«Ты слышишь какой-то гул, безобразное месиво из топота тяжелой обуви и звуков человеческих голосов. Сначала не можешь понять – еще ночь или уже раннее утро. На улице зима, и холод сковывает твое тело. Хотя нет, это внутри все леденеет от страха и ощущения безысходности. В соседней комнате спят дети. И, несмотря на скрежет и звук трещащей под напором взломщиков железной двери, они не просыпаются. Пару минут ты приходишь в себя, а потом понимаешь – пришли за тобой…»
В таком «боевике» семья крымского правозащитника Эмир-Усеина Куку живет уже больше двух лет. Российские силовики арестовали отца двоих детей по подозрению в участии в террористической организации и попытке свержения власти. Перед этим они неоднократно пытались склонить к сотрудничеству, а один раз, по словам родных, его едва не похитили. Украинские и зарубежные правозащитные организации называют Эмир-Усеина Куку узником совести и политзаключенным. Его жена Мерьем Куку в интервью Крым.Реалии рассказала о том, какой стала жизнь их семьи.
– Мерьем, чем занимался ваш муж до всех этих событий?
– Эмир-Усеин всегда работал по специальности – он менеджер и юрист. Он очень активный человек, всегда торопился помочь, не ждал, чтобы к нему обращались. Одним из таких случаев было исчезновение сына и племянника Абдурешита Джеппарова. Прямо напротив дома, средь бела дня – все видели этот синий микроавтобус. И это, конечно, сотрясло крымскотатарскую общественность. Эмир-Усеин поехал туда поддержать Абдурешит-ага, и в тот день было принято решение о создании Крымской контактной группы по правам человека. Он стал одним из активистов, курирующих район Большой Ялты. Контактной эта группа называлась, потому что должна была контактировать с властями – чтобы был какой-то результат. Такие люди выделяются на фоне остальных. И вот поэтому, наверное, к нему и пришли…
– Как это произошло?
– Он вышел раньше обычного на работу, бежал впопыхах на остановку. Увидел белую «Газель» возле дома наверху – и сразу смекнул, что это по его душу. Побежал по сокращенке, по лесу. Пока его догнали, они вышли на него уже на остановке возле заправки. Представьте: восемь часов утра, час пик, очень много людей с этого поселка, знакомых. Кто-то на работу, кто-то – детей в школу, в общем, очень много людей были именно в этом месте и увидели, как его руки вывернули назад, голову наклонили, удерживают. Машины начали останавливаться, образовалась пробка, выбежали наши очень близкие знакомые, друзья, попытались помешать, как-то его вырвать у них, а они еще больше начали ему загибать руки назад, он чуть ли не отрывался от земли.
– Говорили, что это за его деятельность?
– Ничего не говорили. А когда их спрашивали, чего они хотят и где их документы, они говорили: «Сейчас все будет понятно, сейчас подъедут наши документы». А из-за этой пробки та «Газель» не могла подъехать. В общем, она подъехала, выскочили автоматчики, закинули его в эту «Газель», и уехали. Потом он рассказывал, что его уткнули лицом в кресло, руки так же заломали и начали избивать еще за то, что он собрал людей. И чем больше он пытался что-то объяснить, тем больше избивали. А наши знакомые побоялись, что это опять похищение средь бела дня, они поехали за этой «Газелью». В общем, эти (силовики – КР) увидели, что за ними хвост, и как-то у них все не по плану пошло. И тогда они ему говорят: сейчас мы поедем к тебе на обыск. А я отсюда видела – в это время к воротам родителей подъезжало уже очень много машин: и полицейских, и служебных, и вот этот двор наш наполнялся людьми в масках, автоматчиками. В общем, голливудская картина – как у какого-то наркобарона, такого крутого бандита. Мы все в шоке. Потом я в окно увидела, что подъехала эта «Газель». Увидела, как Эмира вывели в наручниках, вели сюда, и он хромал…
– Дети были дома?
– Дети были дома. Прямо вот все возле окон были. Такой холод был внутри – очень тревожно. Я знаю на 150% своего мужа, он ни в чем не виноват, он не сделал ничего плохого. Я сказала детям: вы видите, мы не плачем, мы спокойно на это смотрим; они сейчас придут, поговорим, разберемся – они поймут, что это ошибка. И дети спокойно себя вели, сама не ожидала.
Когда Эмир-Усеина привели, он не мог сесть. Он такой терпеливый вообще, а тут вижу, что он уже не может стерпеть эту боль, не может найти положение, как сесть – весь в ссадинах, ухо в крови, и наручники так затянули сильно, что вот еще чуть-чуть, и уже пойдет кровь. Это был «осмотр помещения». Они документировали чуть ли не до квадратуры, сколько какая комната, на кого записан дом, какой адрес…
– А бумаги хоть какие-то показали?
– Да, у них было постановление на обыск, по бумажечкам все в порядке. А поводом был пост Эмир-Усеина в «Одноклассниках». Прям, знаете, ну смешно мне было. «Одноклассники»! В 2013 году он сделал репост какой-то статьи с сайта, который считается экстремистским. И вот это ему предъявляют как экстремизм.
Потом несколько раз этот сотрудник сказал, что им нужны такие кадры. Так и сказал: иначе я тебя закрою по терроризму, по «Хизб ут-Тахрир». Заранее еще. Мол, если ты не пойдешь навстречу, то получишь вот это.
Вечером мужа отпустили. Он был весь покалеченный, просто нереально покалеченный. Он два месяца не мог чихать нормально. Это были вскрики какие-то. Грудной отдел, поясничный отдел, почки – все было в ушибах. Потом он пытался снять побои, подал заявление в полицию, ему тоже везде препятствовали. Он подал заявление в Следственный комитет, что избит сотрудниками ФСБ. А они встречное заявление подали – что это он их избил...
И потом произошло 11 февраля. Очень холодное утро было – от того, что внутри холодно, тревога. Большая толпа бежала сюда. Топот этот, фонари в окно. Темно, февраль, раннее утро, шесть с чем-то часов. В общем, мы уже сразу поняли по топоту, кто это идет. И вот эти стуки... Я никогда не забуду, как дверь нашу ломали. Они ее сломать не смогли. Ты пытаешься одеться – но не можешь, тело абсолютно не слушает. Этот платок падает… А они еще нас обвиняли, что мы дверь долго не открывали. Я думала, там уже все полетело, вся отделка, пенопласт, думала, еще сейчас кирпичи будут падать. Это так надо было бить эту дверь! И дверь не поломалась, только вся покривилась, покорежилась, мы изнутри ее открыть не можем. Такое кино, знаете...
В общем, с горем пополам он ее открыл. Ворвались такие огромные, очень надутые автоматчики, в черном, в масках, с автоматами, уложили его на пол, надели наручники и зачитали постановление на обыск – что пришли искать оружие, взрывчатые вещества, наркотики и запрещенную литературу – какой-то такой «суповой набор».
– Перевернули весь дом?
– Перевернули в прямом смысле слова весь дом. Перевернули все, спрашивают: а почему у вас так много Коранов? Извините… Большой, маленький, дорожный, замуж выходишь – мама тебе дает Коран. Ну, я не знаю, как на такие вопросы ты еще должен ответить.
– Как дети?
– Спокойно. Они, слава Богу, не услышали, как ломали двери. Я дверь к ним закрыла сначала. Потом я их разбудила. И вот Бекир говорит: «Опять?» Я говорю: «Да, опять, Беки, опять, встаем. Давайте быстренько, потому что надо рядом с папой быть, одевайся». Когда следователь услышал, что мы разговариваем на крымскотатарском, он сказал говорить только на русском. Эмир начал объяснять очень спокойно, что крымскотатарский является таким же государственным, как и русский, и украинский. И он говорит: щас я тебе проведу как положено обыск – подорву все полы, все обои вскрою, потом ты увидишь, как положено.
– Расскажите, на чем строится обвинение, какую следователи предоставили доказательную базу?
– Сейчас идет только изучение материалов дела, и вот потихонечку адвокаты раскрывают, что там есть у них. У них есть всего лишь прослушка какого-то разговора с его знакомыми о проблемах насущных в Крыму, о том, как быть крымским татарам. И за основу берется этот разговор, сделана «экспертиза», и как нужно эксперты дали свою оценку определенным фразам, определенным выражениям.
– Как вы сами изменились за это время?
– Уже год и восемь месяцев прошло, как Эмир-Усеин арестован. Вначале я вообще ничего не понимала, не знала, что такое судебное заседание, что такое апелляционное обжалование, какая бывает терминология. Сейчас я уже много чего знаю, я познакомилась со всеми подругами по несчастью, познакомилась с этими семьями. Я не знаю лично этих людей, которые сейчас арестованы, но знаю их семьи, вижу их детей. Такое ощущение, что выбрали каких-то звезд местных. Самых ярких, очень положительных людей.
Вот у нас все соседи – славяне. Как только они услышали, что у нас произошло, напекли пирожков. Соседка с параллельной улицы, она знает, что мы не едим нехаляльное мясо, пришла и говорит: «Я вот без мяса сделала – с картошкой, капустой, яблоком». И эти пакеты у нее в руках. И она плакала, и я плакала... И вот так все вокруг. Чтобы кто-то сказал – да, он виноват, да, поделом ему – ну нет такого человека, и не найдешь. И я уверена, не найдется ни в одном из регионов, где арестовали. Потому что я контактирую с этими людьми, и это полный абсурд – называть их социально опасными.
Молитва за свободу: дуа крымских мусульман в Кореизе (фотогалерея)
Нам помогают все соотечественники, и это так держит! Ты хочешь упасть – а не можешь. Это такая помощь Всевышнего.
– Как вы детям объясняете, что происходит?
– Они свидетели всего с самого начала. Никто не сказал: завтра будет обыск, пусть сегодня дети не ночуют дома. Они сначала еще надеялись, что папа вернется. А потом поняли, молча поняли. У младшей Сафие бурная такая эмоция была. Ну почему? Пылинки с нее сдувал папа, никогда не повышал голоса – и тут папа плохой, папа в наручниках, какие-то чужие дяди говорят, что папа совершил преступление. Потом она поняла как-то сама. И сказала, что вот как в сказке всегда, чтобы добро появилось, должно быть какое-то зло, понимаешь? И что у нас папа – добро. Я говорю: естественно добро! Папа у нас – добро. На доброй стороне, на светлой стороне. И мы, как в сказке, надеемся, что все это будет справедливо.
– Какой срок грозит?
– Если честно, я уже запуталась. Сначала у нас было участие в террористической организации. Теперь к этому добавилась попытка к подготовке захвата власти. И вот эта вторая статья – у нее санкция от 10 лет. А участие в террористической организации – от 10 лет, то есть ужесточилось законодательство.
– Вы еще надеетесь на то, что его оправдают?
– К сожалению, пока не изменится определенная политика – не изменится никакое решение суда. Просто так надо. Кому-то так надо.
– Для чего, как вы думаете?
– Банально, чтобы у кого-то была очень хорошая зарплата.
– Как часто у вас получается видеться с мужем?
– Первый раз свидание у меня прошло на прошлой неделе.
– За все это время вы увиделись впервые?
– Да, следователь отказывал, упрямо отказывал мне в свидании. Уже все девочки перевиделись с мужьями, потому что в месяц положено два раза свидание. Там, конечно, очень жутко, страшно – такая кабина, как-то все не по-человечески. Но, несмотря на это, ты идешь, ты видишь родное лицо. А мне вот не давали, не давали. Но вот дали. Мы ехали с детьми рано утром, в 6 часов, дождь, холодно, 11 октября. И захожу в фейсбук – а тут на тебе: у Бахчисарайских проводят рейд…
– Сколько длилось свидание, о чем удалось поговорить?
– Наше свидание длилось ровно час. Ожидали мы с детьми его шесть часов. Дети, конечно, просто утомились не то слово, потом этот час пролетел, как буквально пара минут. Теряешься от того, что ты знаешь, что у тебя час, и даже не знаешь, о чем начать говорить. В общем, дети в центре были разговора. Он очень удивился, как они выросли, как они сильно повзрослели. Такие лица говорит, какие-то глаза такие другие, какие-то, говорит, очень взрослые.
– Он рассказал, как к нему относятся, нет ли попыток сломить морально?
– Нет, слава Богу. Детям, конечно, было очень интересно: что такое камера, что там за кровать. А он говорит – да нет там никаких кроватей, это нары. Они не могут понять, что такое нары. Двухъярусная кровать – это называется нары. А как ты делаешь намаз? Вот на верхнем этаже на наре я делаю намаз, потому что там и места нет, там просто тропиночка, сказал. Там маленькая очень камера, 11 человек на 8 мест. Он спит после утреннего намаза в 5 часов – меняется с каким-то дедушкой. Вот дедушка спит ночью, а я, говорит, сплю час дня, потому что днем спать все равно не получается
– Вы были счастливы, что вам удалось повидаться?
– Первый раз дали свидание маме Эмир-Усеина и его брату. Я продиктовала маме, как написать заявления правильно, чтобы с ними пустили детей. Им разрешили зайти по парам. Мы поехали, тоже прождали там шесть или семь часов. Полчаса дали маме с Сафие и час – Бекиру с братом. Сафие у нас редко плачет. А тут она спросила у него, когда вернется, и он сказал, что, наверное, не скоро. И она расплакалась – это мне свекровь рассказывала. Она удивилась, что Сафие плачет. А потом зашел Бекир с братом Эмир-Усеина, и через 15 минут открывается дверь – брат вот так мне на руках вынес Бекира, зеленого. Он потерял там сознание. Потом быстренько привели его в чувство. Я говорю: что случилось, что? Там было очень душно и грустно, отвечает.
– Вы хоть смогли подержаться за руки во время вашего посещения?
– Нет. Абсолютно. Говорили через старое, затертое такое, толстое стекло. Там эта трубка, с нее торчит миллион проводов, мы искали контакт, держали. В общем, один держит провод, другой держит трубку. Но это того стоит. Я опять буду писать заявление, чтоб с ним увидеться. И я вижу по его глазам – это просто надо видеть было его лицо, когда он нас увидел. Вот даже ради его реакции я еще раз пойду. Обязательно!
Мерьем и Сафие провожают меня до остановки. Той самой, на которой два года назад избили Эмир-Усеина Куку. Мерьем показывает видео, на котором неизвестные люди в толпе заламывают руки ее мужу. Дочь заглядывает ей через плечо. И когда я делаю замечание Сафие, что ей не стоит на такое смотреть, она отвечает, что видела это несколько раз. Мерьем, вздыхая, говорит, что оградить детей от такого невозможно.
Я отшучиваюсь: «Сафие, ты в кого такая умная – в маму или в папу?». Малышка, задумавшись, на пару секунд замирает. А потом уверенно говорит: «И в маму, и в папу. Они оба очень умные». Я ухожу. А родные политзаключенного возвращаются к уже привычной крымской драме.
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: