Век безумия: конец идеологии

В Киеве вышло новое русское издание книги американского журналиста и политолога Дэвида Саттера "Век безумия. Распад и падение Советского Союза". Она посвящена закату советской власти. Автор, работавший в последние годы правления Леонида Брежнева корреспондентом британской газеты Financial Times в Москве, вспоминает о том, как выглядела советская жизнь в начале 1980-х, и анализирует причины, по которым провалился советский эксперимент.

Радио Свобода публикует (с небольшими сокращениями и редакционными подзаголовками) отрывки из 2-й главы книги – "Идеология". В ней речь идет о том, как режим работал с сознанием граждан и почему мощная на вид советская идеологическая конструкция столь быстро разрушилась, как только Михаил Горбачев провозгласил политику "гласности". Читая Саттера, порой трудно избежать параллелей с российским настоящим.

Иллюзия рая

Марксизм-ленинизм десятилетиями держал в тисках миллионы людей, пока в середине 1980-х в Советском Союзе не начался кризис веры – благодаря тому, что с политикой гласности стала очевидной уязвимость марксистско-ленинской идеологии. Религию, которая приберегает рай для загробного мира, невозможно проверить на практике, но светской религии наподобие марксизма-ленинизма, обещающего рай на этом свете, для подтверждения собственной легитимности придется прилагать непрерывные усилия для имитации реальности.

Для создания иллюзий советский режим не жалел сил. Однако с началом гласности доверие к этим иллюзиям сильно пошатнулось. Граждане СССР впервые увидели очертания реального мира, и когда вера в утопию, обещанную марксизмом-ленинизмом, стала угасать, идеологический мир их воображения потерял смысл. В течение многих лет, предшествовавших приходу к власти Горбачева, советская идеология опиралась на "фантомный город" – этакую зеркальную комнату, созданную на каждом уровне советского общества. Природа этого "фантомного города" находила отображение в том, что преподавалось в школах. На уроках истории создание СССР подавалось как эпохальное событие мировой истории, а все события после 1917 года – как подтверждение неизбежности победы коммунизма во всем мире. На уроках литературы о великих писателях ХІХ века рассказывали, что они искали положительный идеал и, следовательно, были предвестниками большевистской революции. Студентам-биологам излагались теории академика Опарина – его труды, посвященные ранним формам жизни, якобы "опровергают" идею сотворения жизни какой-то внешней силой. Происхождение человека от обезьяны объяснялось на основании теории Энгельса, изложенной в "Диалектике природы": обезьяны превратились в людей после того, как начали для выживания использовать орудия труда. Поэтому именно труд, а не ум, – главное отличие человека от животных. На химических факультетах преподаватели утверждали, что законы диалектики можно проверить с помощью классификации элементов в периодической таблице Менделеева.

Однако важнейшими были моральные законы. В марксистско-ленинском мире не существовало абсолютной истины, а лишь истины отдельных классов, и наивысшей из них была истина рабочего класса, которую и отстаивал советский режим.

"Классовую мораль" марксизма-ленинизма охарактеризовал Ленин в своей речи перед комсомольцами 2 октября 1920 года, заявив, что коммунисты отрицают любую мораль, которая опирается на "внечеловеческие" и "внеклассовые" понятия. Для коммунистов нравственность полностью подчинялась классовой борьбе – положительным было то, что разрушало старое эксплуататорское общество и помогало построить "новое, коммунистическое".

Картина мира, прививаемая еще в школе, подкреплялась работой прессы, которая тоже описывала Советский Союз как страну, идущую по пути к земному раю. Вместо хроники событий, типичных для жизни в реальном мире, – аварий, преступлений, коррупции, борьбы за власть – средства массовой информации транслировали новости, которые могли исходить лишь из рая: бесконечные юбилеи, статистика урожаев и заседания Верховного Совета – парламента, всегда поддерживающего правительство. Любые проблемы, упоминавшиеся в советской прессе, назывались "недостатками".

"Обман покупателей"

Одним из тех мест, где "производилась" информация для советских граждан, была штаб-квартира советского информационного агентства ТАСС, расположенная в центре Москвы. Однажды, вскоре после того, как Валерий Федоров начал работать в ТАСС, в отдел международных новостей поступило сообщение американского информационного агентства UPI. В нем шла речь о том, что одна американская компания разработала новые, более качественные автомобильные покрышки и ради рекламы своего достижения готова бесплатно заменить старые покрышки, начиная с определенного года выпуска.

Дежурный редактор решил не публиковать эту новость, ведь сообщение о технических усовершенствованиях и предложении бесплатной замены определенного товара было бы неудачной иллюстрацией к рассказам о бедах капитализма. Однако его начальник, редактор американских новостей, сказал: "Мы можем использовать это по назначению". Он забрал сообщение и через пять минут вернулся с отредактированным текстом: "Вот это уже можно публиковать!"

"В условиях основанного на обмане капиталистического рынка, – говорилось в отредактированной заметке, – фирмы часто предлагают товары низкого качества, зная, что покупатели не всегда могут определить, какой товар лучше. Именно поэтому известная американская фирма по изготовлению покрышек недавно была вынуждена заменить изготовленные ею некачественные покрышки..." Заметка была опубликована под заголовком "Обман покупателей".

ТАСС не претендовал на статус информационного агентства в обычном смысле, он считал себя органом, который передавал "правильное освещение событий". Когда летом в 1980 году в Польше начались забастовки, ТАСС молчал, пока противостояние не достигло критической точки. Только тогда в одной из корреспонденций из Варшавы было сообщено, что Польша занимает одно из первых мест в мире по производству картофеля. В статье отмечалось, что страна занимается культивированием картофеля уже триста лет.

Отношение ТАСС к реальности отражалось и в его терминологии, стандартной в газетах и на телевидении по всему СССР. Западные государства были "империалистическими", социалистические страны – "демократическими". В Азии ведущими демократиями были Северная Корея и Вьетнам.

Когда журналисты ТАСС утром приходили на работу, они обычно обсуждали то, что слышали накануне вечером из сообщений западных радиостанций, полагая их полностью надежными источниками информации. Однако они никогда не обсуждали содержание советской прессы, включая собственные корреспонденции, которые по умолчанию считались ничего не стоящими.

Сначала Федоров не писал собственных статей, а лишь корректировал текст в корреспонденциях, поступавших из Азии. Свой первый материал он написал на основании сообщения одного информационного агентства об условиях содержания узников на островах Фиджи, которое его попросили отредактировать. Там рассказывалось, что тюрьмы на Фиджи настолько комфортабельные, что люди предпочитают пребывание в них жизни на свободе. Федоров понимал, что в оригинальном виде этот материал использовать невозможно, и сначала не знал, что с ним делать.

Но даже того короткого времени, в течение которого он работал в ТАСС, было достаточно, чтобы принятый в отделе новостей способ мышления стал оказывать на него воздействие. Когда он начал писать, то сам удивился тому, что знает, что от него требуется, и очень скоро статья была завершена. Отредактированное содержание корреспонденции было таким: жизнь на Фиджи настолько нестерпима, что люди предпочитают ей жизнь в тюрьме. Среди причин этой тяжелой ситуации упоминались инфляция и безработица, хотя Федоров не имел никакого представления, действительно ли эти явления там существуют.

Статью Федоров отдал дежурному редактору, который прочитал ее и, не поинтересовавшись, откуда у Федорова информация об инфляции на островах Фиджи, сказал: "Молодец. Именно то, что нужно". Возвращаясь к своему столу, Федоров чувствовал удовлетворение, которое почти сразу сменилось паникой. "Если я не уберусь отсюда, – подумал он, – то сойду с ума".

Москва, декабрь 1981 года

В переполненном гастрономе у мясного прилавка – длинная очередь. Сейчас – час пик, но продавщица именно теперь идет в туалет. Возвратившись через десять минут, она продолжает работать в черепашьем темпе. Толпа недовольна: "А быстрее нельзя? Мы после рабочего дня, нет уже сил стоять". У многих на лицах признаки какой-то внутренней подавленности. Мрачные, неулыбающиеся, часто с отекшими лицами и воспаленными глазами, люди похожи не столько на созидателей ХХІ века, сколько на переживших гражданскую войну.

"Вас много, а я одна", – огрызается продавщица. Но очередь продолжает высказывать свои претензии, и продавщица наконец не выдерживает: "Хотите на мое место?" Она снимает передник и, держа его перед собой, добавляет: "Вот вам! Давайте, поработайте!"

Неожиданно в гастроном на тележке завозят новую порцию мяса, и в магазине поднимается невероятная суматоха, покупатели хватают мясо, которое продавец бросает на прилавок, не обращая внимания на их толкотню – так, словно кормит животных.

У другого прилавка возникает паника, потому что из громкоговорителей раздается объявление: "Сыр заканчивается! Сыр заканчивается!" – "Ни молока, ни сыра, – говорит женщина в очереди. – Скоро будет хуже, чем в Америке". Между тем у одного из покупателей, стоящего в очереди уже полчаса, кончается терпение. "Сколько мы еще будем торчать в этих очередях? – спрашивает он. – Что это за жизнь?" – "Ничего, – отвечает какая-то старушка, – зато весь мир нас боится".

В другой очереди покупатели рассматривают глыбу замороженной рыбы, пытаясь определить, не тухлая ли она. Они знают по горькому опыту, что рыбу часто размораживают, и если она портится, ее опять замораживают и продают.

Неподалеку пожилая уборщица замечает Клару Якир, в которой безошибочно распознает еврейку. "Сара, Сара, Сара, – ворчит она. – Эти Сары всегда бросают бумажки на пол". – "А ты знаешь, что такое Сара? – спрашивает Клара. – Сара – это красавица, а ты уродливая старая ведьма, поэтому замолчи, холера, и занимайся своим делом!"

Наступает темнота, зажигаются уличные фонари, из метро вываливаются толпы народа, автобусные остановки заполняются людьми, едущими с работы домой. Огни в небоскребах загораются мозаикой на потолках каждого этажа, и шум уличного движения становится слышнее в холодном вечернем воздухе.

Чтобы попасть в кафе, где за синтетическими занавесками светятся красные и фиолетовые огни, нужно постоять в очереди. Обед состоит из котлет, макарон и "компота" – стакана ароматизированной воды с бесцветными кусочками яблок под коричневой пленкой. В главном зале ‒ стук оловянных ножей и вилок под аккомпанемент звуков громкого чавканья. Вдруг возникает какой-то скандал: это одна из официанток, желая уменьшить свою рабочую нагрузку, не разрешает группе посетителей сесть за пустой столик. Потом зрелище становится еще более тоскливым: сидя ровными рядами, люди сосредоточенно жуют, их щеки раздуваются, челюсти двигаются, а внимание отвлекается лишь изредка – на какое-то подобие беседы. Наблюдая эту сцену, трудно избежать вывода: если труд сделал из животного человека, то коммунизм добился успеха в обратном направлении.

В это время на уличном экране появляются объявления. В первом из них прохожих призывают страховать свое домашнее имущество. Следующее рекомендует пешеходам переходить улицу лишь по сигналу светофора. Затем идут предупреждение водителям – придерживаться ограничений скорости – и предупреждение о риске пожара с изображением человека, который курит в кровати. Этот цикл повторяется весь вечер.

Люди, заполняя тротуары, спешат на автобусы или делают последние покупки, проходят мимо цветочных магазинов, где продают лишь искусственные цветы, и мимо очередей к ресторанам с полупустыми столиками на втором этаже. Наверху, вокруг освещенной модели земного шара, кружит модель сверхзвукового самолета, рекламируя международные авиарейсы, недоступные для этих людей.

"Не пойду голосовать"

Выборы организовывались, чтобы продемонстрировать гражданское сознание советского народа. За полтора месяца до выборов агитаторы, закрепленные за каждым избирательным участком, обходили свою территорию, фиксируя изменения в списках, происшедшие с момента предыдущих выборов: кто умер или переехал, пошел в армию или вышел из заключения. В каждой квартире агитатор спрашивал, не болеет ли кто-нибудь в семье, потому что в этом случае избирательную урну должны были принести на дом.

В день выборов агитаторы присутствовали на избирательном участке, отмечая явку каждого из своих избирателей. Обычно участки были обеспечены скромным буфетом и патриотическими маршами, которые раздавались из плохонького магнитофона. В конце зала для голосования обычно стоял бюст Ленина в окружении красных флагов и две урны для бюллетеней. Бюллетени содержали инструкцию для избирателей: оставить фамилию лишь того кандидата, за которого голосуешь. Далее в списке стояла только одна фамилия.

Выборы, на которых все голоса отдавались за одного-единственного кандидата, считались демонстрацией "настоящей", а не "формальной" демократии. Однако это "единодушие" было следствием принуждения.

Примерно за неделю до выборов в Верховный Совет к Михаилу Байсерману, о котором было известно, что он отказывается голосовать, пришел агитатор. Он бодро осведомился у Михаила: "Ну что? Будем голосовать или нет?" – "Соседи будут, а я не буду", – ответил Байсерман. "Почему?" – "Я много лет не голосую", – сказал Байсерман. "Вы чем-то не удовлетворены?" – "Я всем доволен, но голосовать не буду".

Вскоре после этого разговора Байсермана на работе вызывало начальство.

"Партсекретарь сказал мне, что вы отказываетесь голосовать. У вас хорошая репутация, вы ведущий работник, имеете высшее образование, однако не хотите голосовать. Может, вы чего-то не понимаете?"

"Я все понимаю, – сказал Байсерман, – но все равно не буду голосовать".

"Я спрашиваю вас не как начальник, а как человек человека: почему вы не хотите голосовать?"

"А зачем? Мой голос ничего не изменит".

"Знаете, – сказал начальник, – я надеялся, что вы предложите какое-то более оригинальное объяснение".

Байсерман улыбнулся.

"Давайте откровенно, – продолжал начальник. – Меня вызывал партсекретарь и сказал: “Ваш работник отказывается голосовать, примите меры”. И теперь мне нужно как-то отчитаться".

Байсерман понял проблему начальника. Если он будет настаивать на своем, начальника обвинят в плохой воспитательной работе в коллективе.

"Ладно, – сказал он наконец. – Я согласен. Скажите партсекретарю, что я передумал и пойду голосовать".

Начальник вздохнул с облегчением. Байсерман пошел на избирательный участок и взял открепительный талон, а это означало, что он собирается голосовать в другом месте.

Ирина Макклеллан, жена американского профессора Вудфорда Макклеллана, которой в течение девяти лет отказывали в разрешении на выезд в США, тоже не была настроена принимать участие в голосовании. Незадолго до выборов 1980 года в ее двери позвонили.

"Макклеллан?" – спросил агитатор.

"Да, это я".

"Вы собираетесь голосовать?"

"Нет, не собираюсь", – сказала Ирина. И объяснила, что пытается эмигрировать, чтобы жить вместе с мужем, но ей постоянно отказывают в разрешении на выезд, ничего не объясняя.

Агитатор сообщил, что кандидат в депутаты от округа, где живет Ирина, сам Брежнев.

"Моя ситуация, – сказала Ирина, – связана именно с Брежневым. Я написала ему сотни писем и не получила ни одного ответа".

"Но почему вы думаете, что в этом виноват сам Брежнев?"

"Я жду визу на выезд. Если я ее получу до выборов, то пойду и проголосую за кого угодно – хоть за Брежнева, хоть за вас".

Через три недели агитатор позвонил и спросил, получила ли Ирина визу.

"Нет, – сказала она, – и я не рассчитываю получить ее до выборов".

"Поэтому вы не будете голосовать?"

"Нет, не буду голосовать".

В день выборов в двери позвонили. "Вы не пойдете?" – спросил агитатор, когда Ирина отворила двери.

"Нет, – ответила она, пытаясь сдержать раздражение. – Не пойду".

Крах потемкинской деревни

Советские граждане принимали также участие в социалистическом соревновании, где "добровольно" соревновались друг с другом за увеличение объемов производства. В начале года каждый гражданин брал на себя в своем учреждении или на заводе письменные "социалистические обязательства", а затем работники индивидуально или коллективно "боролись" за первенство в выполнении этих обещаний.

На Московском химическом заводе, где работала Соня Исакова, эти торжественные обещания собирала председатель профкома. "Девушки, – говорила она, – давайте-ка напишем социалистические обязательства. Даю вам полчаса". И каждая женщина из цеха серной кислоты писала приблизительно такое: "В связи с 64-й годовщиной Советской власти обязуюсь принять участие в выработке до конца года пяти тонн серной кислоты сверх плана, а также повышать свой идеологический уровень, посещая занятия по изучению произведений Ленина и придерживаться трудовой дисциплины".

То же происходило в других цехах предприятия, пока каждый работник не подписывал такое заявление. После этого всем назначались "соперники", с которыми надлежало соревноваться: рабочий соревновался с рабочим, подразделение – с подразделением (бухгалтерия – с финансовым отделом, инженеры – с конструкторским бюро, цех серной кислоты – с цехом производства поташа), а весь завод – с каким-то другим аналогичным химзаводом в Казахстане. Результаты соревнований сводились в таблицы представителями профсоюзов, которые давали волю своей фантазии, выдумывая продукцию, игнорируя прогулы и приписывая работникам усилия по повышению их идеологического уровня, которого никогда не существовало. Например, семьсот рабочих этого химического завода якобы записалось на курсы по изучению марксизма-ленинизма. Когда же проводились занятия, на них присутствовало не более трех человек. Несмотря на это, представитель профсоюза отчитывался о посещении занятий всеми рабочими, создавая тем самым проблему для завода в Казахстане, на котором работало всего пятьсот человек.

Пока все это длилось, созданная режимом "зеркальная комната" имела гипнотизирующий эффект. Везде, куда ни глянь, – в газетах, на радио и телевидении, в парламенте, на работе, в залах заседаний, в школе – человек сталкивался с обманчивыми фасадами, которые должны были удостоверять истинность одной-единственной точки зрения. Свобода слова прекратила свое существование даже на уровне возможности. Идеи, которые нельзя было высказывать, так и не были сформулированы, а люди, ища прибежища в конформизме, обратились к стереотипному, безопасному способу мышления.

Однако, когда в 1986 году была провозглашена гласность, люди стали получать доступ к информации, противоречившей официальной версии действительности. Любые правдивые данные в прессе, наподобие настоящих цифр смертности новорожденных в СССР, становились шоком после стольких лет официальной лжи. Времена правления Брежнева в газетах вскоре начали называть "периодом застоя".

В 1988 году, когда политика гласности разворачивалась полным ходом, стали разваливаться все аспекты лицемерной действительности, созданной режимом: его лживая версия истории, его лживое описание современной реальности и бесконечные миражи, целью которых было создание и поддержка у собственных граждан и у иностранцев впечатления о единодушном одобрении этого режима советским народом.