80 лет назад, 14 июня 1941 года, были погружены в вагоны для скота и вывезены на спецпоселение в Сибирь или в лагеря ГУЛAГа 15 425 жителей Латвии, в том числе 3750 детей в возрасте до 16 лет. Эта депортация была частью четвертой волны выселения вглубь СССР населения из Бессарабии, Северной Буковиной, Литвы, Латвии, Эстонии, западных областей Украины и Беларуси. Все эти территории были присоединены после начала Второй мировой войны в соответствии с советско-германским пактом от 23 августа 1939 года и договором от 28 сентября 1939 года. Три первые операции по выселению провели в 1940 году на восточных территориях довоенной Польши. Людей увозили семьями.
Так вспоминали о тех событиях братья Эдгарс и Эдвинс Абеле, а также Аусмы Алтмане (Гурецки) – выжившие в ссылке латышские дети – в книге "Дети Сибири", составленной из воспоминаний депортированных Дзинтрой Геки и Айварсом Лубаниетисом:
Самый мрачный момент был, когда умер ребенок. Мать рвала на себе волосы
"Приехали на машине, с собой разрешили взять лишь столько, сколько можно было унести. Отвезли нас на станцию в Салдус, загнали в вагоны. Отца сразу отделили. Вагоны были битком набиты. Спали, тесно прижавшись друг к другу. Сначала попали в Красноярск, потом перевезли нас на станцию, которая называлась Клюквенная, потом 30 километров на лошадях в совхоз, где выращивали свиней. В двух комнатушках поселили пять семей – всего нас было 12 человек".
"На следующее утро поезд тронулся. Двери были закрыты. Дежурила охрана. На станциях останавливались, так как по дороге к поезду все время цепляли вагоны. У границы поняли, что везут нас в Россию. Ехали три недели. По дороге выдали кирпичик [хлеба] – соленый. Дали ведро с супом, был и кипяток. Труднее всего приходилось людям с маленькими детьми, с младенцами. Еды у матерей не было, дети плакали. Самый мрачный момент был, когда умер ребенок. Мать рвала на себе волосы. На следующей станции трупик забрали. Этот день я вспоминаю всякий раз, когда заходит разговор о высылке".
"Съехались колхозные начальники, и началось, как на рынке рабов. Сначала отобрали тех, у кого не было детей, потом остальных... Работали все – просеивали зерно, собирали картошку, в поле работали. Надо было возить дрова. Мама чуть не замерзла – быки устали и легли в снег, была метель, а они ни с места... Жили в старом развалившемся строении, раньше там был курятник. Навоза было с полметра. Мама вычистила. Языка не знали, вначале объяснялись жестами. Посреди помещения стоял огромный чугунный котел. Когда замерзали, садились внутрь, а внизу поджигали. Пока можно было терпеть, сидели и грелись".
Об обстоятельствах июньской депортации рассказывает историк, сотрудница Латвийского музея оккупации Инесе Дреймане:
– В 1940 году Латвия была оккупирована и включена в состав Советского Союза так же, как и другие балтийские республики, Литва и Эстония, западные части Беларуси и Украины, которые были отторгнуты от Польши. Это были новые занятые СССР страны, в которых – во всяком случае, в Латвии – сразу никаких актов сопротивления не происходило. Но уже к концу года люди стали выражать недовольство, а оно нарастало. В процессе национализации у них отнимали имущество: дома, заводы, земли. Шли аресты, были распущены все общественные организации, бывших сотрудников разных учреждений увольняли с работы и не брали в других местах как политически неблагонадежных. Это происходило везде, куда зашла Красная армия. И НКВД (с марта 1941 года НКГБ) стал чувствовать, что недовольство будет расти, что рутинных арестов и задержаний недостаточно для удержания контроля над ситуацией и советские власти могут столкнуться с массовым протестом. Поэтому решили в один день "изъять" с территорий только что оккупированных стран людей, которые могут оказать сопротивление, а также тех, на кого уже доносили. Причем забрать предполагалось не только их, но и членов их семей, потому что если бы речь шла только об индивидуальных арестах, то на месте осталось бы еще больше недовольных.
Разработка операции началась в Москве, в центральном аппарате Коммунистической Партии и НКВД/НКГБ. Категории населения, подлежавшие высылке, везде, за исключением некоторых местных особенностей, были одни и те же. В Латвии это были владельцы крупных национализированных предприятий, заводов, землевладельцы, у которых отобрали значительные наделы, крупные домовладельцы. Репрессиям и депортации подлежали руководящий состав полиции, члены добровольного ополчения – айзсарги (военизированные формирования в Латвии в 1919–40 годах. – Прим. РС) и офицеры вооруженных сил, в том числе молодые лейтенанты, недавно окончившие училище. Выслать собирались также членов семей арестованных и приговоренных к расстрелу. Люди, которые проходили по этой категории, в большинстве случаев даже не знали, что арестованный член семьи, чаще всего речь шла о мужчинах, главе семьи, приговорен к смертной казни. Иногда, уже в 1980-х или 1990-х, в процессе пересмотра дела и посмертной реабилитации становилось очевидным, что речь шла не о пресловутых десяти годах без права переписки, и смерть члена семьи не наступила по естественным причинам в лагере, как сообщалось родным.
– Каков был этнический состав депортируемых?
– Он включал пропорционально практически все национальности, которые проживали в Латвии, поскольку этническая принадлежность не имела значения, списки составлялись по классовому принципу. Конечно, большинство были латышами, представителями доминирующей нации, но были и евреи, русские, поляки. В мае 1941 года на местах были получены приказы, и чекисты приступили к сбору информации. Любая организация, любое предприятие, не говоря уже об армии и милитаризованных структурах, вели подробную документацию, финансовые отчеты. И все это после оккупации оказалось доступно органам, потому что архивы в СССР были подведомственны НКВД. Конечно, чекисты использовали и оперативную информацию: доносы, материалы слежки за теми, кто был взят в оперативную разработку. На всех оккупированных территориях это была совершенно секретная операция. Сведения о ней не покидали пределы зданий уездных отделов НКВД/НКГБ вплоть до момента, когда последние документы были подготовлены, и понадобилось найти людей для ее реализации – таких людских ресурсов у комиссариата госбезопасности на тот момент не было. Поэтому создавались оперативные группы высылки, в состав которых включался один кадровый сотрудник НКГБ (руководитель), один-два вооруженных человека – солдаты или курсанты училищ войск НКГБ – и по два-три человека советско-партийного актива. Комплектовался совпартактив в большинстве из местного населения, благосклонно относившегося или сотрудничавшего с оккупационной властью.
– Это были социал-демократы и коммунисты?
На тот момент люди еще не боялись так, как после депортаций, надеялись "все объяснить"
– В 1940 году местные социал-демократы единогласным решением влились в коммунистическую партию и как отдельная партия свою деятельность прекратили. Те, кто отказался это делать, могли даже сами арестованы и высланы, а наиболее активно сопротивлявшиеся в июле 1941 года были казнены, а массовые их захоронения обнаружены намного позже. Так что это были коммунисты, комсомольцы, местная милиция, секретари исполкомов и сельсоветов. Их общее число и имена не все известны, но эту информацию можно найти, пройдясь по депортационным делам, так как весь состав опергруппы был указан в так называемых листах изъятия. Этих людей информировали об операции только накануне ее исполнения, но, тем не менее, случалось, что кто-то кого-то пытался предупредить. Но даже это не всегда срабатывало, потому что на тот момент люди еще не боялись так, как после депортаций, надеялись "все объяснить". К тому же такой нюанс: в течение всего предыдущего года аресты были индивидуальными, и в основном брали мужчин, вот они-то и принимали решение скрыться, а женщины и дети оставались дома. Когда приходила опергруппа, отца или мужа отмечали в списке как отсутствующего, и если в течение ближайшего времени, пока в округе стояли грузовики, его не находили, то и не разыскивали, поскольку эшелоны ушли из Латвии в течение суток. Человек возвращался и видел, что забрали жену, детей, стариков родителей.
Каждая опергруппа шла по своему списку, скажем, по одному кварталу. Людям зачитывали постановление о том, что их перемещают, иногда не указывая куда, разрешали взять вещи не более 100 кг на семью. Иногда кто-то, например советский солдат, знакомый с сибирскими морозами, мог шепнуть: "Берите теплые вещи, драгоценности, все ценное". Но многие не брали лишних вещей, надеясь, что их скоро отпустят. На сборы официально давали час, людей торопили. Брали строго по списку. О том, что членов семей и близких, не включенных в списки, но проживавших в квартире, не забирали, можно судить по депортационным делам, потому что на их хранение формально оставляли вещи в квартире. В других делах расписаться о хранении вещей приглашали дворника или соседа. Дальше людей сажали в грузовики. Водителей мобилизовали принудительно. Это были в основном гражданские лица, которым не сообщали о том, к чему их привлекают. На завод, например, приходило распоряжение направить таких-то туда-то в такой-то час. В сельской местности людей на ближайшую железнодорожную станцию доставляли на телегах. На каких станциях будут стоять эшелоны, в НКГБ продумали заранее. Людей грузили в вагоны. При отбытии эшелона некоторых, чаще мужчин, отделяли от семей, обещая, что в пункте назначения семьи воссоединятся. Иногда для этого останавливались поезда уже на территории России. Объясняли, что это делается в целях санитарии и для предотвращения скученности, потому что, к примеру, туалетом для всех служила пробитая в полу дырка. Но в итоге этих мужчин арестовывали и отправляли не в места поселения, а в лагеря. В основном латыши попадали в Вятлаг, Усольлаг и Норильлаг. Членов же их семей увозили на поселение в Сибирь.
Дорога была тяжелая, продукты, взятые с собой, кончались и портились, воды не хватало. От стресса кормящие матери теряли молоко. Люди начали умирать уже по дороге. Были случаи, когда они лишали себя жизни, иногда одновременно убивали детей – в основном, вскрывали вены. Поскольку вскоре после депортации началась война, составы долго стояли на путях, пропуская военные эшелоны, имевшие приоритет. В основном к концу июня и в июле все были доставлены в места назначения.
Главный фон воспоминаний выживших – постоянный голод
Одну часть депортированных доставили в лагеря – тогда они были общие, "политические" сидели вместе с уголовниками. Людей сразу стали выгонять на работы, приравняв к заключенным и по статусу, и по норме продовольствия. И нередко люди не доживали даже до следствия, которое начиналось в лучшем случае осенью 1941 года. Смертность в лагерях во время войны была катастрофическая, выживал хорошо если один из ста. По всей-то стране люди голодали, а в местах заключения размер пайка всегда был меньше, чем на воле. Можно сказать, ГУЛАГ вымер от голода во время войны, и это касалось всех, и уголовников, и "политических", и депортированных, и арестованных ранее и этапированных в начале войны с разных территорий, которые находились вблизи от фронта. Люди умирали и от болезней и эпидемий при полном отсутствии медицинской помощи. Практически никто не был готов к сибирской зиме, начались обморожения, а потом и гангрена, и сепсис. От голодного истощения начиналась пеллагра, вызывавшая отеки ног и нарушения работы мозга. По окончании следствия были возможны только два приговора: либо расстрел, либо срок 5, 10 или 15 лет. Человек оставался в лагере и уже не верил, что дотянет до конца срока. Материалы следствия отправляли в Особое совещание при НКВД/НКГБ, и они рассматривались во внесудебном порядке. Судьба тех, кто был отправлен на поселение, отличалась разве что тем, что территория вокруг них не была огорожена колючей проволокой. Каждый месяц нужно было отмечаться в комендатуре. Детей отмечали с родителями, но на ребенка, достигшего 16 лет, заводился отдельный лист, и он должен был являться самостоятельно. Кормилец часто сидел в лагере, на плечах женщин оставались маленькие дети и старые родители.
– А где их размещали? Как они жили?
– В основном места поселения находились в деревнях Омской, Томской и Красноярской областей. Местные нередко были сами когда-то высланы откуда-то в процессе коллективизации, но все равно поначалу часто враждебно относились к новоприбывшим из-за пропаганды. В 1942–1943 годах проходили кампании по набору людей на Крайний Север на рыбные промыслы. Семьи снова разделяли, отбирая самых трудоспособных. На промыслах, на уборке урожая люди шили специальные карманы, в которые прятали рыбу, зерно, картошку и овощи. Но за это можно было оказаться в лагере по уголовной статье. Дети попрошайничали, зимой ловили мелких животных в петли. Ели павших животных, собирали незнакомые таежные растения, поэтому были частыми отравления. Главный фон воспоминаний выживших – постоянный голод. Были случаи бегства. Если ловили – то заводили уголовное дело, этапировали обратно. В 1946 году латвийский Минздрав обратился к партийному руководству республики с просьбой вернуть в Латвию детей, оставшихся сиротами. И на это было получено разрешение. В 1946 году из лагерей начали возвращаться приговоренные к 5 годам заключения. Первые пересмотренные дела относятся уже к 1955 году, а в 1956–57 годах началось массовое освобождение из лагерей, снятие с учета и возвращение на родину, – говорит историк Инесе Дреймане.
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: