Президентская кампания в России началась, хотя об официальном выдвижении главного – и де-факто единственного – кандидата пока не объявлено.
Определенную живость в ход кампании внесло заявление Ксении Собчак о том, что она намерена претендовать на должность главы государства – правда, вроде как не всерьез, а в качестве кандидата, заменяющего отсутствующую в избирательных бюллетенях графу "против всех кандидатов". Тем не менее, серьезности самому посту главы российского государства это обстоятельство, похоже, не убавило.
О том, что представляет собой российское президентство в эпоху Владимира Путина, как оно может трансформироваться, когда эта эпоха подойдет к концу, и сменит ли Путина другой авторитарный лидер, в интервью Радио Свобода рассуждает политолог, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге Григорий Голосов:
– Начнем с актуального. Выдвижение Ксении Собчак окончательно превращает президентские выборы в пародию – как пишут в соцсетях? Могут ли, по вашему мнению, такие комбинации нанести ущерб репутации самого института президентства в России?
"У Собчак политического будущего не предвидится"
– То, что исходно предполагалось как фикция, в фикцию превратиться не может. С этой точки зрения выдвижение Собчак просто добавляет дополнительный штрих, но ничего в сущности не меняет. Ситуация такова, что Путин на этих выборах должен победить с большим перевесом. Но для того, чтобы продемонстрировать российской и международной общественности, что выборы были конкурентные, какую-то долю голосов обязательно должны получить другие кандидаты. Желательно, чтобы ни один из них не вырвался вперед по отношению к другим, поэтому полезно, если будет распыление голосов. Но это в современных российских условиях уже вторичное соображение. Когда-то оно было важным, когда, скажем, было выдвижение Прохорова. А сейчас на первый план выходит исключительно репутационное соображение – поддержание имиджа выборов как выборов. Именно в эту картину вписывается выдвижение Собчак. В отличие от того же Прохорова, который планировал себе какое-то политическое будущее, когда втягивался в эту историю, у Собчак такого будущего не предвидится. Что бы она ни говорила в ходе кампании, понятно, что сразу после завершения выборов о ее политической роли просто забудут. Тут все предрешено.
– Навальный исключен совершенно, его к выборам не допустят, по вашему мнению? Для этого, собственно, и Собчак?
– Она не только для этого, его в любом случае не допустили бы. Имеется, очевидно, замысел, что какие-то люди, которые придут на выборы, могли бы проголосовать за Навального, а теперь сделают такой выбор в пользу Собчак. Их, очевидно, немного. Расчет именно на то, что в результате можно будет дать хорошую картинку результатов выборов, а заодно и сказать: вот вам ваши хваленые либералы, они же не пользуются поддержкой. Смотрите, мы позволили Собчак выдвинуться, чтобы они за нее голосовали, так они же не голосовали, потому что их просто нет.
– Недавно были акции протеста 7 октября, и на них, помимо иных лозунгов, которые их участники выкрикивали, был занятный лозунг "Долой царя!". Понятно, что тут есть символика столетия революции, но это, видимо, говорит еще и о том, что президентская власть в России – немножко с самодержавной аурой, особенно при Путине. Как вы считаете, рано или поздно от этой ауры придется избавляться – или ничего страшного, это такие национальные традиции, и можно иметь "суперпрезидентство", если его окружить реально действующими ветвями власти, институтами, которые будут не имитационными, а реальными?
– Тут большая терминологическая путаница, которая естественна для политических лозунгов. Если содержательно разбираться, то Путин – не царь, и это в каком-то смысле печально. Потому что любая абсолютная монархия – это высокоинституционализированный институт. Во всяком случае, если говорить о том формате, в котором абсолютные монархии когда-то существовали в Западной Европе, а сейчас существуют, скажем, в Саудовской Аравии.
"То, что в России сейчас существует, – это именно личная диктатура"
– А в царской России?
– И в России царской в том числе, хотя не до такой степени, как в Западной Европе и сейчас в Юго-Западной Азии. Абсолютный монарх – довольно скованный персонаж на самом деле. Он связан многочисленными традициями, легальными установлениями, были многие случаи в истории, когда его реальная власть оказывалась не очень велика. Это все равно авторитарный режим, потому что круг лиц, которые причастны к процессу принятия решений, остается крайне узким, а влияние граждан, точнее подданных, на этот процесс минимально. Но это и не личная диктатура. А то, что в России сейчас существует, – это именно личная диктатура. Полномочия российского президента с самого начала, Конституцией 1993 года, были установлены достаточно размыто. Но это не исключало того, что и Ельцин, когда правил, и потом Путин, когда ему наследовал, действовали в рамках неких формальных и неформальных ограничений. Эти ограничения сейчас рассасываются. Персоналистский характер режима становится все более ярко выраженным. Это к национальным традициям имеет косвенное отношение, зато имеет отношение к внутренней логике режима, который в какой-то момент начал становиться персоналистской диктатурой и продолжает развиваться в этом направлении. Естественно, если политический режим в России сменится, то будут созданы некие новые институты, которые могут быть авторитарными или демократическими, но которые, по крайней мере на первых порах, ситуацию личной диктатуры исключат полностью. Когда авторитарный режим устанавливается, то правит всегда коалиция. Персоналистский характер такие режимы приобретают чуть-чуть позднее. Даже в гитлеровской Германии, где роль Гитлера в руководстве нацистского движения была, безусловно, чрезвычайно большой, он был общепризнанным лидером, но даже и там на первых порах режим функционировал как более или менее коллективное предприятие.
– Чтобы изменить эту ситуацию, Гитлеру потребовалось устранить некоторых соратников во время "ночи длинных ножей", я так понимаю.
– Да, для этого понадобилось устранить соратников. Это в принципе может быть сделано разными способами, брутальными или не очень. Но опасения того, что на смену одной персоналистской диктатуре в России немедленно придет другая, логически не обоснованны. Просто так политика устроена, что ты не можешь фактически быть единоличным правителем с самого начала.
– То есть как в Туркменистане не получится? Там был один единоличный правитель – президент Ниязов, или Туркменбаши I, он умер, и его сменил такой же единоличный правитель – президент Бердымухамедов, или, как его иногда называют, Туркменбаши II.
– Очень темное дело с этим Бердымухамедовым. Мы мало знаем историю его возвышения. Я затрудняюсь как-то прокомментировать именно то, является ли второй президент Туркмении таким уж единоличным правителем, а если является, то какой путь он должен был пройти для того, чтобы получить такую позицию. В целом понятно, что если власть наследуется, то новый правитель может перетянуть на себя сразу часть полномочий и властных процедур, которые сложились вокруг предыдущего. Но в России мы не обсуждаем такой случай – мы обсуждаем случай действительно смены правящей группы. Конечно, если Путин просидит у власти еще 6, 12, 18 лет, полностью зачистит все политическое пространство и подготовит преемника, которому он будет абсолютно доверять и постепенно передавать ему полномочия на последних этапах своего правления, то этот преемник сможет стать единовластным лидером почти с самого начала. Но исторических прецедентов такого развития событий довольно мало. И если все же исходить из того, что новым президентом станет не преемник Путина, тщательно им подготовленный и выпестованный, а кто-то другой, то единоличной властью он располагать точно не будет.
"Пройдут первые выборы, сформируется парламент, партии будут не очень стабильными"
– А модель парламентской республики европейского типа, как в Германии или Италии, с президентом относительно формальным, представительским – такое в России возможно, или это утопия? Если да, то что для этого нужно?
– Это совершенно не утопия, я считаю это вполне реалистическим вариантом дальнейшего развития событий. У меня есть некоторые аргументы в пользу того, что активное президентство в усеченной форме можно было бы сохранить, но я не считаю эти аргументы слишком сильными. Базовые предпосылки для того, чтобы парламентская система функционировала нормально, известны. Для этого нужна прежде всего партийная система. Я не рассматриваю ее фактическое отсутствие на данный момент как критический недостаток. На электоральном уровне создать партийную систему достаточно просто, и это может произойти быстро, что показал опыт восточноевропейских стран. Там ведь партии после падения коммунистических режимов возникли практически ниоткуда. Через какое-то время партийные системы стабилизировались, потом они, правда, пережили этап дестабилизации в нулевых годах, но тем не менее, парламентские или полупрезидентские системы с сильной властью парламента в этих странах по-прежнему функционируют и, за некоторыми исключениями, вполне успешно. То есть пройдут первые выборы, сформируется парламент, партии будут, конечно, не очень стабильными, потребуется какое-то время на то, чтобы все это утрясти. Но сама по себе эта нестабильность может и не носить деструктивного характера. Не вижу препятствий к этому и в России.
– Мы говорим о центральных политических институтах – президент, парламент, – но Россия – огромная страна, формально она называется федерацией, хотя есть большие сомнения, является ли она ею на самом деле. Действующая власть часто пугает тем, что в случае смены режима начнется развал России, какие-то неуправляемые процессы и так далее. Это реальная опасность, или федерализации России в случае смены режима ничего особо не препятствует?
– По правде сказать, я не вижу, чтобы и власть в последнее время этим особенно пугала. Когда-то был такой аргумент, что мы уйдем, а Россия развалится, но сейчас, видимо, даже государственные пропагандисты считают, что этот аргумент, с одной стороны, не очень правдоподобный, а с другой – незачем возлагать на действующую власть ответственность за такое потенциальное развитие событий. Лучше считать, что эти проблемы уже решены. А проблемы действительно были довольно скромные, то есть они были болезненными в нескольких случаях, прежде всего это, конечно, Чечня и в какой-то степени Татарстан. Обе эти республики стремились к реальному отделению в 1990-х годах. Но во всех остальных случаях в общем было больше разговоров об этом самом суверенитете, причем разговоры эти имели целью не отделение от России, как правило, а просто выторговывание больших полномочий, бюджетной самостоятельности для региональных властей.
Полагаю, что, если режим в России сменится, регионы получат большую реальную политическую автономию, это практически неизбежно, через полосу таких разговоров нам снова предстоит пройти. Мы, конечно, можем с высокой вероятностью ожидать некоторого обострения ситуации на Северном Кавказе. Но это не то же самое, что фронтальный развал России, о котором говорили в 90-х годах. Там были публицисты такие, которые писали, что Россия сожмется до размеров Владимирского княжества территориально, и тому подобное. Ерунда это, нет такого потенциала у российских регионов, никто в действительности отказываться от той курицы, которая несет золотые яйца и которая называется нефтяные доходы федерального бюджета, не станет добровольно. Что касается уточнения статуса регионов в рамках федерации, то это будет необходимая задача. Потому что нужно наконец прийти к каким-то оптимальным решениям, которые бы обеспечили сбалансированное распределение полномочий между федеральным центром и регионами. Это задача для будущего законодателя, я полагаю, она вполне решаемая. Конституционная реформа в любом случае необходима.
"Путин знает, что делать, и всё сделает правильно. А что именно он сделает, вам знать не нужно"
– От Путина и его людей каких-то реформ институтов власти, касается ли это федерализации или соотношения ветвей власти на федеральном уровне, ждать совсем нереально? Программа четвертого срока, по вашему мнению, – это незыблемость, или возможны варианты?
– Программа четвертого срока еще не сформировалась, я полагаю, что ее и не будут торопиться сформировать в каком-то конкретном виде. Не исключаю того варианта, что в конце концов нам скажут в очередной раз, что выборы – это референдум, голосуйте за Путина просто потому, что вы испытываете личное доверие, Путин знает, что делать, и всё сделает правильно. А что именно он сделает, вам знать не нужно, потому что это зависит от ситуации. Самое смешное, что этот аргумент, возможно, совпадает с ощущениями самого Путина. То есть он, конечно, собирает разные проекты – от Кудрина, от либеральных экономистов, от других советников, но я не исключаю, что и он сам считает: пускай они все пишут, а я потом решу по ситуации. Единственное, что можно с уверенностью сказать, – это то, что он заинтересован в сохранении власти, эта власть будет носить его личный характер. Он другой системы и не может создать, и не хочет. С этой точки зрения, конечно, каких-то кардинальных реформ в области политики от него ждать не приходится. Просто руководить в режиме ручного управления, нейтрализовать немедленные риски, маневрировать на международной арене, только и всего.
– Если говорить о гипотетической послепутинской эпохе, то есть такое представление – часто об этом, например, Григорий Явлинский любит рассуждать, – что российскую систему власти нужно просто перезагрузить. Для этого следует, в частности, созвать Учредительное собрание. Вы считаете эту идею резонной?
– Я всегда считал, что Конституцию 1993 года нужно менять, – она просто не очень хороша для демократии, это плохой механизм. А как ее изменить? Вообще-то в самой конституции написано, что для этого надо созвать Конституционное собрание, но закона о Конституционном собрании до сих пор нет. Это может быть даже и хорошо, потому что нынешняя Дума примет плохой закон. В случае политических изменений и избрания нового парламента можно будет принять более разумный. Конституционное собрание соберется, будет решать. Назовется ли оно при этом Учредительным собранием, неважно, фактически оно будет действовать как Учредительное собрание. Я это рассматриваю как вариант, с одной стороны, желательный, а с другой – практически неизбежный, – считает политолог Григорий Голосов.
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: