последнего и решительного боя не стало вот что: "Переделать все. Устроить так, чтобы все стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью".
Кто принял революцию – был безбожником или близок к тому, кто не принял – был православным, иной даже весьма рьяным
В советское время в биографиях людей культуры, которым выпало пережить Семнадцатый год, обязательно указывалось, принял такой-то или не принял революцию. Писалось именно так: принял, не принял. Звучало как уверовал или не уверовал, принял или не принял христианство. Между прочим, совпадало почти на все сто: кто принял революцию – был безбожником или близок к тому, кто не принял – был православным, иной даже весьма рьяным.
По терминологии тех же лет: материалисты и идеалисты. Первые, как правило, были за Октябрь, вторые против. Под конец употреблялось выражение "социалистический выбор народа". О своей верности этому выбору Егор Гайдар писал за год до того, как возглавил правительство капиталистического выбора. "Социалистический выбор народа", к слову сказать, – самая большая натяжка советской пропаганды. Как, впрочем, и капиталистический выбор 1991 года, но это уже другая песня. Социалистический выбор сознательно сделала горстка революционной молодежи во главе с 50-летним стариком, как они его называли, который из них первый от него и отказался всего через пару-тройку лет. Народ же выбирал просто жизнь без прежних бар, таких ему чужих, как настоящие варяги.
Сто лет понадобилось, чтобы от решимости закопать всех буржуинов, чье "дело бесспорное: брюшное дело", прийти к мечте о том, чтобы они каким-то чудом воскресли, ибо иначе – кранты всем
Новые баре оказались хуже тех, но они были народу свои. В стране стало одной "нацией" меньше: нацией имущих и более-менее образованных. Это был реальный социальный переворот, а не проделка профи-заговорщиков. Они-то хотели большего: "поднять мировой циклон", им требовалось "все или ничего". И вообще, "они знали, что только о прекрасном стоит думать", Сегодня же тот, кто ищет и не находит в жизни "музыки и любви", думает не о том, как осчастливить мир, а как преодолеть отсталость хотя бы своего отечества. Опять отсталость. Все еще отсталость. Бесклассового общества не вышло, и, как в насмешку над тем идеалом, высится вопрос: получится ли в России хотя бы классовое? Образуется ли класс не назначенных властью собственников, который возьмет в свои руки страну? Класс тех самых буржуа, у которых "почва под ногами определенная, как у свиньи – навоз: семья, капитал".
Сто лет понадобилось, чтобы от решимости закопать всех буржуинов, чье "дело бесспорное: брюшное дело", прийти к мечте о том, чтобы они каким-то чудом воскресли, ибо иначе – кранты всем. Где-то на Земле становятся на ноги послеклассовые общества, а в России все еще в зародыше классовое, и только какая-нибудь дюжина человек из 140 миллионов вслушиваются в эту разницу так, как она того заслуживает: "всем телом, всем сердцем, всем сознанием". Что сказал бы Блок, если бы узнал, что именно оно, "брюшное дело", окажется для России таким необходимым и таким трудным? С презрением отзываясь о "людишках", хлопочущих только о том, чтобы "прокряхтеть свой век кое-как, сколачиваясь в общества и государства, ограждаясь друг от друга стенками прав и обязанностей", думали ли вы, Александр Александрович, что это станет идеалом для лучших из ваших соотечественников через сто лет?
Анатолий Стреляный, писатель и публицист, ведущий программы Радио Свобода «Ваши письма»
Взгляды, высказанные в рубрике «Мнение», передают точку зрения самих авторов и не всегда отражают позицию редакции
Оригинал публикации – на сайте Радио Свобода
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: