«Я хотела показать боль крымских татар в оккупации» – режиссер фильма «Когда этот ветер стихнет»

Польский фильм «Когда этот ветер стихнет» – не столько об оккупации Крыма, сколько о том, как она преображает семьи крымских татар. О том, как расставание и расстояние влияют на отношения между близкими. О тех, кто борется с режимом, защищая свой дом. Корреспондент Радіо Свобода встретилась с режиссером Аниэлой Астрид Габриэл на фестивале документального кино «Один мир» в Праге, чтобы узнать, как ей удалось избежать политизации картины и что осталось за кадром.

‒ Какую задачу Вы ставили перед собой как повествователь?

‒ Моей целью было рассказать истории этих людей. Я хотела показать, как много у них любви и с какой легкостью большая политика разрушает их жизни, которые могли бы быть красивыми. Я не хотела сосредотачиваться на том, насколько зловеща Россия. Я хотела показать то прекрасное, что есть в обычном человеке, который вопреки обреченности и дискриминации преисполнен света.

Для меня также важно было рассказать эти истории эмоционально и поэтично, показать, что происходит с душой и разумом человека, который живет в оккупации, а не фокусировать внимание зрителя на фактах – о них можно узнать из новостей. Я хотела пробраться как можно глубже ‒ в сердца этих людей, которые страдают из-за ситуации.

Мы подумали, что если показать настоящие сердца и настоящую боль, это будет понятнее любой критики в адрес России.

‒ В фильме проводится параллель между 2014 годом и 1944-тым. Один из героев случившееся с крымскими татарами самодепортацией. Как бы Вы это назвали?

‒ История крымских татар ‒ это настолько сильная метафора. Сейчас очень непростое время для Европы. Во Франции я иногда общаюсь, например, с архитекторами, которые строили дома русским богачам. Они поддерживают Россию, потому что боятся ее. И это очень расстраивает ‒ что Европа позволяет России так много. Мы видим, что сама потребность самоутверждения одного за счет другого никак не изживет себя. Это потребность надавить на того, кто слабее, просто потому, что ты можешь, и гордиться этим. Ее наличие показывает, что человечество не учится на ошибках.

На примере крымских татар мы это четко видим. В 1944-м жизни многих из них были разрушены. И никто за это не попросил прощения. Конечно, тогда это была насильственная депортация, а то, что мы наблюдаем сейчас, я бы назвала тихой депортацией: когда специально создают условия, при которых люди вынуждены выезжать, если хотят безопасного будущего, потому что в Крыму они не могут говорить то, что думают, не могут полноценно себя реализовывать.

‒ Каким еще показался Вам Крым, который Вы увидели?

‒ Мне показалось, что Крым из туристической зоны превращается в военную. Помню, когда мы там были летом, на пляжах не было туристов. Дорога к морю была перекопана солдатами. Мы видели много танков. И люди в нашем фильме говорят о том, что каждый день слышат выстрелы ‒ военные тренируются.

‒ В начале фильма говорится, что эти люди рискуют жизнью, снимаясь в нем. Как обстоят их дела сейчас?

‒ Они рассказывают, что тяжело. В Крыму закрывают крымскотатарские школы и телеканалы. Россия сейчас культивирует на полуострове атмосферу страха. Многие молодые люди выехали на материковую Украину. Старики остаются. Простые рабочие, как правило, тоже остаются. И им приходится хранить молчание. Интеллигенция постепенно выезжает, потому что у них нет возможностей для развития в такой враждебной по отношению к ним среде. Но вы ведь это и сами знаете.

‒ Какой выход Вы видите для героев Вашего фильма?

‒ Я бы не бралась что-либо кому-либо советовать. Человеческая жизнь ведь ‒ это загадка. Каждый принимает решение сам. Самое главное, что ты можешь дать другому человеку, ‒ уважение к нему.

Мне кажется, что патриотизм крымских татар выражается особым образом. Это очень добрые люди. Их патиотизм ‒ это, как говорят немцы, landlust («жажда земли» ‒ ред.), возникшая впоследствии расшатанности: в 80-х у них появился шанс вернуться на родину, многие вернулись, построили дома, а теперь они вынуждены снова ее покидать, оставляя эти дома опустевшими. Их пример заставляет нас задуматься о том, насколько важно для человека иметь свое место.

‒ Ваши герои делятся с Вами своими болезненными воспоминаниями и не прячут слезы. Они не боятся показаться слабыми. Как Вам удалось завоевать доверие?

‒ Ну, это же моя работа. Для меня нет четкой границы между съемками и жизнью. Одно перетекает в другое. Если ты много работаешь и вкладываешь в это свое время, открываешься людям, вы сближаетесь. Мы были с ними на протяжении недель, ночевали в их домах, вместе принимали пищу. Мы слушали их. Мы не стеснялись поведать им истории наших семей. Мы говорили о том, что мы любим, что заставляет нас плакать. Сближение было очень естественным.

‒ Расскажите немного о своей съемочной группе. Среди них были украинцы?

‒ Оператор Александр Позняков и второй режиссер, Тарас Дрон, – оба из Львова. Они мне очень помогли преодолеть языковой барьер. У нас получилась забавная команда.

‒ Вы работали под прикрытием. Как это было?

‒ Это было просто ужасно. Мы шутили, что могли бы написать сценарий для какого-нибудь триллера об этом. Вообще, было очень сложно организовать съемки в Крыму. Потому что снимать то, что там происходит в действительности, почти невозможно. Вы ведь помните, как было с Олегом Сенцовым. Так что никто не знал, где мы снимаем и что. В первый раз мы пересекали границу как скалолазы, пряча аппаратуру в рюкзаках. Немного спустя мне звонили из российского посольства в Польше. Мы знали, что наши телефоны прослушивают. Мы начали думать о более безопасном способе продолжить нашу работу. И лидер крымских татар Мустафа Джемилев, с которым мы встречались очень много раз, помог нам. Он дал нам своих людей. Это было так: мы пересекали границу в одной машине, а оборудование было в другой, после этого мы пересаживались в другую машину, чтобы отделаться от «хвоста», чтобы убедиться, что никто не знает, в какую деревню мы едем и где снимаем.

‒ Вам угрожали?

‒ Да, у нас были проблемы. Но после того, как мы показали фильм широкой аудитории, немного успокоились. Мы говорили с Мустафой Джамилевым во время съемки. Он говорил, что главное – не попасться перед тем, как покажешь фильм. Потому что у нас могли изъять записи и сделать с ними все, что им взбредет в голову.

‒ Как Вы нашли героев?

‒ Мы нашли их в Киеве. Я поехала в лагерь для переселенцев в Пуще-Водице. Там я познакомилась с Александром и Тарасом. Мы сразу подружились. Это был апрель после аннексии. Мы как раз принимали участие в воркшопе, но мы это дело оставили и начали снимать фильм. Сразу нашелся польский продюсер, который сказал: «Я с вами. Вот вам деньги. Езжайте!». Когда мы познакомились с переселенцами, мы чувствовали, что должны поехать в Крым, чтобы рассказать истории их семей.

‒ Что общего у четырех крымскотатарских семей, которых может увидеть зритель в Вашем фильме?

‒ У меня сложилось впечатление, что крымские татары чрезвычайно трудолюбивые. У них ухоженные дома и сады. Они очень семейные люди. И очень гостеприимные. Они говорили нам, что гость дома ‒ это как ангел, и что нужно вести себя с ним соответствующе. Они не агрессивны. По крайней мере, те люди, которых вы видите в моем фильме.

‒ Как приняли фильм Ваши соотечественники?

‒ Я была удивлена. Очень хорошо. Многие расчувствовались. Многие подходили ко мне и говорили, что этот фильм показал им, насколько важно поддерживать связь с родными. И это, собственно, то, чему научили нас крымские татары. Мы два года снимали фильм, в голове была только работа, работа, работа, а потом на каком-то этапе мы с ребятами стали между собой обсуждать, что, наверное, пора уже и о семье задуматься.