Бунт «новых русских»

В протестах, бунтах и революциях всегда участвует много молодежи ("бунтуют жиды и студенты" – говорили в России и в начале ХХ века, и в начале XXI-го). Молодые бунтуют, потому что они молодые. Остальные привыкли, пристроились, приняли как данность, что мир несправедлив и ужасен, а реальность скучна и бессмысленна, зато в торговом центре большая распродажа и две соковыжималки можно купить по цене одной. Жизнь – кастрюля с водой, и все мы в ней лягушки – сами не замечаем, что уже сварились. Но те, кто только попал в эту кастрюлю, поначалу все же пытаются выпрыгнуть. Некоторым это даже удается.

Большинство моих знакомых, выходившие на Болотную и Сахарова, уехали из страны или перестали интересоваться политикой. Они стараются не обращать внимания на политическую сводку, чтобы не трепать себе нервы попусту, предпочитая строить дачу, выбирать обои для спальни или писать новую книгу. Они все так же удручены тем, что происходит в России, но не верят, что могут что-то изменить. Я и сама, отправляясь на акцию 26 марта, думала так же. В 68-м французские студенты писали на стенах парижских домов: Je suis venu. J‘ai vu. J‘ai cru ("Пришел. Увидел. Поверил"). Те, кто пришли, – увидели и, пожалуй, поверили.

На протестных акциях появились новые, молодые, люди. В 2011–2012 годах одни из них только окончили начальную школу, другие учились в старших классах. "Общественность" возмутилась, что на улицу вышли "дети". Появились предложения запретить участие в митингах до совершеннолетия и повысить избирательный возраст до двадцати лет, а в Общественной палате уже на следующий день обсуждали введение уголовной ответственности с двенадцати лет. При этом дети всех возрастов – достаточно взрослые, когда нужно спеть песню про Путина или про войну. 17-летнюю Луизу Гойлабиеву на глазах всей России против ее воли выдали замуж за 46-летнего женатого мужчину – и детский омбудсмен благословил ее на этот брак. Никто не возмущается тем, что "дети" участвуют в пропутинских митингах или проправительственных флешмобах. Или тем, что "детский труд" вовсю используют политические партии, ведь вступить в партийное молодежное крыло можно уже в четырнадцать ("Молодая гвардия" при ЕдРе, "Молодые социалисты России" при "Справедливой России", "Ленинский коммунистический союз молодежи" при КПРФ и так далее). С шестнадцати лет уже можно самостоятельно работать, а с четырнадцати – работать с согласия родителей (которые чаще всего не возражают). 283 000 подростков 15–17 лет в России занимаются трудовой деятельностью – многие для того, чтобы прокормить себя. "Детям" можно работать и обслуживать политические партии, но нельзя высказывать свое мнение и бунтовать против коррупции.

В автозаке, куда меня затолкали на Пушкинской площади, из 24 человек было пятеро подростков 15–17 лет. Двое сорокалетних мужчин, человек пять тридцатилетних, остальные – молодые люди, студенты хороших вузов (МГУ, Бауманка, Гнесинка), дети из благополучных (но не богатых) семей. Они родились в конце 90-х и всю жизнь прожили при путинской власти; при узурпированном с помощью ТВ общественном мнении, с одной стороны, и при свободе информации в интернете – с другой.

Чем они отличаются от нас? У них нет ярко выраженных типичных политических взглядов, по которым можно узнать другие поколения. Мое – более левое, часто с уклоном в национализм или имперский реваншизм за унижение 90-х. "Потерянное поколение" нынешних сорокалетних – либеральное и нетерпимое ко всему, что хоть как-то связано с идеями социального равенства. Поколение моих родителей – антисоветское при СССР и ностальгирующее сегодня. С нами все просто: скажи мне, сколько тебе лет, и я скажу, какие у тебя политические убеждения. "Новые русские" могут быть либералами, социалистами, анархистами или монархистами, западниками или славянофилами, патриотами или нет, сторонниками сильной руки власти или свободной руки рынка. Они очень разные. Их связывает одно: они не хотят жить в заданных условиях.

Многие сегодня говорят о том, что молодые толком не понимают, против чего протестуют. Когда нас держали в полицейском участке, один майор, пытавшийся подсунуть нам всем на подпись бумагу, которую нельзя было подписывать, говорил: они не знают, чего хотят, мы их спрашиваем, зачем они вышли, так они не могут внятно ответить. Приехавшая в отделение следовательница из Следственного комитета, выражавшаяся исключительно матом, кричала: малолетки, вас обманули и выманили на улицы, а вы сами не понимаете, зачем туда пришли. Родители, забиравшие детей из полиции, тоже спрашивали: "И чего вы туда поперлись?" Нельзя ожидать, что молодые люди будут вести себя как политические активисты или изъясняться как политтехнологи. Они вышли – и этим доказали: они знают, что делают и чего хотят. "Мы понимаем, что эта страна не предоставит нам никакого будущего, никаких возможностей для саморазвития и самореализации, поэтому мы вынуждены бунтовать и переходить на сторону оппозиции, так как в нашей стране, увы, по-другому уже никак нельзя", – это слова 16-летней старшеклассницы, которая попала со мной под арест.

Сегодня высшее образование в России на 80% стало платным. При этом только четверть выпускников ведущих вузов (и 5% остальных институтов) работают по специальности. Выходя из школы, молодые люди оказываются перед пустотой – они не знают, на кого им учиться и, главное, зачем. Государство не дает возможности для профессиональной реализации и творческого самовыражения. Экономика развалена, предпринимательство задушено, промышленность лежит на боку, наука уничтожена, искусство политизировано или загнано в рамки масскульта. Самые уважаемые профессии – учителя, медики, научные сотрудники – низкооплачиваемые и маргинализированные. Единственные сферы, благодаря которым можно достигнуть какого-то положения, – чиновничество и силовые структуры (в стране уже почти полтора миллиона чиновников и около пяти миллионов силовиков). Для нас это удручающая ситуация, печальная статистика, часть общей мрачной картины. Для них – близкое будущее, которое им предлагается и которое им совсем не нравится. Если есть деньги – дети отправляются учиться за границу. Если нет – им прямая дорога на площадь.

Слова "коррупция" и "неравенство" используются и оппозиционерами, и правительственными демагогами. Эти слова настолько набили всем оскомину, что мало кто уже задумывается о том, что за ними кроется. В обществах, для которых характерно неравенство, больше насилия и горизонтальной агрессии, более высоки уровень преступности и количество заключенных, более распространены психические заболевания и ожирение, меньше продолжительность жизни (об этом можно прочитать, например, в книге эпидемиологов Ричарда Уилкинсона и Кейт Пикетт). Коррупция – это не только дворцы Путина, виноградники Медведева и шубохранилище Якунина. Это 58 686 россиян, погибших за год от алкоголя, 25 476 покончивших с собой, 12 921 убитых и еще 42 752 погибших "от повреждений с неизвестными намерениями" (этот эвфемизм для спорных убийств и самоубийств помогает занижать "убийственную статистику", хотя и без этого Россия в этом показателе соревнуется со странами Азии и Африки). Молодые не хотят пополнить эти цифры, и странно было бы их в этом обвинять.

Студенты, побывавшие на митинге, первый раз в жизни столкнутся с судом (который наверняка признает их виновными). Подростков, побывавших в ОВД, уже вызывают в полицию и прокуратуру, сотрудники комиссий по делам несовершеннолетних приходят к ним в школу, беседуют с учителями и одноклассниками, запрашивают характеристику и роются в личной жизни каждого, пытаясь найти дискредитирующие факты. Скорее всего, большинство будет поставлено на учет в полиции. Для детей из благополучных семей это звучит как приговор. Мальчиков запугивают армией, девочек – тем, что участие в митинге помешает поступлению в вуз. Скорее всего, пока что это только угрозы, элемент давления. Главная задача власти – чтобы все, кто вышел 26-го, за километр обходили любые митинги, даже разрешенные. Но если протесты продолжатся, продолжится и давление. Будут уголовные преследования, будет третирование родителей с помощью органов опеки и обструкция детей в школах и институтах.

Безусловно, вышла какая-то небольшая, самая активная часть молодежи. Среди одноклассников, однокурсников и родителей они зачастую не встречают понимания (вспоминается затравленный Влад Колесников, покончивший с собой). Но и в событиях 1968 года принимала участие десятая часть студентов, а вскоре уже бастовала вся Франция (кстати, сейчас началась в России забастовка дальнобойщиков). Когда я спрашиваю ребят, выйдут ли они на новую акцию, они говорят: "Обязательно!". Возможно, все это выльется в масштабное протестное движение. А может, бунт "новых русских" будет загублен на корню. Политические предсказания – всегда гадания на кофейной гуще. Если это случится и протеста не случится, то вышедшие на улицы молодые люди повторят судьбу тех, кто был на Болотной и Сахарова. Но ситуация в стране будет только ухудшаться, и через несколько лет протестное движение массово пополнят те, кто сегодня еще только изучают линейные уравнения и действительные причастия настоящего времени.

Тот же "Красный май" доказал, что проигранная революция – это не всегда проигрыш. До сих пор 70% французов считают, что протесты в мае 1968-го оказали позитивное влияние на французское общество. Чем бы ни закончился в России март 2017-го – он точно был не зря. В конце концов, он подарил нам надежду, а это в современной России совсем не мало.

Елизавета Александрова-Зорина, московский писатель и публицист

Взгляды, высказанные в рубрике «Мнение», передают точку зрения самих авторов и не всегда отражают позицию редакции

Оригинал публикации – на сайте Радио Свобода