«Посадить меня в тюрьму ничего не стоит». Росcийская активистка Шевченко – о жизни после приговора

Ростовская активистка Анастасия Шевченко, бывший координатор движения "Открытая Россия", приговорена к четырем годам условно за деятельность "нежелательной иностранной организации". Она стала первой в стране фигуранткой такого уголовного дела. В ожидании вердикта суда Шевченко провела два года под жестким домашним арестом, из них четыре месяца – со скрытой камерой в спальне, потеряла дочь, которая умерла в больнице, так и не попрощавшись с матерью. Почему условный срок не победа и как она готовилась к пяти годам тюрьмы, осужденная рассказала Кавказ.Реалии.

Дело против Шевченко было возбуждено в 2019 году. Поводом к этому послужили два административных штрафа за открытые дебаты с депутатом городской думы Таганрога от "Единой России" и организация семинара по предвыборной тематике. На время следствия суд запретил вызывать на дом врача для детей активистки и не пустил ее в больницу к старшей дочери, которая содержалась в доме-интернате для глубоко умственно отсталых детей – спустя несколько дней та скончалась. Первые прогулки Шевченко позволили спустя год ареста, за месяц до общего карантина. В ходе следствия выяснилось, что силовики четыре месяца следили за ней через камеру, тайно установленную в спальне.

При таких обстоятельствах Анастасия была уверена, что ей дадут реальный срок. К тому же обвинение просило для нее пять лет реального заключения. Но в феврале 2021 года Октябрьский районный суд Ростовской области вынес решение: четыре года условно.

– Ещё во время следствия по вашему делу вы говорили, что уверены в обвинительном приговоре и реальном заключении. Вы даже не предполагали, что срок будет условным?

– Конечно, несолидно было бы такое дело развернуть: два года держать под арестом, а потом назначить условный срок. Я была уверена в обвинительном приговоре, но не ожидала, что прокуратура попросит пять лет тюрьмы – это очень много, столько дают за убийство по неосторожности. Эта цифра была шокирующей для всех, а особенно для детей и мамы. Десять дней между требованием прокурора и оглашением приговора были настоящим кошмаром, вспоминать страшно.

Ощущение было, будто поставили диагноз и тебе осталось жить десять дней – сразу расставляешь приоритеты, чтó тебе в жизни важно. Вот включаешь фильм, там какие-то проблемы происходят, а ты думаешь: "Это всё вообще ерунда". А не ерунда – дети, я очень переживала за них. И решила, что все эти десять дней мы будем максимально вместе, мы стали единым организмом, даже спали вместе. Они все время снимали меня на видео, делали фотографии – мы смеёмся везде, но даже через экран чувствуется напряжение, что мы, возможно, пять лет друг друга не увидим. Влада в следующем году заканчивает 11-й класс, Миша – начальную школу. Это серьёзные этапы в жизни, и без мамы, конечно, страшно.

– Вы как-то готовились к тюрьме?

– Я записала маме и детям инструкции. Поскольку я не могла выполнять родительские обязанности за пределами квартиры, я старалась максимально взять всё на себя в быту. Теперь же я показала им, как включать стиральную машинку, пользоваться духовкой, снимать показания счетчиков, составила список врачей, к которым они ходят, график оплаты интернета. В общем, сложился достаточно большой список этих бытовых дел. Слава Богу, ничего пока не пригодилось, но мы ничего не удаляем – еще может понадобиться. Сейчас зато очень удобно: если им что-то нужно сделать, а меня нет дома, я говорю: "Делайте сами, у вас есть инструкция" (смеется).

Ну и собрали вместе с детьми мне сумку. Примерно я понимала, что надо с собой брать: ничего в стекле, тёмное бельё, носки, освежитель воздуха, потому что в изоляторе было очень накурено, книги, фотографии, постельное бельё – там даже подушку не давали. Ещё кучу тетрадей, я думала, что буду много писать – записывать свои переживания и отправлять письма детям, друзьям.

–​ Можете вспомнить день приговора? Как вы себя чувствовали тогда?

– Если я скажу, что мне было не страшно, я совру, страх – это нормальная реакция на такое событие в жизни. Это было первое "серьёзное" заседание, на которое пришел Миша. Я несколько раз переспросила, пойдёт ли он, и он сказал твёрдо: "Мама, не спрашивай меня больше, я хочу быть с тобой рядом". В итоге он уснул на половине приговора, потому что ребёнку это было тяжело – такое монотонное чтение, и ничего для него не понятно.

Сама я слушала приговор и понимала, что судья ведёт к тому, что я виновна. Когда она произнесла все эти слова, что я не могу искупить свою вину никак, кроме лишения свободы, мне казалось, что это бред, что человек не может это произносить. Когда прозвучало, что срок условный, я быстро переключилась на маму, потому что она начала плакать – оказалось, от радости. Сказала, что хотела поблагодарить судью (смеётся). Мама рассматривает условный срок как победу. Может, со стороны так и чувствуется – все радовались, даже начальник ФСИН, который за мной приехал, – но изнутри свободы нет, ты всё равно как будто до сих пор под следствием.

–​ Вы имеете в виду ограничения, наложенные на вас?

– Да, по сути, жизнь после приговора на условном сроке – это новая мера пресечения. Мне нельзя ходить на митинги, дебаты, лекции и выставки, посвящённые политике – этим запретом они прямо расписались под тем, что дело чисто политическое, и польстили тем, что какую-то опасность во мне как в политике все-таки видят.

Ещё мне нужно отмечаться во ФСИН каждый третий понедельник месяца и уведомлять их за неделю об отъезде из области, о смене работы, о смене адреса, о каждом своем шаге. Получается, я два года отсидела под домашним арестом, который мне никак не зачли, и ещё четыре года буду ходить как на привязи. Это не говоря о том, что посадить меня в тюрьму ничего не стоит: во ФСИН сразу предупредили, что если дважды меня заметят в общественном месте без маски (это два административных дела), то я сразу иду в колонию. Я, конечно, бегаю по улицам, радуюсь, что могу зайти куда угодно. Но перед этим тысячу раз думаю: а точно можно? Иду на выставку и проверяю, чтобы ни одна картина политической не была. Захожу в переход, а там человек поет "Перемен" Цоя, и у меня сразу мысль: "Вот и всё, Настя, политический концерт".

–​ Вы будете обжаловать приговор?

– Нет, иначе мне придётся обратиться в Ростовский областной суд. Он ни разу не смягчил мне условия домашнего ареста, однажды только ужесточил. Кроме того, при обжаловании есть большая вероятность, что приговор, наоборот, ужесточат, и он перейдёт в реальный. То есть мне нужно было бы снова собирать сумку, готовить детей и ждать суда. Я, конечно, борец, но так издеваться над своими детьми я не хочу. Мы вместе с адвокатом и семьёй обсудили и решили, что ничего добиваться в Ростовском областном суде я не буду. Я хочу поставить точку.

–​ Ваше дело "о нежелательности" стало первым в стране. Как думаете, станет ли это широкой практикой?

– Да, скорее всего, впереди много таких дел. Это ведь очень удобно – вроде не посадили, но всё запретили. Можно максимально вычеркнуть людей, мнения которых не совпадают с мнением власти. Точно так же сейчас признают экстремистами Фонд борьбы с коррупцией – просто исключают людей из политики, чтобы не ходили на митинги, не участвовали в митингах, дебатах, лекциях.

–​ Вам удалось поговорить с депутатом Госдумы Александром Тарнавским, который принимал участие в разработке закона о “нежелательных организациях”. Что он вам сказал?

– Мне было странно, что человек, который принимал участие в разработке закона, не слышал о первом уголовном деле по нему. Я написала ему в фейсбуке, предложила поговорить. Он ответил, что не знал, как будет работать этот закон, извинился передо мной. Я спокойно к этому отношусь, зла ни на кого не держу, но было забавно. Особенно если вспомнить, что за вечер до этого я в Clubhouse поговорила с депутатом Оксаной Пушкиной о поправках в просветительском законе. И она сказала, что не очень разбирается в том, как он будет работать. Вот так они принимают законы – этот не посмотрел, тот не подумал.

–​ То, что с вами произошло, действительно не заставило вас озлобиться?

– Нет. Никакой злости я не испытываю, тратить свою энергию на месть или воспоминания – это не моё. Я иду дальше, зацикливаться на прошлом не буду. Жутковато, конечно, но помогает чувство юмора и поддержка людей. Меня недавно на улице остановил молодой парень, поддержал, а открытки со всего мира до сих пор идут – их читаешь и думаешь, что всё равно ты прав и правда на твоей стороне.

Самое сложное, когда тебе постоянно говорят: ты преступник, ты угроза обороноспособности и конституционному строю, это тяжкое преступление, ты обвиняешься, ты виновна. Когда тебя закидывают этими словами на каждом судебном заседании, у тебя будто спина прогибается. Это тяжелые слова для психики, я каждый раз с судов возвращалась с головной болью. Нужно где-то искать что-то светлое и хорошее, чтобы в жизни был баланс. Сейчас я думаю, что в любом случае мне нужна будет психологическая помощь. В этом режиме долго жить сложно.

–​ Вам сейчас страшнее, чем было до уголовного преследования?

– Одинаково. Сейчас у меня больше рисков, но я примерно знаю, как всё происходит, например обыск, и что будет после него. Если утром рано кто-то звонит в дверь, у всей семьи сразу мысль, что это обыск. Когда я ещё была под домашним арестом, в дверь позвонил полицейский – я была уверена, что ко мне, и ни один нерв на лице у меня не дрогнул. Оказалось, что меня хотели позвать понятой на обыск, с которым пришли к моему соседу. Я показала полиции браслет на ноге, посмеялись. К сожалению, это всё уже обыденность, люди стали привыкать к этому кошмару, но жить так нельзя. Теперь всем нужно быть готовыми – запомнить номер адвоката и знать, что брать с собой в изолятор.

–​ Как ваша семья себя чувствует после приговора? Стало легче жить?

– Если говорить о Владе, то она наконец зажила своей жизнью. Раньше она после школы сразу прибегала домой, смотрела, все ли у меня в порядке, жила больше моей жизнью. Я спросила, почему она больше не ведёт фейсбук, у неё там много подписчиков. Влада ответила, что вела его, чтобы вытащить меня, чтобы меня не посадили, а сейчас туда даже заходить не может. Она немножко расслабилась, оттаяла, веселее стала, спокойнее. И Миша тоже, он сразу потребовал самостоятельности. Если раньше в школу с мамой и из школы с мамой, то теперь хочет сам. В общем, дети постепенно отпускают эту хватку, которой вцепились в меня перед приговором, больше живут своей детской жизнью, к счастью. Мама тоже успокоилась, стала меньше нервничать.

–​ Чем вы занимаетесь сейчас?

– Я даю уроки английского языка, зарегистрировалась как самозанятая, но не знаю, что будет дальше. Из-за поправок в законе о просветительской деятельности выходит, что в будущем вообще бесполезно учиться на педагога. В моем случае, несмотря на большой стаж, вести лекции мне помешает судимость. Ищу работу по просветительской деятельности, но понимаю, что эта дорога мне закрыта, поэтому, может, снова найду себя в продажах – раньше я работала в международной компании.

Еще тружусь над своей книгой, сейчас почти завершили редактуру. Это, можно сказать, мой дневник, я записывала туда каждый день своего домашнего ареста. Но в России сейчас столько людей под арестом, у стольких обыски, стольких преследуют, что, может, книга здесь будет не так актуальна, как, например, на Западе. Там, возможно, это будет интереснее читателю, постараюсь перевести потом.

–​ Учитывая ограничения по участию в политике, вы чувствуете свою силу все равно что-то менять?

– Да, конечно. Можно ведь заниматься общественной деятельностью. Я отслеживаю мероприятия, где активисты могут как-то помочь городу, осваиваю раздельный сбор мусора, провожу уроки для детей в благотворительном фонде. Активность мою не исправить – да, сейчас моя работа не связана с политикой, ну и что? Политика сейчас для всех под запретом.

• В настоящее время в России заведено шесть уголовных дел за участие в нежелательной организации – все они касаются тех, кто сотрудничал с "Открытой Россией". В марте 2019 года под следствие попал бывший координатор движения Максим Верников. Суд приговорил его к 300 часам обязательных работ. В Краснодаре виновной также признали детского врача и бывшего координатора "Открытой России" Яну Антонову – ей назначили 240 часов обязательных работ.
• На этапе следствия сейчас находятся дела в отношении нижегородского предпринимателя Михаила Иосилевича, которого подозревают в организации тренинга для наблюдателей на выборах в одном из своих кафе, и главы тюменского отделения "Открытой России" Антона Михальчука. Судебное разбирательство началось по делу краснодарского активиста Леонида Малявина, которого обвинили в "нежелательности" за репост материала "Открытых медиа" в фейсбуке.
• В 2019 году на Кубани также под уголовное преследование попал журналист "Юг. МБХ Медиа" Александр Савельев. Его обвинили в работе на связанный с "Открытой Россией" портал, однако дело было прекращено.
• В марте полиция задержала 193 участника форума "Объединенных демократов" в Москве. По версии силовиков, мероприятие было организованно "нежелательным" движением "Открытая Россия" – почти на всех участников были составлены административные дела за сотрудничество с нежелательной организацией. В частности, среди задержанных оказались журналист Тимур Олевский, бывший мэр Екатеринбурга Евгений Ройзман, московские депутаты Илья Яшин и Юлия Галямина, а также оппозиционный политик Владимир Кара-Мурза.