Мы живем во времена битв на полях исторической памяти, перерастающих в международные конфликты. Недавно такой конфликт произошел между Польшей и Израилем после того, как Сейм принял поправки к закону "Об институте национальной памяти". 1 марта этот закон вступил в силу. Теперь уголовному преследованию подлежат лица, которые публично говорят о "польских лагерях смерти" для определения нацистских лагерей, созданных на территории оккупированной нацистами Польши, или приписывают полякам участие в Холокосте.
Возражений по поводу наименования лагерей смерти ни у кого не было – они, конечно же, нацистские, а не польские, но отрицание участия поляков в Холокосте вызвало бурную реакцию Израиля, где сочли этот закон попыткой переписать историю, и теперь политикам и историкам двух стран предстоят, очевидно, непростые консультации по спорным вопросам. Отрицать участие поляков в уничтожении евреев невозможно. Достаточно вспомнить трагедию Едвабне, польской деревни, где в июле 1941 года, при активном участии поляков, произошло массовое убийство евреев; послевоенные погромы в Кельцах, Люблинском воеводстве, в Кракове.
Тема польско-еврейских отношений необъятна. Я столкнулся с ней во время работы над книгой о жизни и гибели Варшавского гетто. С тех давних пор она не отпускает меня.
Евреи составляли в довоенной Польше 10 процентов населения. У каждого слоя населения был свой ненавистный еврей: у крестьянина – мелкий торговец, у ремесленника – еврейский конкурент, у предпринимателя – еврейский промышленник, у религиозного католика – иудей. Ничто так не объединяет людей, как общий враг. У городского люмпена, у лавочника и рабочего, у служащего и учителя среди житейских забот и затягивающего быта, среди мещанских интересов возникало чувство цельности существования, понимание своего исторического места в ряду предков, охранявших родную землю, и потомков, которым суждено продолжить это святое дело. А хитрым ловкачам-чужакам нашей правды не понять, нашей болью не болеть, они пришли невесть откуда и невесть куда уйдут. Так пусть же поскорее убираются, мы им зла не желаем, пусть себе живут, только подальше от нас.
Такое единодушное "Вон!" прозвучало в 1968 году в Варшаве. Телевидение показало эту сцену. Сначала на трибуне партийного форума был лысый человек с простоватым лицом крестьянина. Польский диктатор, воспитанный в коминтерновских кулуарах с их догматическим интернационализмом и женатый на еврейке, Владислав Гомулка лично, возможно, был чужд антисемитизму многих своих соотечественников. Но, следуя в фарватере советской международной политики, он после Шестидневной войны счел необходимым провести еврейскую чистку в государственном и партийном аппарате. И вот в один из переломных моментов своего правления он делает доклад на собрании столичного партактива.
Он говорит о роли интеллигенции в жизни страны, о студенческих забастовках, об экономическом положении, и зал слушает его спокойно и настороженно до тех пор, пока Гомулка не переходит к главному – к тому, что волнует всех. "А теперь, товарищи, я скажу о лицах еврейской национальности..." И дальнейшие его слова тонут в многоголосом реве аудитории: "Вон их, вон с нашей земли! Выслать их всех до единого".
То, что не доделал Гитлер с его Треблинкой, доделала послевоенная польская история
В глазах Гомулки растерянность. Он кричит: "Товарищи!" Он колотит кулаком по трибуне. Но рев зала покрывает его голос, секретари райкомов, партийные функционеры, молодые коммунисты – сейчас они все едины. Забыв о партийных распрях, о бедах и проблемах своей страны, они ревут, кричат, вопя: "Вон!" Так в Польше началась кампания против "сионистов". Она дала возможность провести чистки внутри правящей партии, уволить многих высокопоставленных офицеров еврейского происхождения и всех, кого подозревали в произраильских симпатиях.
И снова временной сдвиг. Апрель 1994-го. На сцене московского Дома ученых за небольшим столиком рядком – шесть пожилых людей. Генерал. Актер. Парламентарий. Историк. Пенсионерка. Врач. С трибуны слышится: "Впервые Россия вместе со всеми цивилизованными странами отмечает Международный день памяти евреев – жертв нацизма".
Из сидящих в президиуме собрания мне особенно интересен врач. Я не видел его четверть века, с того самого моего визита в Лодзь, где я отыскал его, одного из руководителей восстания в Варшавском гетто, живущего в забвении. Тогда в 67-м ему было под пятьдесят, стало быть в 94-м – семьдесят пять. Марк Эдельман пристально смотрит в зал, где собрался московский бомонд – министры, писатели, ученые, актеры. А зал смотрит на Эдельмана – на старого еврея, который полвека назад вместе с сотней таких же, как он, пылких мальчиков вышел из подземелий гетто, чтобы достойно умереть с оружием в руках. И не умер, а сидит здесь как символ еврейского сопротивления и мученичества.
Выступая в Польском культурном центре в Москве, он сказал: "В Варшаве прятались 12 тысяч евреев при населении города 700 тысяч. В спасении одного еврея участвовало пять человек. Это значит: каждый десятый – одиннадцатый варшавянин был причастен к спасению. Но зло одного звучит громче добра многих". Его спрашивают о причинах отъезда остатков польского еврейства в конце 1960-х. "Шла борьба за власть, – отвечает он, – а в такой борьбе всегда нужен враг. Без врага не мобилизуешь общество. Из остававшихся в стране 18 тысяч евреев уехали 13 тысяч. Они чувствовали себя оскорбленными, их считали людьми второго сорта. Сколько их сейчас? Специальной статистики нет. Думаю, 4-5 тысяч. Одни старики..."
То, что не доделал Гитлер с его Треблинкой, доделала послевоенная польская история.
Михаил Румер-Зараев, прозаик и публицист
Мнения, высказанные в рубрике "Блоги", передают взгляды самих авторов и не обязательно отражают позицию редакции
Оригинал публикации – на сайте Радио Свобода
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: