«Откуда все эти мертвые?»: аномальная смертность в России

Гражданская активистка Татьяна Колесова, чья профессиональная деятельность связана со статистикой, заметила аномальную смертность от внешних причин, зафиксированную начиная с весны 2014 года в трех российских регионах. Она задается вопросом, не прячутся ли за этими цифрами боевые потери на Донбассе и Сирии.

Татьяна Колесова сотрудничает с некоммерческой организацией "Наблюдатели Петербурга", несколько лет назад она занялась электоральной статистикой и обнаружила там много удивительного. Теперь она обратила внимание на статистику демографическую и тоже столкнулась с вещами, которых не ожидала увидеть. Например, изучая структуру и динамику смертности в разных российских регионах, она обнаружила, что в трех из них смертность выглядит слишком уж большой, причем в одном случае ее резкий скачок приходится на май 2014 года, в двух других начинается с весны 2015-го.

– При регистрации смертности от внешних причин указывается четыре основных причины: убийства, самоубийства, транспорт и случайные отравления алкоголем. Они указываются в оперативных данных, но я обратила внимание, что, когда эти причины учтены, сверх того остается еще примерно такое же количество смертей – и эта цифра растет. Как правило, из года в год от одних и тех же причин умирает примерно одинаковое количество людей – с небольшими колебаниями. Где-то бывает перекос в сторону транспорта, где-то в сторону алкоголизма, но все же эти цифры в основном стабильны. Что же тогда растет? Я стала вникать, потратила на это очень много времени, познакомилась не только с оперативными данными, но и с итоговыми отчетами, с большим количеством источников, статей, учебников. И я обнаружила, что у нас за последний период, чуть меньше трех лет, с мая 2014 года стали регистрироваться странные или аномальные цифры смертности. Получается, что смертей по причине убийства, самоубийства, транспорта и случайных отравлений алкоголем остается столько же, а вот этот туманный остаток увеличивается. И наблюдается этот процесс в трех регионах – Воронежской и Нижегородской областях и Красноярском крае. На то, чтобы выяснить это, ушла уйма времени. На мой запрос Федеральная служба государственной статистики прислала мне архивные документы – отчеты за прошлые годы.

– А вы обращались туда как частное лицо?

– Да, у нас по закону любой человек может отправить запрос хоть в службу статистики, хоть в МВД, хоть в Центральную избирательную комиссию, если ему не понравится что-то на выборах. И вот мне прислали отчеты за прошлые годы, и я сделала отправной точкой 2013 год. Все по этому поводу шутят, ведь все, кто, как и я, учился в советской школе, привыкли, что все тогда сравнивалось с 1913-м – последним довоенным годом. Вот я и сравнивала данные по смертности в разных регионах с данными за 2013 год. Надо сказать, что у каждого региона свой демографический портрет. В него входит количество рождений, браков за определенное время, один из самых важных показателей – смертность, в том числе смертность от внешних факторов, которая в нашей стране очень большая. Сейчас картина по смертности от внешних факторов в целом по стране выглядит благополучно, но есть три региона, где это не так: там эта смертность растет. В Красноярском крае это явление началось в мае 2014 года, в Воронежской и Нижегородской областях – в марте 2015-го и с некоторыми колебаниями продолжается до сих пор. Если сравнивать с 2013 годом, то на каждый из этих регионов с 2014–2015 года приходится более 2 тысяч, а всего – 6312 "лишних" смертей. Я хочу уточнить, что я говорю именно о зарегистрированных смертях – это не значит, что именно такое количество людей умерло. Естественно, я смотрела в СМИ – что же происходило такого особенного в этих регионах, что столько людей умерло? Может, там наркотик страшный смертельный распространялся или катастрофа какая-то была? Но катастрофы в СМИ как раз отображаются хорошо – взять ту же авиакатастрофу над Синаем в 2015 году, там взлет смертности виден четко. Правда, и тут есть своя странность: я ждала, что жертвы этой авиакатастрофы будут зарегистрированы как жертвы теракта, но они зарегистрированы в транспортной графе. Почему – это тоже большой вопрос.

В остальном же мы видим из месяца в месяц повторяющиеся цифры – плюс 100, 200, 300, 150 смертей в каждом из трех регионов – и мы понимаем, что это не случайно. Моя основная гипотеза, что все эти люди погибли не в этих регионах. А возникновение аномальной смертности в мае 2014 года я связываю с тем, что значительное число россиян участвует в боевых действиях на территории других стран: это Украина и Сирия. Так как наша страна отрицает свое участие в военных действиях, но не отрицает присутствие там своих граждан, которые, с моей точки зрения, занимаются международным терроризмом, то у меня возникает вопрос. Если эти граждане погибли, допустим, на Донбассе, то почему органы ЗАГС регистрируют их смерти в нескольких определенных регионах, с чем это связано? Кто мог принять такое решение – наверное, руководство этих регионов? И мне непонятно, где на самом деле были зарегистрированы эти люди, а где они умерли, – говорит Татьяна Колесова.

Может быть, самый главный вопрос для Татьяны Колесовой, почему общество не видит этих смертей и не задается никакими вопросами. Сама она направляла запрос в МВД и получила лучезарную отписку, где было сказано, что со смертностью в стране все хорошо. Это ее не удивило – она знает, что государственные органы, такие как МВД и Минздрав, имеют возможность манипулировать в документах причинами смертности: во всяком случае, в оперативных данных она нередко видела одни причины, а в основных отчетах – уже совсем другие. По мнению Татьяны Колесовой, здесь нужно большое исследование разных факторов, например, работы ЗАГСов и кладбищ. Никто не знает, скажем, как регистрируются смерти людей, умерших за пределами России, или как фиксируются смерти людей, зарегистрированных в других регионах.

Социолог Мария Мацкевич тоже замечает, что в России не первый год копятся большие претензии к отечественной статистике – в первую очередь, со стороны профессионалов, которые эту статистику используют.

– И это касается любой статистики, например экономической, – посмотрите, как экономисты на нее ругаются! И по поводу того, как составляются различные показатели, и как может внезапно меняться методика подсчета. И к демографической статистике часто бывают вопросы – как там что учитывается. Не говоря уже о таких вещах, когда власти в каких-то регионах, в том же Петербурге, более склонны полагаться на данные опросов общественного мнения, чем на официальную статистику. Например, когда надо выявить статистику занятости в малом бизнесе, им проще провести опрос, чем выяснять, что и как скрывается от статистического учета. В демографической статистике большие проблемы – начиная с того, как была проведена последняя перепись, какие ходили рассказы переписчиков, каким образом это все делалось. Так что, положа руку на сердце, без дополнительного анализа и без разговоров с людьми, которые знают, как строятся вот именно эти показатели, на которые вы сейчас смотрите, разобраться в статистке и судить о чем-то довольно сложно. Если посмотреть с исторической перспективы, то российская власть никогда особенным уважением к ведению статучета не отличалась. Поэтому если для каких-то целей надо было статистику подправить, то это делалось, причем это далеко не всегда был приказ на высшем уровне. Речь могла идти о манипуляциях на уровне какого-то ведомства или звена в регионе. Очень часто это касается медицинской статистики или статистики преступлений, потому что по этим показателям принято судить о работе ведомства. Какие-то показатели могут занижаться, какие-то завышаться, и вы удивленно смотрите на разницу в показателях за два года, а оказывается, что все просто: в этом году надо было показать, как все плохо, чтобы выбить денег, поэтому надо было сгустить краски и обрисовать, как все плохо, а в следующем году надо отчитаться за результаты – показать, как мы хорошо работаем, какие мы эффективные.

Тем не менее доцент департамента социологии Высшей школы экономики в Петербурге Алексей Куприянов, сделав необходимые расчеты, согласился с тем, что смертность от внешних причин в трех указанных Татьяной Колесовой регионах действительно выглядит аномальной.

– Когда мы видим такие резкие скачки статистических данных, то первая гипотеза, которая должна посещать исследователя, – это предположение, что данные собраны как-то не так. Например, изменилась учетная политика. Но то, что происходит в этих трех областях – Нижегородской, Воронежской и Красноярском крае, – мне кажется, очень трудно списать на изменение учетной политики. Да, есть сезонные колебания смертности – известно, что летом умирает больше людей, чем зимой. Есть колебания даже между месяцами, в которых 30 или 31 день, не говоря уже о феврале, в котором дней всего 28, и смертность в нем за счет этого заметно ниже, чем в остальные месяцы. Но здесь мы наблюдаем слишком уж резкие скачки и падения, не связанные с сезонными колебаниями. Во всяком случае, мы можем утверждать, что у нас в трех областях есть серьезное повышение смертности, которое, видимо, не связано с изменением учетной политики – не могла же она измениться только в этих трех областях! В таких случаях главный вопрос для исследователей – можно ли объяснить подобные отклонения случайными причинами. Для этого мы разделяем данные по двум периодам и затем сравниваем их с помощью стандартных статистических тестов. Эти тесты показывают, что, во-первых, смертность от так называемых прочих причин – то есть не от убийств, самоубийств, транспорта и алкоголя – в эти периоды вдвое превышает смертность той же категории в другие периоды. Вероятность того, что это случайные отклонения, крайне мала – ни в одном случае она не выше, чем одна десятимиллионная. Это как если играть в орлянку и на 30 бросков выкинуть 1 раз орла и 29 – решку. Это событие может происходить не очень часто – в одном случае из 10 миллионов. Так что это действительно не случайный, а реально зафиксированный всплеск смертности в трех регионах, с такой вот сложной динамикой. В чем причина – это надо выяснять, ведь все эти мертвые люди откуда-то взялись, а вот откуда – в этих данных, к сожалению, не содержится.

Конечно, есть желание связать все это с какими-то внешнеполитическими делами, но тут нужен очень аккуратный анализ. Если посмотреть на графики, то видно, что пик смертности, который начинается в Красноярском крае, приходится на весну 2014 года. Остальные пики – отложенные примерно на год. Как человек науки, я бы не строил поспешных обобщений, надо посмотреть внимательно, понять, откуда берутся эти смерти. Ведь Госкомстат – это очень высокая инстанция, пока до нее доберутся все данные, утечет много воды. Надо понять, где начались все эти учеты. Если бы аномальный всплеск смертности был где-то в Ростове, объяснить его было бы проще. Понятно, что у нас причудливый механизм формирования статистики, особенно если дело касается потерь от участия во внешних конфликтах. В Нижегородской области и Воронежской пики смертности не так четко привязаны к началу боевых действий в Украине, хотя, возможно, и туда перекинули учет откуда-то из другого места, – полагает Алексей Куприянов.