Крым. Память. Заметки «включенного наблюдателя»

Специально для Крым.Реалии

Одни проблемы лучше видны «сверху» – с теоретических высот, с абстрактно-отстраненной позиции. Другие проблемы ощущаются при взгляде «снизу» – с позиции репортера или социолога, когда фиксируются факты, совокупность которых может быть очень красноречивой. А есть проблемы, которые видны и ощутимы «со средней позиции» – под ракурсом «включенного наблюдателя», как это называют социологи.

Речь идет о тех, у кого есть опыт не просто изучения материала, а жизненной погруженности в него – когда что-то чувствуется «на собственной шкуре», проходит через собственную душу, но, вместе с тем, по отношению к этим проблемам всегда есть определенная дистанция, необходимая для их осмысления и вербализации. Представляется, такой взгляд на крымские проблемы тоже имеет право на существование, особенно когда речь идет об этих проблемах в их динамике, диктуемой объективной ситуацией.

Автор этих строк с полным правом может считать себя относительно крымских проблем таким «включенным наблюдателем», поскольку его связывает с Крымом и особенно Севастополем много разных, так сказать, личных векторов. При этом часть этих векторов связана с профессиональной деятельностью, часть ‒ с частными делами, часть ‒ с участием в общественной жизни, а вдобавок здесь имеют место и родственные связи, и армейская молодость... Впрочем, речь идет не о сентиментальных воспоминаниях, а о лично полученных и пережитых фактах и определенных предположениях и выводах на основе этих фактов.

***

Итак: первые воспоминания о Крыме. Раннее детство. Евпатория. Там живет двоюродный брат моего деда по матери. У него дом из ракушника на окраине, а в молодом саду ‒ фундамент куда большего жилья. Они ‒ переселенцы из Днепропетровщины. Между собой общаются, конечно, на украинском языке. И это не было исключением в Евпатории, но только в быту, не в публичной сфере.

Следующий крымский эпизод моей жизни ‒ это уже служба в армии. Целых два года. Аэродром Бельбек под Севастополем. 62-й истребительный авиаполк (весной 2014 года ‒ 204 бригада тактической авиации полковника Юлия Мамчура). Принадлежность Севастополя и окружающей территории Украинской ССР в те годы практически не ощущалась. Хотя некоторые офицеры и сержанты и вставляли в разговор украинские слова, чтобы засвидетельствовать свои корни. В принципе, такая ситуация была вполне понятной. Ведь весь Крым в те времена был передовой военной базой СССР, а Севастополь ‒ воплощением имперской военно-морской мощи. Поэтому на полуострове унификация всех сторон жизни всех категорий людей (и армейцев тоже) осуществлялась усиленными темпами.

В год Чернобыля я гостил у родственников в Севастополе (разрешение на пребывание в «закрытом городе» удалось получить довольно легко – видимо, сказалось начало перестройки). Город был уже русифицирован, в магазинах не удавалось найти украинских книг, а на тех, кто на улице разговаривал по-украински, смотрели чуть ли не как на иностранцев...

***

Но перестройка развивалась, и ее логика была прихотливой. Именно Алушта на Южном берегу Крыма оказалась «кузницей интеллектуальных кадров» времени демонтажа «империи зла». Там проходили Школы молодых философов, на которые со всей УССР собирались далеко не худшие ученые и преподаватели в возрасте до 35 лет, чтобы в общении со своими старшими коллегами и между собой изменить свои мировоззренческие установки и разрушить, если это необходимо, собственные идеологические стереотипы. Эти школы проводились номинально под эгидой ЦК ЛКСМУ, а реально ‒ под патронатом тогда еще профессора, а не академика Мирослава Поповича. Сначала дискуссии проходили в ракурсе «общедемократических» вопросов, затем появились и национальные проблемы. Параллельно выяснилось, что некоторые из работников молодежного комплекса отдыха отвечают на украинском языке, если к ним на нем обращаться...

Что интересно: некоторые российские философы (не говоря уже о грузинских, также присутствующих на Школе) благоволили к независимости Украины. Самым большим же ее противником был профессор из Москвы, украинец по происхождению Александр Ципко, который считал, что главным бедствием для судьбы «великой России» стали европейские идеи... Что ж, эту линию он продолжал и потом, утверждая, что идеальным для России во время перестройки был бы китайский путь развития (очевидно, с гекатомбой на площади Тяньаньмэнь), но помешала проклятая проевропейская интеллигенция. А в 2011 году Ципко заявил, что «на Украине нужно строить параллельное русское государство». Правда, недавно он заявил, что «дружба народов важнее, чем Крым» и стал критиковать Путина за то, что тот сделал Украину врагом России. Надолго или нет такой идейный поворот? Зато главный оппонент Ципко Вадим Межуев (не путать с его сыном Борисом, тоже философом, но шовинистом) отмечал, что главная беда России ‒ незавершенность строительства «нормальной» цивилизованной нации, и пока такая нация не будет построена, Россия вновь и вновь будет скатываться к тоталитаризму...

Еще одно воспоминание – из последней Школы молодых философов, на которой я побывал. 1991 год. Разговариваем с рыбаками, которые ходят на сейнерах в море, о том, как они будут голосовать на референдуме за независимость Украины. «Мы что, к той российской голодухе будем присоединяться?» ‒ таким был их общий настрой в октябре 1991 года. Что ж, «экономический патриотизм» можно порицать сколько угодно, однако именно он дал тогда о себе знать, существенно увеличив число сторонников независимости Украины: из тех, кто пришел на избирательные участки, в АРК за независимость отдали голоса 54,2%, в Севастополе ‒ 57,1%.

Таковы были настроения в Крыму в начале 1990-х. Кто-то не поверит, но тогда даже пресловутый ныне «вождь» Конгресса русских общин Крыма Сергей Шувайников возглавил крымскую организацию Партии зеленых Украины и голосовал на первом съезде ПЗУ за программу, предусматривавшую независимость тогда еще союзной республики и подпевал, когда при окончании собрания зазвучало «Ще не вмерла Украина»... Мимикрия? «Засланный казачок»? Или все же что-то другое? Не знаю. Но мне тогда Шувайников казался искренним...

***

В средине 1990-х живо дебатировалась в интеллектуальных кругах Украины ‒ с участием ряда западных экспертов ‒ перспектива развития Крымской автономии, при которой удалось бы минимизировать политические риски на полуострове. Одной из мер, предложенных во время дискуссий, было разделение автономии на отдельные кантоны с определенными этнонациональными признаками ‒ украинские, крымскотатарские и русские. Нечто похожее было с конца 1920-х, когда 6 из 20 районов Крыма были национальными крымскотатарскими (Фоти-Сальский, Бахчисарайский, Балаклавский, Ялтинский, Алуштинский и Судакский), 2 ‒ немецкими (Биюк-Онларский и Тельмановский), 2 ‒ еврейскими (Фрайдорфский и Лариндорфский) и 1 ‒ украинским (Ичкинский).

Рассказываю об этой идее не понаслышке, а как участник тех дискуссий, в ходе которых я отстаивал право крымских татар иметь статус не коренного народа (это бы приравняло их к племенам, которые в свое время не вышли за грань родового строя, не построили собственные государства), а полноправной нации, имеющей право на государственное самоопределение. Хотят ‒ в виде автономии, хотят ‒ как независимое государство, хотят ‒ в конфедеративных отношениях с Украиной. Последняя же не должна копировать относительно крымскотатарской нации имперскую политику. На меня, конечно, набросились со всех сторон, но...

Конечно, это была неоднозначная идея, о кантонах. Вследствие реализации ее мог начаться «дрейф» российских кантонов к России, который привел бы к аннексии Кремлем части Крымского полуострова где-то после Майдана-2004 или во время него. А могла бы выйти преграда на пути российской агрессии в 2014-м, ведь фальсифицировать волеизъявление в крымскотатарских (возможно, некоторых украинских тоже) кантонах было бы непросто, тем более, если бы Конституция Украины была срочно изменена в пользу преобразования этих национальных кантонов в автономную крымскотатарскую республику. Так или иначе, следует помнить, что такая идея была.

***

О Севастополе второй половины 1990-х и начала 2000-х, в котором я не раз бывал, разговор особый. В 1999 году мне и нескольким другим ученым пришлось провести лекционный тур по гарнизонам Крыма. Темой моих лекций была политическая история Украины ХХ века ‒ как понимаете, здесь и Петлюра, и большевики, и Расстрелянное Возрождение, и Вторая мировая война, и Сталин и Хрущев, и «построение коммунизма», и диссидентское движение, и Горбачев... Во время этого тура мне удалось пообщаться с украинскими военными моряками Севастополя. Это была интересная аудитория – по крайней мере та ее часть, которая действительно стремилась узнать что-то новое и распрощаться с российско-советской исторической мифологией.

Еще одно место, где реализовывались возможности «включенного наблюдателя» ‒ поселок Береговое на западном побережье Крыма. Поселок этот особенный ‒ он был основан переселенцами из Эстонии еще в XIX столетии, потомки тех переселенцев русифицировались в смысле языка, но не русифицировались в смысле повседневной жизни. Затем к его жителям добавились украинцы, а после и крымские татары. Никакой неприязни к Украинскому государству или его неприятия тогда я там не заметил. А на базаре можно было спокойно разговаривать с продавцами по-украински...

Какие выводы из всего этого? Не стану писать длинный политологический трактат, предложу еще одно наблюдение. В Бахчисарае, куда моего младшего сына «скорая» увезла с отравлением и где он несколько дней пролежал в больнице (где, кстати, большинство врачей ‒ крымские татары), посреди города возвышался (очевидно, до сих пор высится) памятник Ленину. В то же время я увидел несколько недостроенных, брошенных на произвол судьбы новых корпусов больницы, которая вынуждена была ютиться в зданиях еще сталинского времени. Может, это иллюзия, но если бы Ленин не стоял в центре Бахчисарая, а новые корпуса районной больницы принимали пациентов, возможно, ситуация там сегодня была бы другой...

Взгляды, высказанные в рубрике «Мнение», передают точку зрения самих авторов и не всегда отражают позицию редакции