Энвер Абибуллаев: «Мы голодали, умирали и верили, что это ошибка»

В Украине 18 мая – День памяти жертв геноцида крымскотатарского народа. По решению Государственного комитета обороны СССР, в ходе спецоперации НКВД–НКГБ 18-20 мая 1944 года из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары, по официальным данным – 194111 человек. Результатом общенародной акции «Унутма» («Помни»), проведенной в 2004-2011 годах в Крыму, стал сбор около 950 воспоминаний очевидцев совершенного над крымскими татарами геноцида. В преддверии 73-й годовщины депортации Крым.Реалии совместно со Специальной комиссией Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий публикуют уникальные свидетельства из этих исторических архивов.

Я, Энвер Абибуллаев, крымский татарин, родился 10 марта 1942 года (фактически 15 марта 1939 года) в деревне Ай-Серез (в 1945 году переименована в Междуречье – КР) Судакского района Крымской АССР.

На момент выселения в состав семьи также входили:

Осман Аджибекир – дед (1862 г.р.),

Аджер Абибуллаева – мать (1910 г.р.),

Рехане Абибуллаева – старшая сестра (1928 г.р.),

Ахмет Абибуллаев – старший брат (1930 г.р.),

Мустафа Абибуллаев – старший брат (1934 г.р.),

Сервер Абибуллаев – старший брат (1937 г.р.),

Айше Абибуллаева – младшая сестра (1943 г.р.).

Семья проживала в деревне Ай-Серез Судакского района КрАССР. Жили в собственном доме, построенном силами родителей. Имели виноградники, фруктовые деревья, домашний скот, корову, с десяток овец и коз, 10-15 кур.

До высылки мой дядя по матери, работавший директором школы деревни Ворон (находится по соседству с Ай-Серезом – КР), был мобилизован в Красную Армию. Накануне высылки отец был мобилизован в трудовую армию – якобы для восстановления разрушений, причиненных войной. Но потом стало известно, что их насильственно заставляли работать на угольных шахтах вместе с военнопленными. Несмотря на то, что все мужское трудоспособное население деревни было мобилизовано в трудовую армию, чувствовалось какое-то облегчение – приближался конец войны.

18 мая 1944 года под утро, когда еще было темно, в дом ворвались военные – два офицера. Вместе с ними была родственница нашего отца. Она жила в поселке Сейтлер (в 1945 году переименован в Нижнегорский – КР), поэтому понимала русский язык. Она перевела нам, что мы и все крымские татары выселяемся. Они предупредили: «Взять самые необходимые вещи и быстро собраться». Мы все, пятеро детей, спали под общим одеялом, мать – отдельно с младшей сестренкой. О выселении было объявлено устно, никакого официального документа не читали. Проснувшись, двое моих братьев хотели завернуть за угол дома, чтобы справиться по малой нужде, но двое солдат, патрулирующих во дворе, штыками повернули их обратно.

О постановлении ГКО № 5859 «О крымских татарах» от 11 мая 1944 года, где спецпереселенцам разрешалось взять свои личные вещи, одежду, бытовой инвентарь, посуду и продовольствие в количестве до 500 кг на семью, нам не сообщили.

Наш сборный пункт был у сельского кладбища, где стояли американские «студебеккеры». На каждую машину погружали по 8-9 семей. Выселяемых везли на Феодосийскую железнодорожную станцию. До станции нас сопровождал солдат с автоматом, он сидел на заднем правом углу кузова «студебеккера» на перевернутом нашем чугунке. На железнодорожной станции в Феодосии нас сразу погружали в вагоны стоящих там эшелонов, специально приготовленных для выселяемых. Вагоны были предназначены для перевозки скотины. Их специально переоборудовали для выселяемых: для большей вместимости были сделаны нары из свежих досок.

Мы расположились на полке у окошечка. Мать на ходу эшелона через это окошечко на руках полностью высовывала наружу сестренку по нужде. Впоследствии, до самой смерти, сестренка при воспоминании об этом вздрагивала от страха. Для туалета взрослых в середине вагона сделали ограждение из мешковины, где пол, видимо, был продырявлен, так как оттуда никогда не выносили ведро. Мы, дети, ни разу не пользовались этим туалетом. В вагоне было очень много людей, некоторые женщины стеснялись пользоваться этим туалетом, и на стоянках ходили по нужде под эшелоны.

В эшелонах для приготовления пищи никаких условий не было. Женщины готовили тесто и на стоянках, второпях сделав из камней очаг, пекли на сковороде. Сколько времени будет стоять эшелон на остановке, не объявляли. Только женщины начинали печь – раздавался крик сопровождавших солдат: «По вагонам!!!». Они хватали горячие сковородки с наполовину испеченным тестом и бежали к своим вагонам – допекали уже на следующей стоянке. В общем, каждый питался как мог, никакого организованного государством питания не было.

О выполнении постановления ГКО № 5859 и речи не было. Санитарное и медицинское обслуживание отсутствовало. По пути следования, конечно, были заболевания людей, были и смерти. Трупы людей на стоянках выносили и оставляли без захоронения.

В пути мы находились 15 дней. 3 июня прибыли на станцию Асака города Ленинск (в 1991 году городу было возвращено историческое название Асака – КР) Андижанской области УзССР. Нас выгрузили на эту станцию, здесь мы 3 дня жили под навесом. Нас еще до прибытия распределили по районам и колхозам, но за нами никто не приезжал, поэтому так долго приходилось оставаться на станции. Оказывается, московский суперфашизм, выселяя, оклеветал нас людоедами, поэтому никто не захотел приехать за нами, никто не хотел быть «съеденным».

Наконец-то, нашелся один смельчак – кузнец, которому было за 70 лет. Он сказал председателю колхоза: «Дай мне винтовку, я поеду, одного-двух убью, потом пусть меня съедят!». Он где-то в середине дня прибыл со своими арбакешами (извозчиками – КР), но не осмелился сразу подойти. К вечеру наши старики и женщины после омовения приступили к вечернему намазу. Он, узнав, что эти «людоеды» – мусульмане, единоверцы, осмелился. Кузнец подошел к самому старшему из этих людей. Это был мой дед, почти его ровесник. Они договорились, и к вечеру наших людей погрузили в телеги. Мы ехали лунной ночью до пункта назначения. По пути кузнец и мой дед почти подружились. Дед все рассказывал как нас оклеветали, киргиз и крымский татарин хорошо понимали язык друг друга.

К месту назначения мы приехали поздно ночью, это было правление колхоза «Кызыл Карван» («Красный караван» – КР), здесь мы ночевали до утра. Утром наших людей распределили кого куда. Нас поселили в одну комнату дома местного учителя, он был добрый и понимающий человек. В этой комнате нас жило восьмеро

Председатель этого колхоза, по национальности киргиз, был добрый человек, с пониманием относился к обездоленному народу, старался по возможности помочь. Он предупредил моего деда, что будет голод, и сказал, чтобы внуки собирали колоски. Но, видимо, сексоты (осведомители) донесли, и его убрали навсегда. Председателем назначили настоящего «советского» человека-деспота: работать заставлял, а оплачивать не думал.

Скоро нашу семью переселили в другой дом – без окон и двери. Наступала зима, было холодно и голодно. Со стороны государства никакой помощи не было. Насчет пайков были только слухи. Мы, дети, лежали на рисовой соломе, накрывшись самотканым ковром.

Началась реализация коварной политики советского фашизма – политики геноцида. Участилась смертность переселенцев. В январе 1945 года умер мой дед.

Несмотря на то, что развалины, куда нас переселяли, были непригодны для жилья, они все же были чьей-то собственностью. Поэтому с июня 1944 года по май 1946 года нас переселяли 6 раз.

Пик голодной смертности, наверное, пришелся на лето 1945 года. В это время мы и еще другие несколько семей жили в свободных помещениях колхозной кузницы. Я лежал на веранде, согреваемый солнцем. В это время солнце светило ослепительно, но мне казалось, что вокруг стоит полутьма и по всему телу ползают муравьи – видимо это был предсмертный симптом. Но мне суждено было жить, и я выжил, конечно, благодаря усердной борьбе матери за нашу жизнь.

Как раз в эти дни, за одну ночь, в соседнем помещении умерли от голода наши ровесники, братья Сейтмемет, примерно 7 лет, и Зекерья, 5 лет. Зекерья, видимо, был очень похож на меня, так как его мать при каждой встрече со мной, вспоминая Зекерью, плакала. Мы голодали, умирали и верили, что это чудовищное явление – ошибка, и мы скоро вернемся на Родину.

Никто о постановлении ГКО № 5859 «О крымских татарах» от 11 мая 1944 года не знал. Может быть, это постановление тоже, как и указ от 5 сентября 1967 года (указ Президиума Верховного Совета СССР «О гражданах татарской национальности, проживавших в Крыму» – КР), было для иностранной прессы?

На момент проживания в спецпоселениях никакой помощи в обустройстве со стороны государства не было. Ссуду в размере 5000 рублей на семью с рассрочкой до 7 лет могли получить не все. А те, кто получил, вынуждены были вернуть государству в десятикратном размере, так как в 1947 году была денежная реформа, в ходе которой за 10 старых рублей давали 1 рубль нового выпуска. Тут государство опять безжалостно ограбило уже многократно ограбленный народ. Все время проживания в колхозе, с 1944-го по ноябрь 1946 года, моя мама, старшая сестра и двое старших братьев работали на хлопковых полях, но ни копейки в качестве зарплаты не получили.

В декабре 1946 года вернулся наш отец, он принудительно работал на угольной шахте в городе Тула. В нашем районе в 1943 году было открыто богатое месторождение нефти «Палванташ», и была большая потребность в рабочей силе. Поэтому со всех колхозов района люди начали стекаться на нефтепромысел. Наш отец тоже устроился на работу в этом промысле землекопом вышкомонтажной бригады. Несмотря на большую потребность в рабочей силе, молодые люди, не достигшие рабочего возраста, и старики не могли устроиться на работу, а прокормиться как-то надо было. Поэтому двое-трое стариков, объединившись, формировали из глины кирпичи и строили времянки для вновь прибывших из колхозов.

Наш отец купил у стариков такую времянку размером 3 на 4 метра, накрытую местным камышом и глиной, и переселил нас туда. В то время существовала карточная система на продукты питания, но для того, чтобы детям тоже давали карточки, нужны были метрики. Наши же все документы остались в Крыму. Нужно было медицинское заключение о нашем возрасте. Поэтому отец повел нас, всех шестерых детей, однажды, в районную больницу для установления возраста. В больнице нам измерили рост и на весах определили массу. По этим двум данным устанавливали возраст – я оказался рожденным в 1942 году. В общем, у всех братьев и сестер настоящий возраст был искажен, но мы вернулись домой радостными, потому что нам теперь должны были выдавать карточки на питание.

Так мы жили на нефтепромысле «Палванташ» – полуголые, полуголодные, при комендантском режиме, но со своим народом. Трудящийся состав нефтепромысла почти на 95% состоял из крымских татар. Строились шестиквартирные дома для вербованной элиты. Уже к 1955 году Палванташ превратился в прекрасный, утопающий в зелени, поселок.

Все руководство промысла состояло из вербованных коммунистов – русских, украинцев, азербайджанцев и армян из Азербайджана и других нефтеносных районов СССР. Обеспечение было московское, в магазинах было все, что душа пожелает, но у простых рабочих не было возможности пользоваться богатым ассортиментом продуктов. Несмотря на то, что промысел давал дешевую нефть, рабочие оплачивались очень скудно. Мой отец за работу получал 700 руб. в месяц по курсу денег 1947 г., а по курсу денег 1961 года – 70 руб.

Я поступил учиться в первый класс в 1949 году. Учеба велась исключительно на русском языке. В 1959 году окончил 10 классов средней школы. Поступать в ВУЗ я не попытался, так как не позволяли материальные условия. В 1960 году поступил в Ташкентское училище связи № 4 по специальности «киномеханик». По окончанию училища Андижанский облсовпроф направил меня на работу в СМУ-3 киномехаником и на полставки заведующим клубом.

Наш народ во всех отраслях народного хозяйства трудился честно, и все время ожидал от государства признания несправедливого отношения к себе и возвращения на Родину. Проходили годы, менялись генсеки, но злоба к крымским татарам переходила руководству «по наследству». Народ писал индивидуальные письма в ЦК КПСС с просьбой решить наш национальный вопрос. Эти письма сначала отправлялись по почте, но они не попадали в ЦК. Их просто не отправляли по указанию властей. Потом народ, собрав деньги на дорогу, отправлял эти письма с представителями от народа.

Чемоданы с народными индивидуальными письмами от каждой области, где проживали крымские татары, народные представители доставляли в Москву. В 1971 году индивидуальные письма граждан Андижанской области доставлять в ЦК КПСС пришлось мне. Постоянные обращения народа всегда оставались без удовлетворения. Народ понял, что правительство не желает исправить свой преступный поступок и решил, наряду с неустанными требованиями к руководству, своими силами (у кого есть такая возможность) возвращаться на Родину в Крым.

Я с семьей возвратился на Родину в октябре 1977 года. Мы временно поселились у матери моей супруги, они возвратились на Родину в 1973 году, и начали искать жилье на покупку в близлежащих селах. Наконец через год, в 1978 году, мы нашли дом по нашему карману в селе Бахчи-Эли, ныне Богатое. Как только мы поселились в этом доме, каждую неделю нас стала посещать милиция и, угрожая, требовать, чтобы мы его освободили. Купленные нами дома не оформляли и в них не прописывали.

Весной 1979 года делегация крымских татар со всего Крыма отправилась в Москву добиваться от ЦК КПСС прописки и оформления наших домов. Мы, в количестве 300 человек, требовали в приемной ЦК принятия наших представителей. Наши требования оставались без внимания, и тогда в знак протеста нами была объявлена общая голодовка на 1,5 сутки. К концу голодовки нас арестовали и, посадив в автобусы ПАЗ по 20 человек, развезли по всем милицейским отделениям Москвы. На следующий день нас, все 300 человек, посадив в специально приготовленные вагоны, в сопровождении милиции отправили в Узбекистан.

В Крым к семье вернулся примерно через месяц. В это время колхоз уже засеял наш придворный участок овсом, отключил электричество, в общем, власти старались создать невыносимые условия. Часто посещала милиция и угрожала, чтобы мы покинули Крым.

Однажды, в жаркий июльский день, в дом без стука и без спроса заходит начальник областной милиции с представителями Белогорской милиции и, не поздоровавшись, спрашивает: «Ну, кто тут живет?» Я отвечаю: «Я, Абибуллаев Энвер». Он говорит: «Вот, Абибуллаев Энвер, вы прекрасно знаете, как мы зимой и в стужу выкидываем из дома крымских татар с грудными детьми. У вас грудных детей нет – вас свободно будем выкидывать. Поэтому, чтобы завтра вашей ноги здесь не было!» А потом предупредил районного «властелина», чтобы он завтра приехал проверять. Хозяев, у которых мы купили дом, областной начальник тоже предупредил: «Верните деньги, чтобы завтра они убрались, не вернете – вас тоже вместе с ними выкинем».

Дом был двухкомнатный, первая входная комната была без окон. Мы все домашние вещи сложили туда, и дверь закрыли на висячий замок. На следующий день пошел проливной дождь, приезжала проверять белогорская милиция, нас, конечно, не было дома.

Я поехал искать жилье поближе к Крыму. Знающие люди посоветовали мне ехать в станицу Вышестеблиевская Темрюкского района Краснодарского края. Там я нашел действительно подходящий недорогой домик. Но как раз, когда я с вещами переезжал в этот домик, от генсека Брежнева в Темрюк приходит письмо, в котором указывается не прописывать крымских татар, турок-месхетинцев и корейцев на Верхней и Нижней Баканках и в Темрюкском районе. И здесь мою семью продолжала репрессировать нечеловеческая советская власть!

К зиме 1979 года мне пришлось уехать из станицы Вышестеблиевской. Дом для покупки нашел в Кабардино-Балкарской автономной республике, в станице Солдатская Прохладненского района. По цене согласились с хозяином дома, и мы переехали. Но хозяин не торопился оформлять куплю-продажу. Он был руководителем колхозной свинофермы, «погорел» при продаже комбикорма и ожидал решения суда, поэтому не решался оформлять продажу. Суд освободил его от занимаемой должности и лишил квартиры. Однажды, уже в марте, он подъехал на прицепе с домашними вещами и попросил нас освободить дом. Я заказал в Прохладном контейнер, погрузили вещи, и мы вернулись к родителям в Узбекистан.

В Узбекистане мы решили строить себе жилье во дворе дома отца на имеющиеся у нас 4000 руб. Работая на низкооплачиваемой работе и покупая по спекулятивно высоким ценам стройматериалы, построили за 8 лет себе жилье. Едва закончили строиться, нужно было снова объявлять продажу дома, чтобы опять вернуться на Родину – в Крым. С трудом продали дом за 140000 руб. – это был период гиперинфляции. Когда, мы уже вторично вернулись в Крым, за эти деньги можно было купить только холодильник «Саратов».

Когда выезжали из Узбекистана, нам пришлось заплатить за контейнер в шестикратном размере: в то время как пятитонный контейнер стоил 5 тысяч рублей, мы заплатили за него 30 тысяч рублей. За железнодорожный билет заплатили в трехкратном размере: билеты в кассах продавали через спекулянтов. В общем, вернулись в Крым полностью ограбленными государственными чиновниками и гиперинфляцией, а жить негде…

В настоящее время мы с семьей проживаем в приобретенном с трудом старом аварийном татарском домике, отнятом в 1944 году советским правительством у наших соотечественников.

Крым, Белогорский район, село Русское.

(Воспоминание датировано 17 октября 2009 года)

Подготовил к публикации Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий