Игорь Мовенко об обысках и избиении: «Люди хотели помочь добить меня»

Дважды подсудимый севастополец Игорь Мовенко уже два года как «завсегдатай» в местном суде. Проукраинского активиста Игоря Мовенко подконтрольные России судьи уже обязали заплатить штраф в размере 2000 рублей (около тысячи гривен – КР) за наклейки с логотипом украинского добровольческого батальона «Азов» на велосипеде. Заметил эти лого, которые пророссийски настроенные люди в Крыму называют «нацистскими», бывший сотрудник украинского «Беркута». Экс-спецслужащий, а ныне – сотрудник Росгвардии – избил Мовенко, трижды проломив мужчине лицо, тот попал на операционный стол. Однако, полиция задерживать коллегу отказалась. Дело об избиении до сих пор не передано в суд. Зато после этого жизнь проукраинского активиста стала похожа на фрагменты российского боевика. Его обыскивали, избивали, и, наконец – обвинили в экстремизме. Сейчас севастополец – обвиняемый уже в уголовном деле. А судят его за комментарии в соцсети «ВКонтакте».

Игорь Мовенко в интервью Крым.Реалии рассказал об атмосфере всеобщего страха и нарушениях прав человека в аннексированном Крыму.

– Игорь, что вы помните о нападении?

– Я подъехал на велосипеде, припарковал его, зашел в супермаркет, чтобы снять деньги с карточки, потом минут через 15 я вышел, подошел к велосипеду. Краем глаза я уже заметил, что здесь рядышком собралась толпа людей. Тут ко мне с правой стороны подошел мужчина невысокого роста. Это в последствии оказался бывший сотрудник «Беркута» Суходольский, ныне – служащий Росгвардии. Он в нецензурной форме спросил: «Что это у тебя на велосипеде наклеено?». А у меня там была наклеена украинская символика и логотип «Азова». Не дожидаясь моего ответа, начал меня бить, просто бить. Он нанес три удара мне в лицо, в грудь, и начал заваливать. Повалил на землю, надел на руки пластмассовые стяжки.

– Они у него были с собой?

– Да. Я не знаю, откуда он их взял – подготовился, наверное. Он начал всем рассказывать, что я террорист, что у меня в сумке бомба, а в сумке у меня был волейбольный мяч.

– Как люди реагировали? Вы запомнили?

– Конечно, запомнил. Люди хотели помочь… добить меня. Вся эта толпа оскорбляла меня всячески, хотели поучаствовать в избиении… это агрессия была такая абсолютная и неуправляемая.

– Вы помните, что говорили? Речь шла именно об украинской символике?

– О том, что я фашист, нацист, хохол, что меня надо кастрировать, что-то еще такое. Я пытался сказать, что этот человек просто на меня напал, я ничего не делал.

– Как об избиении узнала ваша жена?

– Ко мне подошла девушка и пыталась мне помочь, налила мне воды, и я попросил ее связаться с моей женой, сказал номер телефона, она набрала его, приехала моя жена, и сняла немножечко видео в тот момент, как приехали полицейские.

– А как полицейские отреагировали?

– Они подошли, поздоровались с этим человеком. Жена пыталась потребовать удостоверение того, кто меня избил, но он говорит – у меня оно есть, но показывать не буду. Он сказал полиции, что произвел задержание террориста.

– Они составили какой-то протокол?

– Я не знаю, я этого всего не видел, потому что я лежал лицом в землю практически. Потом девушка вызвала так же скорую. У меня был тройной перелом лица. Ну, это потом уже в больнице выяснилось. Меня нужно было срочно в больницу везти. Я не был в том состоянии, чтоб меня задерживать. И вот так, с этими стяжками, меня посадили в скорую вместе с двумя охранниками. Эти охранники меня сопровождали до больницы в связанном состоянии, с разбитым лицом, со стяжками на руках, и я с этими стяжками находился до операции. Их не снимали с меня, пока сам врач не настоял: «нам нужно взять у него пункцию спинного мозга, потому что непонятно, у него сотрясение, может, он сейчас вообще отключится».

– Удалось ли вам в суде добиться чего-то?

– Я написал заявление, следователь вызывал на допрос меня как пострадавшего. Так же он вызывал и этого Суходольского на допрос, потому что уже было известно, что он с ним общался, и были его свидетельские показания по этому делу. И дело не продолжается.

– То есть даже до суда это не дошло?

– Нет дела. Есть следственные действия, а дела за два года не появилось. Для них этот человек считается героем, и заводить на него дело – всеми способами они тормозят это.

– Где сейчас этот велосипед?

– Велосипед уже давно разобранный и распроданный. У меня уже другой велосипед, намного лучше. Во-первых, по решению суда потребовали снять с него наклейки полка «Азов». А потом в процессе, когда они меня уже задерживали по второму делу, по комментариям в соцсетях, когда они ко мне ворвались в квартиру и увидели велосипед просто с гербом Украины, они уже сами в устной форме потребовали его снять. В итоге я все отклеил. Я еще потом на этом велосипеде ездил, но это уже не имеет значения.

– Вы считаете, что против вас возбудили два дела, потому что вы решили судиться с тем, кто вас избил?

– Конечно, это напрямую все связано. Комментарий был написан задолго до того, как меня избили, однако никого это не волновало до того, как я стал известен здесь со своей проукраинской позицией. Я не стеснялся в городе демонстрировать то, что я украинец, я на велосипеде ездил с украинской символикой, с ленточками «жовто-блакитными», то есть я всем пытался показать, что я поддерживаю Украину, и для меня это все нормально и естественно.

– Вы были готовы получать агрессию в ответ на символику? Почему вы ее не снимали?

– Я понимал, что этим может все закончиться, но, как я рассуждал на тот момент, это нужно было показать. Я считаю, что мир должен был увидеть отношение здесь к людям, к украинцам. Это должны были увидеть... Мое дело обязательно должно повлиять на понимание миром ситуации в Крыму, потому что иначе в этом нет смысла. Очевидно, что это нарушение прав человека.

– Я знаю, что вас показательно задерживали перед коллегами. Расскажите, как это было.

– Ну, задержание происходило по пути на работу. Я шел с сотрудниками. У обочины стояли два автомобиля, как будто поломанные, с открытыми капотами, и люди их как будто ремонтировали. А когда я поравнялся с этими автомобилями, оттуда выбежал спецназ в масках. Они направились в мою сторону, тут же завалили меня, надели наручники за спиной и завели назад в этот микроавтобус. Там меня избили.

– Вам что-то говорили, когда избивали?

– Да, мне вспомнили то дело, вспомнили этого человека, который меня избивал, говорили, что могут его пригласить сюда, чтобы он довершил дело. Пытались выяснить у меня причастность к этим комментариям, они там их озвучивали: ты писал, не ты писал… Потом меня завели на работу. И там происходили уже следственные мероприятия с понятыми, свидетелями. Мне до этого запретили вообще что-либо говорить, сказали просто стоять молча – и все. Отвечать односложно – да, нет. Когда я попытался сказать, что я хотел бы связаться с женой, они меня завели за угол, снова побили, сказали: мы тебе раз сказали – молчать, вот и стой молча.

– Сотрудники ваши понимали, что вас бьют?

– Возможно, возможно. Потому что они были перепуганные все. Я думаю, они понимали, что происходит. После этого меня снова запаковали в этот микроавтобус, снова начали избивать – всю дорогу, пока мы ехали ко мне домой. У меня забрали ключи от квартиры, и сами же открыли ее моим ключом. И вся эта группа, там человек, наверное, восемь, зашла в квартиру, сразу разбежались во все стороны – в комнату, в кухню, то есть везде, было такое ощущение, что они просто собираются что-то там подкинуть. Жена моя пыталась за ними бегать, собирать их в кучу, потому что очевидно было, что что-то они хотели сделать. Я думаю, это не закончилось бы просто досмотром помещения, и там обнаружили бы у меня какие-нибудь снаряды, автоматы, патроны, я не знаю, что они любят подкидывать. Дома они запретили жене вызывать адвоката, звонить куда-либо, забрали у нее телефон. Мне сказали: сиди здесь, смотри глазами в пол, глаза не поднимай, молчи, пока они производили вот этот досмотр помещения. Компьютер включили мой, попросили меня зайти на свою страницу, открыть конкретно вот этот комментарий. У них уже был адрес, по которому нужно зайти конкретно, чтоб попасть на нужную страницу. Спросили, мой ли комментарий.

– Вы были в наручниках все это время?

– Я в наручниках был все время – с момента задержания перед работой и до того, как меня привезли в ФСБ. То есть, после того, как они изъяли компьютер и телефоны у меня дома, они меня снова забрали, погрузили в микроавтобус, но уже не били, уже посадили нормально даже на сиденье – в микроавтобусе. До этого я там раком стоял кое-как, в общем, жуткое дело, неудобно страшно, а тут они меня уже посадили, видимо, посмотрели, что я адекватный. А до этого они мне еще шапку натянули так, чтоб я не видел, куда они меня везут. Думаю, если б шапки не было, они мешок надели бы на голову. Они меня привезли в ФСБ, и уже там сняли наручники, и был допрос непосредственный.

– А адвоката допустили к вам на этот допрос?

– Нет, конечно, адвоката не было. Мы же не смогли его вызвать, все происходило в течение часа. А они же не сообщили, куда меня повезут.

– Люди, которые были свидетелями этих событий, согласны поддержать вас в суде?

– Людей, которые меня поддерживают и понимают, достаточное количество. У меня поменялись знакомые и друзья – одни отпали в 2014 году, другие – появились. Все нынешние мои знакомые, друзья, товарищи узнают, что происходит, понимают ситуацию, но свидетельствовать в защиту боятся. По объективным причинам, потому что им тут дальше жить. Хотя для меня это дико на самом деле, но найти свидетелей в данном деле очень сложно. Я, честно говоря, не знаю за всех, но этот страх ощущается. Разговаривать с людьми на политические темы здесь в принципе опасно. Не знаешь, с кем диалог заведешь. Если есть проукраинские люди, то они об этом молчат. И, я не знаю, наверное, вот только на таких политических заседаниях они встречаются.

– К вам приходят на суд активисты?

– Да, проукраинские ребята. Я никого из них не знаю, первый раз видел. Для меня важно это, очень важно. Это поднимает настроение, это говорит о том, что все-таки кто-то поддерживает меня, что не зря все это происходит.

– Как ваши близкие справляются?

– Жена переживает, естественно, волнуется. Ну это естественное состояние, когда такое происходит у тебя в семье. Но, слава Богу, мы все одного мнения. Потому что насколько я вижу, другие дела политические в Крыму – они намного жестче, серьезнее. Тот факт, что меня избили – это серьезно. Но само это дело – достаточно примитивное, смешное, и я не знаю, насколько оно вообще требует внимания.

– Вы верите в то, что удастся себя отстоять в этом суде?

– Нет, абсолютно. То есть, я понимаю, что приговор будет однозначно обвинительный, вопрос только в количестве лет. Может, штраф будет, не знаю.

Наверное, никто не думает, что может попасть в подобную ситуацию. Это же страшно, если вы просто идете по улице, к вам подходят люди и начинают вас избивать. У меня сравнение только с нацистской Германией, когда там могли к евреям подходить на улице и избивать просто потому, что они другой национальности, других взглядов. У меня ассоциация только с нацистской Германией. То, что происходило там, происходит в Крыму.

С этим здесь не борются, то есть власти не настроены расследовать подобные дела – за избиение, преследование за посты в социальных сетях. По сути, каждого второго комментатора в социальной сети можно просто брать и привлекать к суду. А я уже вообще ничего не пишу в соцсетях. Я понимаю, что теперь… теперь это уже и не нужно. Все, что нужно, вскрылось…