Абилькерим Велиляев: «Во всех смертных грехах обвиняли только нас»

18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал депортировали всех крымских татар (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годы Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют свидетельства из этих архивов.

Я, Абилькерим Велиляев, коренной житель Крыма, по национальности крымец (крымский татарин), родился 21 марта 1936 года (по паспорту, фактически 1934 года) в деревне Баши (ныне Головановка) Карасувбазарского (ныне Белогорского) района Крымской АССР.

Перед депортацией семья состояла из 9 человек: отец, Эбубекир Велиляев (1894 г.р.), мать, Абибе Велиляева (1900 г.р.), сестра, Гулизар Велиляева (1928 г.р.), сестра, Насия Велиляева (1930 г.р.), сестра, Рабия Велиляева (1932 г.р.), брат, Абильваид Велиляев (1938 г.р.), сестра, Гульнар Велиляева (1941 г.р.), сестра, Гульнас Велиляева (1943 г.р.).

18 мая 1944 года солдаты с оружием в руках, когда еще все спали, ворвались в дом и объявили, что нас высылают. На сборы дали 15 минут. Больше всех растерялся отец, потому что он очень плохо слышал. Он участник первой мировой войны, его еще в 1914 году контузило, и он почти оглох. Пока мать нас одевала, отец взял Коран и другие религиозные книги. Мать и старшие сестры собрали кое-какие продукты в узелки, а солдаты нас, как преступников, под оружием повели к колхозному двору.

До войны отец работал в колхозе табаковод-бригадиром. Мать работала колхозницей. У нас имелся большой двор. В нем находились дом, сарай для коров и овец, конюшня, а также помещения для домашней птицы и много всякой всячины, всего не перечислить. И все это осталось бесхозным. Солдаты нас уже к своему дому не пускали. Нас всех продержали в колхозном дворе до появления студебеккеров. А эти машины подъехали примерно к четырем часам вечера.

Нас быстро погрузили на машины и увезли в сторону Карасувбазара. К вечеру приехали в Сейтлер (ныне Нижнегорск), а на станции ожидал эшелон с телячьими вагонами, в которые нас начали грузить. Когда совсем стемнело, наш состав отправился по направлению на восток.

В пути следования, а мы ехали 18 суток, всякое было. В нашем вагоне померла старушка, ее «похоронили» недалеко от железной насыпи. А в соседнем вагоне родился мальчик. Были случаи, когда отставали от поезда.

Перед моими глазами стоит случай, который я до сих пор не могу забыть: на одной из стоянок моя мама, как и остальные женщины, соорудила очаг из камней и поставила кастрюлю на огонь для приготовления очередной похлебки. А в это время вдоль состава шла молодая женщина в военной форме в сопровождении нескольких человек, тоже в военной форме, и всех заставляла убрать свои кастрюли, а когда подошла к маминому очагу, то так пнула по кастрюле, что любой футболист позавидовал бы ее удару…

Но, а самый страшный случай в моей жизни – это то, что случилось еще до высылки нашего народа, когда советские войска освобождали от немецких фашистов, мою Родину – Крым. В начале апреля в 1944 года освободили и мою деревню. Целый день шли солдаты по нашей деревне, жители нашего села, старики, женщины и дети, встречали освободителей с радостью и цветами. К вечеру прибыла еще одна колонна. Группа солдат, человек 8-10 во главе с офицером, отделившись от колонны, направились к нашему дому, так как он был расположен на самом краю села. Зашли в дом и один из них больше всех говорил, наверное, он был командиром: он пошатывался и требовал водки у отца. Отец объяснял, что мусульманам пить спиртное нельзя – грех, у нас водки не бывает. После такого ответа обозленный «освободитель», достав из кобуры пистолет, заставил отца открыть рот и, воткнув в него дуло пистолета, а левой рукой схватив за ворот пиджака, стал его таскать из комнаты в комнату, приказав в то же время своим подчиненным обыскать дом. А мы, дети и мать с грудным ребенком на руках, вокруг отца плачем, боимся, что отца застрелят. Недовольный результатом обыска этот урод уже был готов застрелить отца. К счастью, в это время на столе появилась бутылка водки – кто-то из соседей спас отца от верной смерти. Увидев бутылку, «герой освободитель» повеселел и, наполнив стакан, выпил залпом. А через несколько минут он даже голову не мог поднять со стола, опьянел и заснул. В это самое время появился один из начальников и приказал увести эту свинью куда следует.

Но самое несправедливое было в том, что двое сыновей человека, которому было воткнуто дуло пистолета в рот, Муслим (1920 г.р.) и Аблятиф (1922 г.р.), тоже воевали против фашизма в рядах Советской армии. Старший сын в 1941 году был участником обороны Москвы и в 1945 году будет сражаться за взятие Варшавы, второй сын к этому времени сгорел со своим танком на Курской дуге и об этом никто даже не знал. Чем не геноцид?! Вот такими были действия «славных освободителей» по отношению к нашему мирному народу!

Итак, через 18 суток 4 июня 1944 года наш состав прибыл в город Коканд Ферганской области УзССР. Повели нас в баню. Потом мы оделись в свои дезинфицированные одежды, нас погрузили на двухколесные арбы с огромными колесами и повезли по кишлакам. Нас привезли в колхоз им. Тельмана в девяти километрах от г. Коканда. Разместили нашу семью в одной комнате без потолка, без полов, с двумя проемами для дверей и окна. Все девять человек жили в одной (правда большой) комнате.

Температура воздуха 40-45 градусов в тени, невозможно дышать, каждый день от голода и жары умирают старики. А дети, наевшись разных фруктов, в том числе и тутовых ягод, от жажды напиваются мутной воды, которая течет в арыках, и мрут как мухи. Каждый день по несколько трупов…

Все взрослое население работает в колхозе на разных работах. А дети сами по себе, но тоже заняты поиском пищи. Однажды после уборки зерновых мы, дети, пошли искать колоски, нас было человек 5-6 и среди них самый старший был я. Идем мы к полю, где уже пасутся коровы. Но вдруг одной девочке стало плохо, она пошатнулась и села на землю, ее вырвало, потом и вовсе стала харкать кровью. Когда кашель стих, я хотел ее поднять, она не могла встать, лежала и все время просила, чтобы я ее оставил умирать там, где она лежит. Когда девочке немного полегчало, я ее поднял, и она прислонилась к моему плечу. Я обхватил ее хрупкое тело рукой, и мы тихонько пошли в сторону кишлака. Но шли недолго, ей снова стало хуже. Тогда я ее взвалил на плечо и понес к кибитке, где они жили вдвоем с матерью, больше с ними никого не было. А отец у нее тоже сражался на фронте. Девочку звали Шевкъие, пока ее нес, она меня умоляла, чтобы я ее оставил. Когда я ее донес до матери, она была еще жива, но, к большому сожалению, ни в чем не повинная девчушка умерла почти на моих руках. Ее больная мама, не выдержав эту утрату, тоже умерла, их похоронили вместе. Ну что вы на это скажете, господа коммуно-шовинисты, это тоже не геноцид?!

К осени 1944 года двух моих сестер шестнадцати и четырнадцати лет приняли на учебу в ЖДУ (железнодорожное училище), расположенное в городе. Жили они в общежитии, домой приезжали раз в неделю с ночевкой, а на второй день после обеда уезжали в город на учебу. Это я к тому, что они всю неделю живут на один паек хлеба вдвоем, второй паек получают в конце недели и сэкономленную целую буханку привозят нам, и в тот день у нас праздник…

Приближалась зима и мы с отцом начали заготовку дров к зиме. Примерно в двух километрах от кишлака находился тугай (участок террас долин рек Средней и Центральной Азии, затапливаемый во время паводков и половодий – КР), а там сухих деревьев много. Отец их валил, и мы их волокли домой. Сами топим и в город на продажу несем. Представьте себе мальчика десяти лет с дровами на спине, которым цена 50-60 рублей, в то время как цена одного килограмма хлеба 100-120 рублей, преодолевающего девятикилометровое расстояние ежедневно, и так всю зиму. Это тоже не геноцид?!

К концу лета 1945 года с войны вернулся старший брат в чине старшего лейтенанта, и все мы очень обрадовались. На второй день приехали с комендатуры, его тоже поставили на учет, и он стал спецпереселенцем. Брат в городе устроился на работу, но нас к себе забрать не может – не разрешают. Прошло месяца два, заболел отец брюшным тифом и на седьмой день умер. Отца похоронили, теперь заболела мать, лежит как живой труп. Однажды ночью на грузовике приехал брат и без разрешения перевез нас в город.

В 1950 году я окончил 7 классов на узбекском языке и поступил в ФЗО при ЧПК (чулочно-прядильный комбинат) После годового обучения, стал самостоятельно работать помощником мастера при ЧПК в городе Коканде Ферганской области УзССР.

Городская жизнь по сравнению с сельской была сущим адом. Во всех смертных грехах обвиняли только нас, крымских татар. Всюду нас оскорбляли и имя нам было предатель. Как будто не Германия, а мы, крымцы, начали войну против СССР.

А комендантский режим – это уже унижения со стороны власть имущих. Каждый комендант издевался по-своему, иногда целый день приходилось стоять в очереди: то он обедает несколько часов, а то и по делам куда-то уйдет. Попробуй пикнуть, получишь 15 суток, потому что каждый «изменник родины», достигший 18-летнего возраста, обязан был раз в месяц ходить на отметку в комендатуру. Вот так и прошло мое «счастливое детство». В 1955 году меня призвали в Советскую армию. Отслужив три года, в 1958 году вернулся домой к матери.

Указам не верю, особенно если они касаются нашего крымскотатарского национального вопроса. Они не исполняются, их просто игнорируют. Даже не признают.

На Родину, в Крым, вернулся в октябре 1992 года. В настоящее время проживаю в селе Партизанское Симферопольского района.

(Воспоминание от 20 ноября 2009 года)

К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий