«Глухая оборона» Кремля

"Возможно, нужно действовать наоборот, не "перекрывать", а "давать"? Например: давать инвестиции, подтягивать русский бизнес в тот же самый Крым. И тогда на классический вопрос "Будет ли Крым нашим?" появится выразительный технологический ответ: "Да". Только не потому, что мы его захватим или выстроим косу на остров Тузла, преодолев сопротивление украинских пограничников. Трудно придумать что-то более тупое и менее эффективное. А, наверное, просто потому, что туда придет русский бизнес, который имеет для этого все предпосылки, учитывая наши традиционные связи с Крымом. Это, собственно, и будет означать то, что Крым станет намного более российским, чем он когда-то был. В моем понимании это и есть стратегия России, которую я называл страшным словосочетанием "Либеральная империя".

Так говорил Анатолий Чубайс, автор популярной в начале 2000-х годов концепции "либеральной империи", призванной подчинить российскому влиянию Украину и другие соседние страны. Но не за счет военного вторжения или политического давления, а благодаря применению soft power – "мягкой силы", прежде всего экономической.

С тех пор прошло 15 лет. Новые провластные идеологи предлагают иной взгляд на Россию – в статье "Одиночество полукровки", вышедшей в журнале "Россия в глобальной политике", его формулирует помощник президента России Владислав Сурков. В нем он провозглашает курс на "стратегическое одиночество" России – страны, которая по словам Суркова, "четыре века стремилась на Восток и четыре века на Запад", но не нашла себя ни там, ни там.

"Самодержцы усердно женились на немках, имперские дворянство и бюрократия активно пополнялись "бродяжными иноземцами". Но европейцы в России быстро и повально русели, а русские все никак не европеизировались. Русская армия победоносно и жертвенно сражалась во всех крупнейших войнах Европы, которая по накопленному опыту может считаться наиболее склонным к массовому насилию и самым кровожадным из всех континентов. Великие победы и великие жертвы приносили стране много западных территорий, но не друзей", – пишет Владислав Сурков с чувством глубокой обиды на окружающий его страну неблагодарный мир – чувством, вообще характерным для рассуждений многих близких к сегодняшней власти людей в России.

Вывод Суркова: Россия – "страна-полукровка", ни Запад, ни Восток, "везде родственник и нигде не родная". Ей никто не нужен, она сама способна "конкурировать и сотрудничать, вызывать страх и ненависть, любопытство, симпатию, восхищение. Только уже без ложных целей и самоотрицания". Такое "геополитическое одиночество", по мнению Суркова, ждет Россию в ближайшие два-три столетия.

Стоит ли воспринимать всерьез размышления влиятельного, но несколько экстравагантного президентского помощника? С чем связано появление его концепции и способна ли она стать основой внешней политики России на годы вперед? Что такое изоляционизм – в России и других станах? Об этом в интервью Радио Свобода размышляет профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге, историк-американист Иван Курилла.

– В 2003 году Анатолий Чубайс выступил с концепцией "либеральной империи" – активного присутствия, расширения влияния России на постсоветском пространстве (как минимум), прежде всего влияния экономического. Прошло 15 лет, и Владислав Сурков в своей статье провозгласил "геополитическое одиночество" России, да еще якобы пришедшее на 200–300 лет. Прямо противоположный взгляд на вещи. На ваш взгляд, о чем это говорит? Концепция изменилась, потому что что-то не удалось – или просто потому, что "новое время, новые песни"? Можно это считать признанием поражения внешней политики эпохи Путина?

– Мне представляется, что все подобного рода концепции, возникающие где-то недалеко от центров российской власти, представляют собой такую виньетку – попытку рационализировать решения, принимающиеся властью. Причем это попытки вторичные. Концепция "либеральной империи", конечно, была "подслушана" в Соединенных Штатах, там появились статьи в это время с такими заголовками. А то, что сейчас написал Сурков, "стянуто" с того, что писалось в XIX веке в России. Это попытка рационализировать то, что решается в Кремле, те повороты внешней политики, которые очень трудно объяснить рациональным путем. Именно поэтому возникают идеологические конструкции, но они здесь вторичны. Мне не кажется, что кто-то из действительно принимающих решение в области внешней политики сформулировал для себя какую-то идеологию и в соответствии с ней работает. Нет, здесь всё прямо наоборот. Вспомним, что тот же самый Сурков изобретал 10 лет назад концепцию "суверенной демократии", которая тоже какое-то время активно использовалась. Это тоже было объяснение, а не причина того, что происходило. Происходит наложение какой-то идеологической картины, которая на короткое время как бы объясняет происходящее. "Суверенную демократию" забыли спустя пару лет, то, что написал Сурков нынче, будет актуально еще менее продолжительное время.

​– Изоляционизм как таковой – это вполне конкретное историческое и политическое явление, довольно нередкое в истории многих государств. Соединенные Штаты тоже знали несколько периодов изоляционистской внешней политики. Дональда Трампа с его лозунгом America First ("Америка прежде всего") тоже иногда называют изоляционистом. Похож ли дух американского изоляционизма на русские идеологические концепции такого рода или это совсем другое явление?

– Совсем другое. У американского изоляционизма корни еще в XVIII веке, их можно увидеть в так называемом прощальном обращении Джорджа Вашингтона, который говорил, что Соединенные Штаты представляют собой такой демократический эксперимент, что им не надо вмешиваться в политические дела Европы, потому что такое вмешательство может эксперимент погубить. Со времен Вашингтона эта идея сохранялась: мол, Соединенные Штаты строят новое общество и не должны вмешиваться в политические дрязги общества старого, европейского. Так вплоть до ХХ века и прожили – до эпохи обеих мировых войн, Вудро Вильсона и затем Франклина Делано Рузвельта. В России же совсем другая история. Здесь традиция дистанцирования от Запада восходит скорее к спорам после Чаадаева. Здесь совсем другая идея, она заключается в том, что Запад угрожает нашей самобытности. В США изоляционисты видели в Европе вчерашний день, прошлое, от которого надо дистанцироваться, а потому не принимать участие в политических союзах и военно-политических столкновениях Старого Света. А вот для России как раз участие в военно-политических столкновениях всегда было частью политики. Изоляционизма "по-американски" Россия никогда не придерживалась, никогда не выдвигала ничего подобного в качестве идеи. Даже в тех случаях, когда во внутренних дебатах Запад рисовался как нечто совершенно чуждое России, Россия или Советский Союз в ХХ веке активно участвовали во всех политических спорах и европейских войнах. Для России то, что мы можем назвать российским изоляционизмом, прежде всего касалось каких-то культурно-исторических угроз, которые якобы нависают с Запада, – примерно то, о чем писал Данилевский. Угрозу видели как раз в модернизации западного типа. Это противоположные с американским изоляционизмом понятия.

​– То есть то, что предлагает Сурков, – это не какой-то вариант, условно говоря, доктрины Монро для современной России, а скорее вариант того, что когда-то избрала для себя Япония, пока не приплыл американский коммодор Перри со своей эскадрой "черных кораблей" и насильно не открыл ее остальному миру?

– Да, скорее похоже на этот опыт, но при понятной невыполнимости того, что говорит Сурков. Если японцы самоизоляцию действительно осуществили, то в XXI веке для России это нереально. Россия – совсем не остров, хотя некоторые российские геополитики любят словосочетание "остров Россия". Поскольку это невыполнимо, текст Суркова мне кажется проходной концепцией. Хотя какие-то похожие теории околовластные политологи предлагают уже несколько лет. Это идея особого пути – но какая страна не особая? Почему Россия более особая, чем Франция, или Испания, или Турция? Все по-своему особые. У всех есть какой-то путь, который отличается от соседей, но возводить этот особый путь в нечто альтернативное остальному человечеству – это особая "фишка" Суркова. Это не представляется мне серьезным, потому что государство у нас сегодня не идеологично. Это не Советский Союз, в котором действительно на идеологию обращали внимание, то есть идеология действительно определяла какие-то способы решения проблем. Я не вижу, чтобы в сегодняшней России идеологические конструкты каким-то образом предопределяли политические решения. Здесь, пожалуй, обратная последовательность: есть какие-то политические решения, которые продиктованы иногда экономической выгодой, очень часто – стремлением удержать власть, то есть чем-то вполне прагматическим и рациональным с точки зрения носителей власти. А на эту прагматику власти наклеена сверху вчера одна идеологическая концепция, сегодня – прямо ей противоположная, завтра может быть еще какая-то.

​– Сурков в конце своего текста оговаривается, что "Россия, без сомнения, будет торговать, привлекать инвестиции, обмениваться знаниями, воевать (война ведь тоже способ общения), участвовать в коллаборациях, состоять в организациях, конкурировать и сотрудничать". Тут приходит на ум еще одно историческое воспоминание – о так называемой "блестящей изоляции" Британской империи в эпоху королевы Виктории. Британия в какой-то период времени ни с кем особенно не сближалась, но при этом оставалась могучей и весьма уважаемой державой. Может, и России такая изоляция могла бы наконец пойти на пользу?

– Если у Суркова Россия собирается воевать и при этом не заключать ни с кем союзов, то это политика, обреченная на поражение. Одно из главных умений тех, кто собирается воевать, – это заключить союз. Великобритания как раз всегда очень хорошо умела, и в период "блестящей изоляции" тоже, сколачивать коалиции, находить союзников, которые воевали бы за ее интересы в Европе. Это опять противоположность тому, о чем пишет сейчас Сурков. Не вижу здесь аналогий. Да, многие страны в истории провозглашали или проводили в той или иной степени изоляционистскую политику, но в тех случаях, которые мы можем считать более-менее успешными, это была изоляция от вовлечения в чужие конфликты. Если бы Сурков написал, что Россия больше не будет вмешиваться в сирийские, например, проблемы или не будет вмешиваться в политику европейских соседей, это была бы та изоляция, которую можно было бы сравнивать с какими-то историческими примерами. Но как раз про это Сурков ничего не пишет, а, изъясняясь метафорами, пишет, по всей видимости, о том, что единственное, чего Россия не позволит, – это изменить свою собственную политическую систему. Это не изоляция, а скорее глухая оборона нынешней власти от любых проникающих извне влияний. Это не модернизационная изоляция, а наоборот, попытка защититься от модернизации, – говорит историк Иван Курилла.