Нищета, воровство и безнадега. Что происходит в российском Донбассе

Российская часть Донбасса живет лучше украинской, хотя бы потому, что здесь нет войны. Однако депрессивные угольные районы Ростовской области все равно теряют население: шахты закрылись, другой работы нет, у предприятий остались долги перед сотрудниками, хотя губернатор региона два года назад отчитался о полном погашении задолженности. Проехав по территории шахтерского края, корреспондент Радио Свобода увидела, что местные жители почти потеряли надежду восстановить нормальную жизнь.

​Нищета, воровство и безнадёга

Если ехать по трассе М-4 из Ростова, то понять, что начался шахтерский край, можно по терриконам. Раньше эти почти египетские пирамиды были видны издалека, сегодня их пытаются рекультивировать (видна работающая техника) и отвалы пустой породы понемногу уменьшаются. Чем дальше вглубь горняцких поселков и городов, тем безрадостнее картина: убитые дороги, полуразвалившиеся домишки, заброшенные предприятия.

В хуторе Ясный, расположенном между городами Гуково и Зверево, раньше было сто домов, сейчас многие заброшены – люди умирают, а на их место никто не приезжает, так как нет работы и никаких перспектив. В Гукове, по официальным данным, проживает 66 тысяч жителей, по неофициальным – 52 тысячи, в Звереве числятся 19,5 тысяч, а реально живут – не больше семи.

– Раньше жизнь здесь бурлила: клуб был, к нам ездили с концертами, а после развала Союза все затихло. Закрылись магазины, ФАП, больница есть только в Гуково, но нас там не принимают, так как относимся к Красному Сулину (более отдаленный райцентр. – РС). Хлеб привозят два раза в неделю. Продукты покупаю в Гуково, пенсию там получу, сразу сниму с карточки и отоварюсь. Еду на такси, 120–150 рублей, или пешком, на велосипеде мне тяжело, а у кого свои машины, никогда не подвезут, – рассказывает 68-летняя Валентина Зурбалиева.

Она живет в развалюхе, предоставленной её маме, железнодорожному стрелочнику, еще в 80-е годы. Сначала Валентина тоже работала на Северо-Кавказской железной дороге монтером путей, потом в "Гуковуголь", в 2014 году на шахте "Ростовская" – перебирала на поверхности породу. Зарабатывала 6–10 тысяч рублей, но и те не полностью выплатили: по решениям судов ей остались должны 38 тысяч рублей, к ним еще 28 тысяч компенсация за пай-уголь, который Валентина так и не получила.

Многие дома по старинке здесь отапливают так называемым паевым углем, который работникам шахт положен бесплатно. Цена за тонну составляет 7–8 тысяч рублей, Зурбалиевой нужно на зиму четыре тонны, а некоторым семьям – семь. Говорит, если бы брат не помогал, замерзла бы.

– Мама недавно умерла, ей было 84, помогала ее пенсия, у самой 8650 рублей, – рассказывает Валентина про свой бюджет. – Куры были, отдала – кормить нечем. Хлеб есть, картошка есть, из коммунальных только за свет плачу. Так и выживаю. Другой раз и жить не хочется.

Рядом с ее домом трое мужчин бензопилой разделывают деревья, некогда высаженные для борьбы с эрозией почв. Они очень боялись попасть на фото: их "промысел" – один из местных способов нелегального заработка. Другой способ – сдача металлолома. Недавно в районе упали вышки ЛЭП: с них спилили в нижней части укрепляющие металлоконструкции; жители пять дней сидели без света. Легальных заработков мало: такси, ЖКХ, немногочисленные магазины и бюджетные учреждения. Кто помоложе – ездят работать вахтовым методом, некоторым помогают дети, уехавшие в Ростов-на-Дону, Москву или на Север.

​Сделали вид, что рассчитались

Донбасс – исторически сложившийся регион, включающий части Донецкой, Луганской, Днепропетровской и Ростовской областей. Единый в советские времена угольный бассейн после развала Союза разделился на украинскую и российскую части. Донской уголь отличается лучшим качеством – антрацит, аналогов которому нет в мире.

Первые угольные разработки в Ростовской области начались на рубеже XIX–ХХ веков, а в послевоенный период на шахты в этот регион люди съезжались со всей страны. Выросли города – Шахты, Новошахтинск, Зверево, Гуково, Красный Сулин, Донецк, а также множество поселков вокруг них. В СССР там насчитывалось более ста маленьких и глубинных шахт. В 1990-е годы работающих из них остались девять, в 2000-е – четыре.

Бывший шахтер и экс-депутат Зверевской гордумы Валерий Дьяконов утверждает, что началом упадка стал 1995 год, когда шахты вывели из госсектора в частный, а окончательно разрушились они в ходе так называемой реструктуризации угольной промышленности. Сначала они оказались в руках бизнесмена Вадима Варшавского, а потом совладельца "Русснефти" Михаила Гуцериева, который обещал восстановить отрасль, но получил доход и перепродал активы. Следующие собственники поступали так же, говорит Дьяконов: выжимали все ресурсы и бросали – и предприятия, и людей.

Количество шахт сокращалось в два этапа. В 90-е годы государственные шахтные объединения "Ростовуголь" и "Гуковуголь" стали акционерными обществами с государственным участием. С начала 2000-х государство стало избавляться от своих пакетов акций, и пошло дробление компаний: где были две крупные, возникало несколько мелких. Пришли новые собственники, самый крупный из них – "Русский уголь" (восемь шахт и три обогатительные фабрики).

В 2010 году этот собственник утратил интерес к ростовским активам – началась распродажа шахт. В 2014 году работали всего четыре угольные компании: российские "Южная угольная компания", "Донской уголь", "Кингкоул" (куда в 2012 году вошли шахты "Замчаловская", "Алмазная", "Ростовская" и "Гуковская") и украинская Донецкая топливно-энергетическая компания (ДТЭК) Рината Ахметова.

В нулевых начались первые невыплаты зарплат и первые массовые протесты шахтеров. Самые крупные случились в 2005 и 2013 годах – угольщики перекрывали улицы, стучали касками; тогда с ними расплатились. Видимо, поэтому шахтеры продолжали работать, когда в 2014-м снова пошли задержки. С мая 2015 года по апрель 2016 года на "Кингкоул" было так: дадут немного денег в счет зарплаты, потом какое-то время не дают, потом еще немного дадут и просят потерпеть. И люди работали, надеясь, что скоро с ними рассчитаются.

В итоге общая сумма долга составила около 400 миллионов рублей. Предприятия одно за одним стали банкротиться, люди взыскивали свои долги через суд, началась борьба шахтеров за свои права.

– У меня было три кредита, набрала, когда работала на шахте маркшейдером – зарплата хорошая была, около 30 тысяч. Когда перестали платить, мы из дома продали все что можно было, занимали у родственников, выручала мамина пенсия. Получилось, что из-за кредитов или в петлю полезай, или становись в пикеты, – рассказывает Татьяна Авачёва, участник инициативной группы, созданной на "Кингкоул", чтобы представлять интересы всего коллектива. – Большую часть долгов, около 300 миллионов, сотрудникам "Кингкоул" выплатили. Но только по зарплате, а есть еще компенсация за пайковой уголь, компенсации за несвоевременную оплату (у меня, например, около 80 тысяч), моральный вред, дополнительные надбавки: 15 процентов при выходе на пенсию за каждый отработанный год и 20 процентов за потерю трудоспособности. На сегодня задолженность, подтвержденная решением прокуратуры, около 106 миллионов рублей.

Деньги, хотя бы частично, получили только те, кто не опустил руки, продолжал бороться и ходить в суды. Те, кто не выдержал и уехал, – остались без ничего, рассказывает Татьяна: "Если бы мы не пикетировали – ни копейки бы не получили".

Почти три года шахтеры писали петиции, проводили пикеты и голодовки, ходили маршем от Гукова до Ростова. Долго добивались встречи с губернатором. После поездки в Москву, куда их пытались не пустить местные силовики, встречались с депутатами Госдумы. Вынудили заняться проблемой областное правительство – с шахтерами стали постепенно рассчитываться из средств Региональной корпорации развития. В конце июня 2017 года областное правительство отчиталось о том, что все долги по зарплате бывшим работникам "Кингкоула" погашены. Шахтеры сообщение назвали ложью и продолжили борьбу, которая отняла у них последние силы. За три года борьбы умерло около двадцати донских шахтеров.

– Шахтеры уходят целыми семьями: жене 47 лет, мужу 50 с лишним, остался сын-подросток, – приводит пример Авачёва. – Я это связываю с тем, что люди остались без средств к существованию, у них не было денег даже на лекарства. Работу найти сложно.

Татьяне повезло, она нашла себе место на коммунальном предприятии. Но, говорит, сил на общественную работу уже не остается. Она по-прежнему возглавляет инициативную группу шахтеров, но внутренней энергии на борьбу стало не хватать: "Как говорит Петрович, жить уже не хочу".

Неформальный лидер, или "уходящая натура"

"Петровичем" по-свойски все называют Валерия Петровича Дьяконова. Шахтеры уверены, что без него у них бы вообще ничего не получилось. В последнее время он часто болеет – сердце, давление. А свежие синяки на лице – результат неприятного инцидента.

– Вчера за девчушку заступился, – объясняет Валерий Петрович. – Выходил мусор вечером выносить, какой-то звук услышал, обернулся: три балбеса девчушке рот зажали и тянули в заросли. Кинулся защищать, одного вырубил сразу, потом они меня уложили, по голове набили, ножиком резанули по руке.

Очень медленно, останавливаясь, иногда заговариваясь, рассказал Валерий Петрович всю свою жизнь. Происходит он из семьи потомственных донских казаков. Отца "расказачили" и сослали в Азербайджан, там Дьяконов-младший и родился в 1951 году. После реабилитации в 1954 году семья вернулась в родные места, в Звереве Валерий окончил школу, потом была армия, два высших образования – юридическое и радиотехническое. Чтобы вырастить двоих детей, ушел в шахту и 22 года проработал на "Обуховской" монтажником-проходчиком.

Характер у Валерия Петровича "казачий": взрывной, непримиримый, бескомпромиссный. Правду всегда резал в лоб, отстаивал права свои и коллег, за что был нелюбим властями.

– В гордуму меня выбрали шахтеры, был там пятнадцать лет, защищал всех, кто обращался. Удалось снизить тарифы на воду, отопление, боролся более двух лет. Потом хотели скорую помощь закрыть – отстояли, боролся с врачами-коррупционерами, сняли мэра Буденко, его зама. Ну нехороший я, – растягивает он по слогам. – В 2015 году меня оболгали, обозвали шизофреником, алкоголиком. Два раза покушались на жизнь, жене руку сломали, голову проломили. Полтора года носил браслет, был под домашним арестом, по сути за то, что отстаивал права шахтеров, а официально обвинили в покушении на убийство. У моей сестры Татьяны одиннадцать детей, власти отбирали у нее квартиру. Я пришел к замглавы администрации, хотел по-людски поговорить. Но его слова: "Ты уже не депутат, мы тебя зароем" – взбеленили. У меня был подарочный "Вальтер", наставил на него, и меня обвинили в нападении.

Дьяконов стал координатором акций протеста, именно к нему обратились горняки, когда поняли, что их игнорируют руководство "Кингкоул" и местные власти. Татьяна Авачёва вспоминает, что по его призыву к администрации компании вышли сто человек. Он подключил СМИ, депутатов Госдумы, организовал ежедневные пикеты, провел четыре голодовки, в которых сам участвовал – однажды продержался 32 дня.

Сегодня в свои 68 он старик. Переходит на плач, когда слушает песню, написанную для него другом: "Точно так же теряют мужей здесь шахтерские жены, и всем черная-черная пыль урезает года". Показывает награды, книгу, которую написал в 1991 году о шахтерских протестах, казачью шашку, доставшуюся от деда. И сожалеет только об одном: из его подарочного пистолета друг вынул обойму.

– Когда отдадут долги, вы что потом будете делать?

– Умру. Вы уедете, и я снова буду один, полгода уже, супруга уехала к дочке и внучкам в Москву.

– Вы же всегда помогали людям, отстаивали их права.

– Да. А сейчас нет.

– Вы перестали верить, что это возможно?

– Нет, я знаю, что негодяев можно сломать. Если бы мы все верили в это, а в себе я уверен...

Движения вперед нет

Проблемы современного развития шахтерских территорий существуют во многих странах мира, где велась угледобыча. В Европе шесть государств – Болгария, Польша, Чехия, Словакия, Германия, Франция – не один десяток лет занимаются диверсификацией экономики моногородов. Профессор Горной академии Фрайнберга (Германия) Карст Дребенштедт на международной тематической конференции в Ростове-на-Дону сказал, что им на это потребовалось 25 лет и 12 миллиардов евро. И процесс еще не окончен.

Бывший мэр города Ланс (Франция) Жан-Пьер Кушейд подтверждает: времени и денег нужно много.

– Мы 47 лет сражались за то, чтобы "жизнь после угля" была. Сегодня закрыли все свои угольные бассейны. На этих территориях создают парки, туристические зоны, мы отремонтировали дома, развиваем культуру – смогли привести отделение Лувра. Нам удалось поднять уровень жизни, но безработица по-прежнему 20–25 процентов, – сообщил он.

В России тоже пытаются изменить жизнь в 319 моногородах. Три из них – Гуково, Зверево, Донецк – находятся в Ростовской области. Принимаются федеральные программы, выделяются бюджетные миллиарды. Однако, как выразилась гендиректор Союза российских городов Александра Игнатьева, "сегодня, как и 10 лет назад, нет движения вперед".

Сейчас правительство взяло за основу так называемую концепцию опережающего развития. На Дону, например, создают ТОРы (территории опережающего развития), две из них – рядом с Гуковом и Зверевом. Это площадки для размещения на льготных условиях предприятий, которые создадут новые рабочие места. Однако старший научный сотрудник Центра экономического моделирования энергетики и экологии РАНХиГС Татьяна Ланьшина считает, что концепция устойчивого развития неприменима в шахтерских моногородах.

– Концепция устойчивого развития подразумевает баланс между развитием экономики, экологии и социальной сферы. Нужно развивать эти направления в комплексе. А у нас делают упор прежде всего на экономику, – утверждает она. – Это особенно касается моногородов и территорий опережающего развития. При этом работа в шахтах является крайне вредной для здоровья работников и для окружающей среды, а в последнее время она еще и плохо оплачивается.

Шахтерским моногородам, как и вообще городам России, за исключением, пожалуй, Москвы, требуется большая финансовая автономия, напоминает эксперт. Однако регионы продолжают оставаться зависимыми от центра, что неэффективно: в Москве не могут знать все, что происходит на месте.

– В чем еще проблема: чиновники выбирают отрасль для развития, место размещения предприятий. Но бизнес должны создавать не чиновники, а люди, живущие там или приходящие туда, то есть инициатива нужна снизу, а не сверху, – говорит Татьяна Ланьшина. – Даже в самом депрессивном городе есть удивительные люди, которые делают потрясающие вещи, и если им помочь с кредитами, обучением, они могут многого добиться и создать свой бизнес.