«Переворот, поставивший крест на свободной России»: историк Андрей Зубов о революции 1917-го

В год столетия Октябрьского переворота в официальных российских кругах говорят о тех событиях, как о мертвом – либо ничего, либо хорошо. Тем временем из либерального лагеря все чаще слышны голоса о реставрации диктатуры чуть ли не по сталинскому типу. Историк и зампредседателя Партии народной свободы Андрей Зубов объясняет, почему то, что случилось в 1917 году, нужно называть именно переворотом, а не революцией.

– В чем же правда: был ли 1917 год освобождением для России и стал ли 2017 год возвращением в тоталитаризм?

Во-первых, сами слова "либеральный лагерь" говорят о том, что люди любят свободу. Не забудем, что в древнем Риме, откуда и пошло это слово, liberalis означало – "свободный человек", человек, имеющий качества свободной личности. В отличие от servilis – раб.

Поэтому понятно, что люди, которые не хотят быть рабами, очень обеспокоены нынешним отношением российской власти к свободе вообще и к 1917 году – тем более.

1917 год мог бы быть, начинался, как революция освобождения от остатков старого абсолютистского режима – абсолютизма уже не было, была Дума, была свобода прессы, но это был, безусловно, переходный период между 1906 и 1917 годами.

И вот революция февраля могла разрушить остатки абсолютизма. Лучше бы ее не было, лучше без революции, но коли уж революция, то она могла бы действительно ввести Россию в круг полностью демократических, либеральных стран, какими тогда были большинство стран Европы.

Но произошло не это. Произошло то, что вслед за февралем последовал октябрь. И октябрь в немалой степени не может считаться освобождением от чего-либо. Октябрь был совершенно страшным порабощением России, потому что он во всем основывался на насилии.

Самое главное – в неуважении к человеческой личности, ее свободе, ее правам – праву на имущество, праву на жизнь. И все остальное в связи с этим.

Так что, именно сейчас в преддверии 100-летия Октябрьского переворота мы можем сказать, что это был переворот, поставивший крест на свободной России, крест, который, в общем, не убран до сего дня.

Да, в 90-е годы мы на какое-то время освободились, но в отличие от 1917 года мы освободились не внутренним движением общества к свободе, а каким-то случайным образом. И поэтому все эти годы свободы ностальгировали по якобы сытой жизни в огромной империи. Хотелось сытости и империи. Не было сытости – не было империи.

Свобода была почти никому не нужна, и мы опять вернулись в состояние несвободы, но все-таки тоже без империи, без сытости, в которых мы живем сейчас.

Совершенно очевидно, что нынешней власти, которая является наследником советского периода – это люди, отцы которых были сотрудниками КГБ, НКВД в 30-50 годы, для них эта советская власть своя, для них это продолжение советской жизни. Ну, а для нас понятно – все совсем иначе.

– Если говорить о терминологической точности: 100 лет назад произошел переворот, но не революция?

Что такое революция? Революция – это быстрый процесс, revolution. Это быстрое изменение, быстрое вращение чего-либо, в отличие от эволюции – медленного движения.

Ричард Пайпс – я считаю, наиболее талантливый историк русской революции, написавший трехтомник о русской революции – считал, что революция начинается в 1905 году. Ее сполохи были заметны с 1901-1902 годов, со студенческих волнений, и завершается этот процесс, по его оценке, в 1924, а, скорее всего, в 1928-м году.

То есть – это период, период четверти века, хотя и колоссально быстрого изменения всех условий жизни в России, где, как в мультипликации, меняются кадры: абсолютистская монархия, конституционная монархия, временное правительство, демократическая республика Арсентьева, ленинская диктатура, начало сталинской диктатуры, период борьбы за власть между Сталиным и Троцким.

Ну, и, наконец, опять замораживание общества, произошедшее где-то к эпохе коллективизации, в которой, между прочим, мы живем до сих пор.

Политические условия меняются, но основные принципы, на которых была построена большевистская власть, включая символические, – скажем, памятники Ленину на площадях и Мавзолей, все остаются.

Система административно-территориального устройства, которая была при Сталине, в общем, осталась. Советский Союз распался по линиям границ республик, которые провел Сталин. И во всем происходят имитации того, что в России утвердилось именно в сталинское время.

В этом смысле революция – это период, скажем, первой четверти ХХ века, а дальше – стагнация диктатуры с коротким периодом – неудачным, в итоге он закончится неудачей – либерального эксперимента 90-х годов.

– Но вернемся в современность. На территории одного из регионов России, кажется, Ярославской области, в местном парламенте рассматривается законодательная инициатива о запрете пропаганды сталинизма. Есть похожее решение в Ингушетии – там идет речь о запрете памятников Сталину. То есть, территориям не обязательно ждать специального разрешения Кремля. Но это всего два региона на огромную страну. Когда же остальные проснутся?

Есть еще Чечня, где тоже принято такое же решение. Что касается Ярославской области, то это предложение двух наших депутатов от партии народной свободы (ПАРНАС) Ярославского парламента. В первый раз оно было заблокировано. А теперь они опять его выдвигают, а тогда, год назад, большинство проголосовало категорически против.

Я думаю, что сейчас идет обратный процесс, и задача наша, задача общества ему противостоять.

Буквально на днях мне прислали фотографии из Иркутска, где вывешены билборды с портретом Ленина и с надписью "100 лет Октябрьской социалистической революции". Такой классический советский плакат на фоне красного флага с серпом и молотом. Говорят, что их десятки в городе.

Как на это реагировать? Как поддержать инициативу [Василия] Цепенды и еще одного нашего ярославского депутата, как поддержать инициативу Чечни и Ингушетии? Я думаю – только общественным движением.

Все-таки примерно половина людей в России – это люди, у которых предки реально пострадали от советской власти. И они помнят об этом – другие, может, и не помнят. Эти люди не могут мириться с реставрацией их убийц.

Это все равно, что в Израиле сейчас стали бы вывешивать плакаты с Гитлером, Геббельсом и Борманом. Как бы к этому отнеслись евреи Израиля, евреи Иерусалима?

Вот то же самое у нас – до какой степени у нас притуплено чувство даже семейной ответственности за прошлое, не говоря уже о национальной.

Я думаю, что как раз эта попытка рекоммунизации, как мы ее назвали в резолюции нашей партии "Противодействие политике большевистского реваншизма", которую приняли 30 сентября, должна сплотить людей даже намного больше, чем антикоррупционная борьба Алексея Анатольевича Навального.

То тоже важно, но это же – просто пощечина памяти наших отцов и дедов.

– Но вам возразят, могут привести в качество примеров Бутовский полигон, где создан мемориал "Сад памяти", в октябре открывается огромный мемориал жертвам сталинских репрессий на проспекте Сахарова в Москве скульптора Франгуляна. То есть власть вам скажет: "Как же, видите, мы отмечаем, мы замечаем".

Что касается монумента на проспекте Сахарова – посмотрим, как он будет открываться, посмотрим, что там будет сказано, кем будет сказано. Но на Бутовском полигоне все уже ясно. Бутовский полигон, этот знаменитый Ров, создан без государственных денег. Он создан только на деньги людей, предки которых пострадали там, и других, которые с ними солидарны.

На открытии не присутствовал ни один государственный чиновник мало-мальски высокого ранга – только какие-то местные районные начальники.

Посмотрите, только что открылся памятник «героям Донбасса», открывал его [Владислав] Сурков, руководители Ростовской области.

Открывается памятник Дзержинскому в Вятке [Киров] в сентябре на день Красного террора. Его открывает и.о. губернатора, председатель областного собрания, местное ФСБ, местное МВД, местный Следственный комитет. А тут никто.

То есть понятно: это их, Дзержинский – их, герои Донбасса – их. А расстрельный ров – это совсем не их.

Поэтому опять же – пока позволяют открывать памятники, но позволяют, а не открывают. И я горжусь тем, что Бутовский полигон сделан не на лживые путинские деньги, а на деньги тех людей, которых за живое трогает все, что там происходит.

Я много лет следил за этим делом. Человек, который был инициатором этого – Игорь Гарькавый, директор музея "Бутово", со мной вместе преподавал в Православном университете, я его хорошо знаю, с этой идеей многие годы если не десятилетия ходил. Слава богу, она реализована.

Это монумент будущего. Но это не власть, это, наоборот, крайне неприятно власти.

– Можно ли отнести к такому же дозированному отношению к истории, к сталинской истории, в частности, такую акцию, как "Последний адрес", которую придумал журналист Сергей Пархоменко? Казалось бы, это такая история, которая власти должна быть выгодна. Почему же этим занимаются общественники?

Вы совершенно правильно вспомнили: то, что придумал Сергей Пархоменко, – из той же серии. Но, безусловно, не мы первые придумали этот расстрельный ров. По сути говоря, подобные мемориальные комплексы, антинацистские, были созданы в освобожденных нацистских лагерях – в том же Дахау, Аушвице.

Так же точно "Последний адрес" воспроизводит всю европейскую традицию табличек на тех домах, откуда увозили евреев в лагеря и крематории на уничтожение.

– Там были даже не таблички, а булыжники…

Да, где-то булыжники, где-то таблички, по-разному это делали. Это и во Франции уже есть. Там же запечатлено, где погибли, были расстреляны люди из Сопротивления Франции.

Это общеевропейская традиция, очень хорошая традиция. Это уже в Чехии – в Праге – я видел и поддерживаю двумя руками. Но, конечно, это то же самое – инициатива честных, совестливых, в данном случае, людей. И вообще – нормальных людей.

А власти это неприятно. Вы ошибаетесь, что власть должна быть к этому благосклонна. Нет-нет, это ей страшно неприятно. Потому что кто управляет страной? Фактически – КГБ. Мало ли назвали его немножко по-другому.

Они сейчас вот, 20 декабря, будут отмечать 100-летие ВЧК-НКВД-КГБ-ФСБ. Это одна организация. Люди, которые сейчас управляют страной типа Путина, Сечина, просто пошли работать в КГБ в 70-е годы добровольно.

В то время, когда мои соученики по школе (мы же ровесники с Путиным, одногодки) с теми двумя мальчиками, которые пошли в КГБ, перестали общаться. Все перестали общаться – и девочки, и мальчики моего класса московской школы №56. Это было предательство. Это был год ввода советских войск в Чехословакию. Вот как относились тогда либеральные дети к этим вещам.

– Грешным делом подумал, уж не к 100-летию ли ВЧК приурочен показ сериала "Спящие" на Первом канале?

Ну, понимаете, открытие памятника Дзержинскому [в Кирове] было в день Красного террора. Что это? Они задумали, Сатана сыграл злую шутку, что-то иное? Но факт остается фактом.

Так же и тут. Эти "Спящие"… я думаю, вряд ли. Но важно, что они дико боятся. Власть дико боится нас. Она показывает людей свободных (либерал, повторяю, свободный человек), которые свободны не только потому, что они говорят о свободе, а свободны потому, что они ее не боятся и решаются ей противостоять.

Хотя мы идем с голыми руками, в одних пиджаках, у нас нет ни бронированных жилетов, ни касок, ничего у нас нет. Нас можно убить, как убили Немцова, в любой момент. Но мы продолжаем идти, потому что самое большое, что мы можем потерять, это наша свобода.

А этого-то больше всего боятся и это больше всего ненавидят.

– Вокруг сериала "Спящие", раз уж мы о нем заговорили, сейчас много полемики. Говорят о рецидиве гэбистского прошлого. Но мне кажется, авторам этого изделия должно быть обидно, ведь, по их мнению, прошлое уже здесь и оно имеет блестящие перспективы в путинской России. Не думаете ли вы, что эти перспективы движутся по принципу рака – задом наперед? То есть сначала реабилитируется КГБ Андропова, затем реабилитируется НКВД Берия и Ежова, и далее мы логично перетекаем в Красный ленинский террор.

Разумеется, это не простое движение назад, потому что Ленин отбирал у всех собственность, чтобы она была в руках кучки большевиков, а сейчас каждый владеет своей собственностью.

Да, она подконтрольна Путину, но в то же время это совершенно другой режим – режим типологически больше похожий на фашистский режим Муссолини по отношению к собственности, более националистический в отличие от ленинского режима интернационалистической диктатуры. Так что, это скорее Муссолини – не случайно он считал себя учеником Ленина. А сейчас у нас появились ученики Муссолини.

Но я думаю, что на самом деле этот тот самый фарс, который второй раз повторяется в истории. Я не боюсь, что они воспроизведут все это, я знаю, что все рухнет, все сломается, они не те люди, который брали власть в 1917 году. В общем, это слабаки.

Они пытаются играть в тех сильных людей, но все это смешно. Так же как Муссолини пытался играть в древнеримских императоров, но ему кричали: "А, вы имитатор". Вот так же и этим хочется закричать: "А, вы имитаторы". И сказать то, что говорил Лев Николаевич Толстой: "Вы пугаете, а нам не страшно".

– Но как же слабаки, Андрей Борисович, ведь уже 17 лет у власти?

А ведь сила не в том, чтобы долго удерживать власть в обществе, где их отцы и деды вырубили самую лучшую часть населения и фактически оставили только людей покорных, склонивших головы, согласившихся на сотрудничество с ними.

Посмотрите, например, по церкви. Вся лучшая часть церкви была уничтожена к 39-40 годам – все, кто не гнулись. Тот же митрополит Петр Полянский. Остались те, кто гнулись, лизали руки - типа митрополита Сергия Страгородского. И вот с ними Сталин создал новую церковь. Так же и во всех остальных областях.

Но за эти 25 лет появилась новая поросль, мы видим, что на призывы Навального отвечает молодежь, которая уже не советская, которая уже не боится. Многие уже побывали или учились заграницей, знают, что такое нормальная жизнь и уважение к человеку.

Они [Путин] управляют страной, которая им досталась в наследство, и людьми, которые им достались в наследство. Те новые люди, которые уже не из Советского Союза, будут другими, и они долго всю эту камарилью не потерпят. Я в этом совершенно уверен.

– Сегодня вы вновь широко заговорили о декоммунизации – об этом говорят в ПАРНАСе, в частности – или рекоммунизации: термины в данном случае не имеют значения – важен смысл. О той самой декоммунизации, которую не удалось довести до конца в девяностые годы. Но не кажется ли вам, что сама по себе декоммунизация – это разговор уже запоздавший? Кремль, спецслужбы к коммунистическим догмам не имеют никакого отношения, они с удовольствием подхватят вашу идею, чтобы отвести удар от себя.

Поверьте, не подхватят. Наоборот – очень боятся. Мы действительно говорим о системной декоммунизации. Я об этом говорил с 1994 года, писал, публиковал статьи. Теперь наша партия народной свободы это приняла как один из принципов деятельности.

Речь идет не о борьбе с коммунистической догматикой. Коммунистическая догматика, так же как и расовая догматика нацизма, отвратительна, неприятна, но это – слово, а со словом надо бороться словом.

Речь идет о практике большевистского тоталитарного государства: тоталитарное государство, его последствия надо искоренить.

Совет Европы, если мне не изменяет память, в 2004 и 2006 годах принял две резолюции, осуждающие практику коммунизма. Не теорию коммунизма, а практику коммунизма.

То же самое делаем и мы. Мы считаем, что надо искоренить то, что было создано ради упрочения тоталитарного строя, и то, что в нашей стране соединяется с понятием коммунизма. Не с идеями коммунизма, а с понятиями в жизни.

Так же как, скажем, денацификация не предполагает в первую очередь борьбу с идеями "Майн Кампф", она предполагает борьбу с их воплощениями.

Что такое денацификация, так называемые четыре "д", которые были воплощены оккупационной западной администрацией в западной части Германии? Это денацификация, демилитаризация, декартелизация и демократизация.

Собственно говоря, ставьте на место денацификации декоммунизацию, а под денацификацией имеются в виду не идеи, а люди. Это фактически люстрация. Это борьба с теми, кто строил нацистское государство в Германии.

Так же мы должны люстрировать нашу страну от тех, кто активно боролся за сохранение коммунистического режима. Это в первую очередь КГБ, конечно, и тот же Путин и его соратники. Против них должна быть направлена люстрация.

Да, лучше было бы это сделать в 90-е годы, но этого никто не понимал. Когда я говорил в 90-е годы, что надо, как в восточной Европе, провести декоммунизацию, как это сделано в Чехии, в Польше, системную декоммунизацию, на меня смотрели со смехом.

Я говорил, что если не проведем – все вернется. Теперь все вернулось, поэтому все заговорили.

– Проблема заключается в том, что вот эти пресловутые 86% полагают, что люстрировать будут и их в том числе.

Нет. Мы должны очень четко определить категории лиц, которые будут люстрироваться. В первую очередь это сотрудники коммунистической тайной полиции – то есть КГБ.

Если это не, скажем, пограничные войска, которые тоже входили в КГБ, но не занимались политической деятельностью. Они исключаются из люстрации.

Это открепленные партийные работники – не те, кто был членом партии, а кто сделал партийную жизнь своей карьерой: секретари райкомов, обкомов, открепленные секретари крупных предприятий и комсомола тоже.

И должно быть только одно: все эти люди не допускаются на общественные и политические должности.

Люстрация – ведь это же латинский термин, который означает омовение, очищение перед тем, как человек приступает к каким-то религиозным обрядам.

Мы от них очищаемся не в том смысле, что мы их убиваем, сажаем, отправляем в лагеря – ничего подобного. Сохраняются все их права вплоть до права голоса, но они не могут активно участвовать в политической жизни, не могут выбираться на определенные должности, назначаться на них, чтобы другие люди, не связанные с прошлым режимом, строили другую, свободную Россию.