«Дочь Путина» и ученые: секретная встреча о редактировании ДНК детей

29 сентября агентство Блумберг рассказало о том, что прошедшим летом, в конце июля, состоялась секретная встреча: на ней, по данным источников агентства, присутствовали чиновники от здравоохранения, ученые-генетики и эндокринолог Мария Воронцова, которую Блумберг называет старшей дочерью президента России Владимира Путина. В руках последнего, как считает агентство, тем самым оказался вопрос, стоит ли провести в России эксперимент по созданию генетически модифицированного ребенка.

Темой "секретной встречи" было обсуждение перспективы вмешательства в генетический код человека: о готовности произвести такую неоднозначную и с научной, и с этической точек зрения модификацию заявил российский генетик Денис Ребриков. Заседание прошло, по информации Блумберга, в "одном из институтов на юге Москвы". Директор НИИ биомедицинской химии им. В.Н. Ореховича Андрей Лисица подтвердил РБК, что встреча состоялась 24 июля и прошла в Медико-генетическом научном центре.

На протяжении трех часов Воронцова слушала аргументы противников и сторонников эксперимента Ребрикова, который предлагает использовать технологию генетического редактирования CRISPR-Cas9 для удаления "ошибочного" участка ДНК в оплодотворенной человеческой яйцеклетке. Ученый, которого журналист агентства охарактеризовал как "нахального бывшего борца", планирует отредактировать ген, приводящий к наследственной глухоте: в случае его повреждения у обоих родителей все дети тоже рождаются глухими. Пара, готовая принять участие в эксперименте, якобы уже найдена. Ранее Ребриков собирался редактировать ДНК яйцеклетки ВИЧ-положительной матери, которая могла бы родить здорового ребенка и без такого вмешательства. Сам ученый признавал в интервью Радио Свобода, что целесообразность такого клинического опыта сомнительна и найти для него участников практически невозможно.

По данным Блумберг, большинство экспертов, участвовавших в секретной встрече, возражали против планов Ребрикова, сама же Мария Воронцова не высказала однозначной позиции. Она отметила, что научный прогресс нельзя остановить, но редактирование человеческой ДНК должно быть запрещено для частных компаний и остаться прерогативой государственных учреждений для "лучшего контроля". На запрос агентства Блумберг пресс-секретарь Путина Дмитрий Песков заявил, что генетическое редактирование – "не президентская тема".

Ребриков планирует подать запрос на проведение своего эксперимента в Минздрав уже в октябре 2019 года. Еще в конце июня, после объявления ученым своих планов (тогда они еще касались избавления людей от ВИЧ, а не от глухоты), но до "секретной встречи" при участии предполагаемой дочери Путина корреспондент Радио Свобода встретился с Денисом Ребриковым и расспросил его о научной и этической сторонах эксперимента. Мы вновь публикуем подготовленный по итогам той встречи текст.

***

Российский генетик Денис Ребриков заявил, что готов провести опасный эксперимент: создать ребенка с искусственно отредактированными генами, которые будут передаваться из поколения в поколение. Предыдущий опыт такого рода провел китайский ученый Хэ Цзянкую, нарушив тем самым неформальный общемировой мораторий и моментально став персоной нон грата в научном мире. Ребрикова это не пугает, он считает, что человечество все равно придет к генетически модифицированным детям, а сам он "достаточно сумасшедший", чтобы сделать этот шаг уже сейчас. В мире разгорается новый скандал: может быть, Россия – такой же научный "Дикий Запад", как и Китай, и от нее можно ждать чего угодно? Впрочем, остается надежда, что Денис Ребриков просто блефует.

Лулу и Нана

В конце ноября 2018 года стало известно о событии, которого человечество ждало уже несколько десятков лет, некоторые – с надеждой, но большинство с ужасом. В Китае родились первые в истории дети с искусственно измененным генетическим кодом, девочки-близнецы, известные только под псевдонимами – Лулу и Нана. Об их родителях известно только одно: отец девочек имеет положительный ВИЧ-статус, теоретически инфекция могла передаться детям во время зачатия вместе с зараженной спермой. Генетик Хэ Цзянкуй с помощью метода генной инженерии CRISPR-Cas9 отредактировал в оплодотворенных в пробирке яйцеклетках ген CCR5 – он отвечает за производство белка, который позволяет вирусу проникать в клетку. Таким образом, Хэ гипотетически сделал будущих Лулу и Нану устойчивыми к ВИЧ.

Технология CRISPR-Cas9 совершила революцию в генетике в середине 2010-х: относительно недорогой и сравнительно точный инструмент фактически поставил генетические модификации на поток – впрочем, в основном в исследовательских целях и применительно к бактериям, растениям и животным. CRISPR-Cas9 позволяет найти в нити ДНК нужное место по шаблону и сделать там разрез – затем молекула снова срастется благодаря биологическому механизму "починки". Это позволяет редактировать геном практически побуквенно, впрочем, нужно иметь в виду, что, во-первых, далеко не каждая попытка заканчивается успехом, во-вторых, CRISPR не исключает случайных изменений генетического кода в других местах (это называется off-target-мутациями) и незапланированных изменений внутри целевого участка (это называется on-target-мутациями). В последнее время у ученых возникает все больше сомнений, что CRISPR-Cas9 так уж хорош.

Представьте, что вы редактируете текст на компьютере: вам нужно исправить одну букву в одной очень важной фамилии на десятой странице, возможно, это вопрос жизни и смерти, но одновременно вы случайно меняете несколько букв в словах на 3-й, 7-й странице (off-target), а в нужной фамилии меняются не одна буква, а две (on-target). А потом этот текст с новыми ошибками печатают тиражом в десятки триллионов экземпляров (получается организм), более того, через несколько лет часть текста копируется в новый текст, который вновь размножается – и ошибки передаются из поколения в поколение. Не слишком ли высокая цена за исправление ошибки в одной фамилии, пусть и очень важной?

И все-таки CRISPR как инструмент генетического редактирования намного точнее всего, что было известно человечеству до этого. Off-target во многих случаях не так уж важны (далеко не весь текст генома существенным образом влияет на биологические свойства организма), а on-target-ошибки можно вовремя заметить и не печатать тираж. При этом потенциальная возможность исправить в геноме участки, приводящие к опасным наследственным болезням или к повышенному риску заболеть уже при жизни, очень привлекательна. Очевидно, Хэ не сумел справиться с соблазном применить инструмент не к лабораторным мышам и бактериям, а к человеку, несмотря на существующий в мире консенсус, что время для этого еще не пришло, технологии недостаточно совершенны, а биологические и этические риски несоразмерны непосредственной пользе.

Лулу и Нана могли родиться совершенно здоровыми и без генетического вмешательства. Во-первых, инфекция отца передается плоду в очень редких случаях, во-вторых, если воспользоваться процедурой ЭКО, то сперму перед зачатием можно "очистить" от вирусов, и тогда риск становится нулевым. С другой стороны, редактирование гена CCR5 не гарантирует устойчивости к ВИЧ, вирус способен попасть в клетку и через другие рецепторы. Наконец, как признал сам Хэ, Лулу и Нана родились с так называемым мозаицизмом, то есть только часть их клеток несут отредактированные копии гена, тогда как остальные обладают геномом без всяких изменений. Другими словами, эксперимент Хэ (1) не был необходим по медицинским показателям ни родителям девочек, ни другим парам в такой же ситуации, (2) в любом случае не гарантировал защиту детей от ВИЧ и (3) прошел неудачно, хотя, если верить Хэ, и без вреда здоровью близнецов. На другой чаше весов – (а) неизвестные последствия возможных off-target-мутаций Лулу и Наны, которые могут проявиться в любой момент их жизни и передаться по наследству их родственникам, и (б) открытый ящик Пандоры.

"Я никого не боюсь"

Незадолго до сообщения о рождении Лулу и Наны, в октябре 2018 года, в Вестнике Российского государственного медицинского университета (РГМУ), далеко не самом престижном научном журнале, вышла небольшая заметка. Речь в ней шла об эксперименте, очень похожем на работу доктора Хэ: о делеции (удалении) участка гена CCR5 с помощью технологии CRISPR-Cas9 в эмбрионах человека. На статью не обратили большого внимания: модификация человеческих оплодотворенных яйцеклеток без дальнейшей подсадки матери и развития плода – дело достаточно обычное (и этически сомнительное, хотя в работе и подчеркивается, что выбранные для опыта яйцеклетки были непригодны для ЭКО), да и уровень журнала сыграл свою роль.

Бомба разорвалась семь месяцев спустя, когда ключевой автор статьи, проректор РГМУ и научный сотрудник Центра акушерства и гинекологии им. Кулакова Денис Ребриков заявил журналу Nature, что планирует пойти в своем эксперименте дальше – создать генетически модифицированных детей, может быть, уже к концу года 2019 года. Хэ Цзянкуй держал свои опыты в строжайшем секрете даже от собственного университетского начальства и рассказал о них только после "успеха" – рождения Лулу и Наны. Ребриков открыто анонсирует если не конкретный план, то готовность вмешаться в геном человека, который будет передаваться из поколения в поколение. Российский ученый знает об остракизме, которому подвергся Хэ, и считает, что "хайп" вокруг спорной темы даже поможет работе, например, привлечет интерес авторитетных научных журналов к дальнейшим публикациям научной группы. "Я никого не боюсь", – сказал Ребриков в интервью Радио Свобода.

Полезно нулю пациентов

Критика Хэ – а он фактически превратился в объект остракизма, сложно назвать хотя бы одного ученого в мире, в том числе в Китае, который бы отозвался положительно о его эксперименте, – обусловлена не только самим фактом вмешательства в "зародышевую линию", то есть передающийся по наследству генетический код человека, но и тем, что в его действиях не было никакой медицинской пользы.

Хэ искал потенциальных участников эксперимента через группу помощи ВИЧ-инфицированным под названием Baihualin (BHL) China League и за очень короткое время сумел рекрутировать более 200 пар – так что поиски пришлось свернуть даже раньше, чем планировалось. Однако есть важное обстоятельство, которое нужно учитывать: процедура ЭКО – оплодотворения "в пробирке", которое широко применяется для пар, которые испытывают проблемы с зачатием естественным путем, малодоступна в Китае. На 7,5 миллиона человек там приходится всего одна ЭКО-клиника, стоимость процедуры составляет в среднем порядка 16 тысяч долларов (в России она доступна по ОМС, но даже в платной московской клинике обходится примерно в 2–3 тысячи долларов), "очистка" спермы – еще 20 тысяч долларов. Кроме того, если верить китайскому изданию Caixin Global, вич-положительным гражданам КНР вообще запрещено использовать ЭКО.

Возможно, многие пары, согласившиеся на эксперимент Хэ, видели в этом единственную возможность зачать ребенка в принципе. Из примерно двухсот пар по медицинским показаниям были выбраны восемь, и одна из них в итоге отказалась от участия. Мужчина из этой пары рассказал журналистам, что они с женой толком не понимали условия эксперимента и изначально согласились главным образом потому, что не могли позволить себе процедуру ЭКО.

Денис Ребриков подчеркивает, что идея его эксперимента – иначе говоря, клинической модели, – хотя и связана с модификацией того же гена, но во многом отличается. Он планирует найти пару, в которой мужчина не инфицирован, а женщина имеет положительный ВИЧ-статус и к тому же не реагирует на антивирусную терапию (АВТ). Передача инфекции от матери к плоду намного более вероятна, чем от отца, но при хорошей реакции на терапию этот риск практически исключается – по словам Ребрикова, он составляет от 0,5 до 0,8 процента. А вот если есть резистентность к терапии, вероятность заражения ребенка возрастает. Проблема в том, что таких женщин очень мало.

По данным Ребрикова, в России в среднем одна ВИЧ-положительная женщина из 30–50 тысяч пациентов слабо реагирует на АВТ, то есть всего в стране таких может быть порядка 30 человек. Но этого мало: "Должно совпасть много факторов: женщина должна быть в репродуктивном возрасте, должна хотеть ребенка, причем не хочет использовать суррогатное материнство, которое решило бы для нее проблему. Плюс она должна вообще успешно пройти через ЭКО, потому что для ВИЧ-инфицированных ЭКО идет хуже, чем в среднем". Останется в лучшем случае всего несколько человек, а среди них еще нужно найти согласного на неоднозначный и рискованный эксперимент. Ребриков соглашается, что число потенциальных участников исследования "близко к нулю", но почему-то настроен оптимистично. Возможно, у него уже просто есть давшая согласие пара? Исследователь отмахивается: "Мы работаем над этим". Возможно, российский ученый просто блефует и всерьез не надеется создавать генетически модифицированных детей.

Очевидно, клиническая модель Ребрикова не так уж превосходит модель Хэ: потенциальных благополучателей – единицы. Почему не взять для эксперимента людей, у которых высок риск передать детям опасное для жизни наследственное заболевание, которое обусловлено мутацией в одном гене (чем меньше придется редактировать, тем меньше риск наделать ошибок)? Ведь спасение жизни даже с помощью рискованной технологии выглядит намного убедительнее. Ученый приводит два аргумента. Во-первых, носителей орфанных (редких) наследственных болезней очень мало. Во-вторых, даже если оба родителя являются носителями опасной мутации, среди их оплодотворенных яйцеклеток могут быть нормальные. "Мы на ЭКО делаем ПГС – преимплантационный генетический скрининг. И на этом анализе отбираем здоровый эмбрион. Все! Проблем нет! Даже внутри научного сообщества некоторые люди недопонимают, что технология геномного редактирования в данном случае вообще не нужна", – говорит Ребриков.

Этот метод не сработает только в одном случае – когда оба родителя имеют мутацию одного и того же гена в обеих аллелях (то есть в двух копиях), тогда и все их дети будут носителями этой же мутации и тоже в обеих аллелях. Такая ситуация встречается достаточно редко, как минимум потому, что оба родителя, страдающие от одного и того же тяжелого наследственного заболевания, должны дожить до репродуктивного возраста и пожелать завести детей друг с другом.

Ребриков говорит, что его команда ищет такие кейсы, например, через Всероссийское общество глухих – в некоторых случаях глухота определяется одним геном, при этом неслышащие люди часто заводят семьи внутри своего сообщества, так что у ученых есть шанс найти среди них пару, которой генетическое редактирование предоставит единственную возможность родить ребенка с нормальным слухом. Но поиски пока успехом не увенчались. "Идеальный кейс для меня – это когда это когда есть достаточно серьезная "моногенка" с тяжелыми последствиями для качества жизни, к которым безусловно относится глухота, и при этом мы точно понимаем, что у этих людей дети 100 процентов эмбрионов будут с нарушениями, нет вероятности отобрать здорового на скрининге, никакой! Но таких мы не нашли".

Российский исследователь откровенно признает, что его клиническая модель – пара из здорового мужчины и ВИЧ-положительной женщины, не реагирующей на АВТ, – "единственный кейс, [который] можно хоть как-то за уши притянуть к целесообразности применения такого редактирования".

Пять вопросов

Предположим, уникальная женщина, то есть ВИЧ-инфицированная, не отвечающая на АВТ, способная и готовая иметь детей, но не согласная на суррогатное материнство, найдется. Какие вопросы и сомнения должны возникнуть у этой женщины – да и у всего человечества?

1) Если генетическая модификация пройдет успешно и родится здоровый ребенок (дети) с отредактированной копией гена CCR5 в обеих аллелях, будут ли они защищены от ВИЧ?

Не обязательно. Ребриков предполагает удалить из гена CCR5 определенную последовательность из 32 "букв" – нуклеотидов, это мутация, которая встречается естественным образом, особенно часто у евреев-ашкеназов и венгерских цыган, хотя, вообще говоря, в любой популяции. Исследования показали, что мутация в обеих копиях CCR5 снижает риск заразиться в 17 раз, но все-таки не до нуля. Дело в том, что некоторые формы вируса ВИЧ могут попасть в клетку без помощи белка, который кодирует CCR5, есть еще один открывающий инфекции дорогу рецептор, за работу которого отвечает ген, имеющий другие важные функции в организме, то есть “отключить” еще и его нельзя.

2) Ген CCR5 вряд ли нужен только для того, чтобы помогать ВИЧ проникать в клетку. Если его "испортить", не испортится ли в организме что-то еще?

И да, и нет. Носители двух дефектных копий CCR5 хуже переносят лихорадку Западного Нила, у них выше смертность при гриппе. В то же время есть исследования, которые связывают мутацию CCR5 с улучшением когнитивных способностей, возможно, они также отчасти защищают от некоторых редких аутоиммунных болезней. Наконец, статистика, собранная более чем на 400 тысячах добровольцев, показала, что у носителей двух дефектных копий генов на 20 процентов меньше шансов дожить до 76 лет.

Генетик Гаэтан Бурджио из Австралийского национального университета, один из ведущих специалистов в мире по генетическим модификациям и CRISPR-Cas9, написал в комментарии для Радио Свобода, что не видит никакой медицинской пользы в создании искусственных мутаций в зародышевой линии гена CCR5. "Это может защитить от ВИЧ, но одновременно повышает риск других инфекций. К тому же, хотя мы знаем достаточно много о роли CCR5 в проникновении ВИЧ в клетку, нам известно очень мало о том, как его мутация влияет на метаболизм, фертильность и так далее, то есть все эти функции могут оказаться под ударом".

3) Насколько велики шансы, что редактирование генома пройдет с ошибкой и это выяснится только после рождения ребенка –​ может быть, через много лет?

Этот вопрос, конечно, самый важный. Начать стоит с того, что на 100 процентов удостовериться, что редактирование прошло успешно, до рождения ребенка невозможно. После того, как оплодотворенная яйцеклетка подвергается модификации с помощью CRISPR-Cas9, ей, прежде чем подсаживать матери, дают вырасти в пробирке в эмбриона, состоящего примерно из 250 клеток. От него без особой угрозы для здоровья плода можно "отщипнуть" только небольшой кусочек из нескольких клеток, секвенировать, то есть расшифровать их ДНК и убедиться, что изменения произошли в правильных местах и только в них. Но при использовании CRISPR нередко возникает так называемый генетический мозаицизм (как это произошло в эксперименте Хэ). Система CRISPR-Cas9, а фактически это специально подготовленное вещество, которым обрабатывают клетку, не успевает "подействовать" на нее до первого деления, или действует только частично, например, только на одну аллель. В итоге часть клеток эмбриона несут одну генетическую информацию, часть – другую. Проверенный кусочек, взятый при биопсии, может состоять из "правильных" клеток, а все остальное – из неправильных, в которых модификация не сработала, сработала не полностью или, что еще хуже, сработала не так, как надо.

Ребриков соглашается, что исключить эти риски невозможно: "Я не спорю, мы никогда не гарантируем, что мы все проверили. У нас, к сожалению, метод [полной] проверки убивает объект исследования". Сейчас его лаборатория ведет опыты с человеческими эмбрионами без дальнейшего развития плода – и их по достижении размера в 250 клеток можно секвенировать и проверить полностью. Ученый утверждает, что процент успеха – то есть тех эмбрионов, в которых нет мозаицизма, произошла корректная модификация обеих копий CCR5 во всех клетках и нет других попутных мутаций, – чуть больше половины. Улучшая компоненты системы CRISPR-Cas9 и накапливая опыт, Ребриков надеется этот процент значительно улучшить – и только потом переходить к клиническому исследованию.

"Грубо говоря, когда я пойду получать разрешение на клиническое применение, я должен предоставить документы, из которых следует, что в таких экспериментальных проверках у меня, например, 90 процентов успеха", – рассуждает он. Но почему 90, а не 99 или 99,99999, кто это определяет? "Никто", – отвечает Ребриков. Никаких официальных регламентов для этого в России не существует, их придется разрабатывать, возможно, специально под Ребрикова, не исключено, что при его активном участии. И даже самый строгий регламент не сможет гарантировать, что при реальном клиническом эксперименте модифицированный плод не будет иметь мозаицизма, on-target и off-target-мутаций, которые достанутся и будущим поколениям.

"Насколько я знаю, метод, который Ребриков предлагает для проверки off-target-мутаций, нельзя назвать новым или более совершенным по сравнению с теми, что уже существуют, – считает Гаэтан Бурджио. – Даже если вы сравниваете результат с геномами родителей и экспериментируете на большом количестве яйцеклеток, это повышает шансы обнаружить off-target-мутации, но какие-то можно пропустить все равно. Другая проблема в том, что избежать мозаицизма и on-target мутаций еще сложнее. Когда мы экспериментируем на мышах, это не так страшно, но прежде, чем переходить к экспериментам на людях, мы должны тщательно проверить, что технология эффективна и безопасна".

Бурджио ставит под сомнение, что Ребрикову действительно удалось достичь успеха более чем в половине экспериментов над человеческими эмбрионами и что показатель в 90 процентов достижим в ближайшее время. По его словам, метод, который группа российского ученого использовала для проверки, недостаточно эффективно определяет on-target-мутации и мозаицизм. "Моя лаборатория имеет огромный опыт редактирования генов, отвечающих за различные заболевания мышей. Нам никогда не удавалось достичь такого уровня успеха [выше 50 процентов] и судя по проведенному нами обзору опубликованных результатов исследований более чем 20 лабораторий со всего мира, процент успеха при генетической модификации мышей колеблется между 5 и 30 процентами. Так что я сильно сомневаюсь, что уровень в 90 процентов сегодня достижим и поставил бы под серьезное сомнение методологию обнаружения неудачных случаев", – настаивает Бурджио.

4) Что делать, если ребенок родится с генетическими нарушениями?

Этот же вопрос задавала исследователям из группы доктора Хэ китайская семья, в итоге отказавшаяся от участия в эксперименте. Ученые, как утверждает мужчина из этой пары, на словах заявили, что "помогут решить проблему", причем в китайском языке была использована формулировка, которая может читаться и как "помогут избавиться от проблемы". При этом в тексте так называемого информированного согласия – подробного документа, имеющего юридическую силу, который подписывают участники медицинских экспериментов, – было указано, что ни Хэ, ни связанные с ним институции никакой ответственности не несут.

Денис Ребриков пока текст будущего информированного согласия не составлял, но говорит, что и в нем будет сходная формулировка. "Такие вещи, как кто несет ответственность, должны быть прописаны в законе, – считает он. – А клинике зачем брать на себя лишнее обременение? Это в принципе давно придумано, вот существует определенный процент "побочек" у таблеток, индивидуальных реакций на препарат. Это тот же самый юридический кейс. Вот аспирин прошел множество проверок, но может быть такое, что человек его принял и умер. Здесь то же самое".

5) Насколько это легально?

Хэ проводил свой эксперимент втайне от руководства университета и клиники, во всяком случае, так говорят их представители. Он нарушил существующий в Китае с 2003 года регламент, ограничивающий генетические модификации человеческих эмбрионов, но нарушение не предполагает никакого наказания. Законодательство в этой области в КНР еще не полностью отрегулировано – как, например, и в России. Только в мае 2019 года китайские власти начали рассматривать пакет законов, который обяжет исследователей, ведущих эксперименты с генетическим редактированием человеческих эмбрионов и людей, нести полную ответственность за последствия. Видимо, как раз такого рода закон и имеет в виду Ребриков, рассуждая об информированном согласии.

В российских законах нет прямого запрета на генетическую модификацию зародышевой линии, хотя генетические эксперименты в принципе находятся под серьезными ограничениями. Ребриков не планирует пользоваться "слепым пятном" в регуляциях: он собирается обратиться за прямым разрешением на эксперимент в Минздрав России и другие инстанции и надеется, что рассмотрение вопроса может занять несколько месяцев и окончиться положительным с точки зрения ученого решением. "Россия сейчас, мне кажется, хорошее место для экспериментов такого рода. Она не очень свободна в политическом смысле, но очень свободна в научном", –​ заявил Денис Ребриков в интервью журналу Science.

"Наверное, мой месседж [заявление в журнале Nature о готовности создать генетически модифицированных детей] был направлен даже не столько американцам, им мне нечего сказать, сколько нашим – и людям, и руководству. Что мы, в принципе, готовы к тому, чтобы такие технологии применять. Ведь как устроено сознание российского руководства, не всегда, но отчасти? Что они впереди планеты всей, этот Запад, а мы тут что-то, наверное, где-то не умеем делать, как они. На самом деле умеем", – сказал Ребриков Радио Свобода.

Даже если российский ученый добьется формального разрешения от российских властей, своим экспериментом он нарушит договоренность, достигнутую мировым научным сообществом. В 2015 году организационный комитет Международного саммита по модификации человеческих генов выпустил заявление, которому предшествовало бурное обсуждение, продлившееся три дня. В тексте указан ряд критериев, которые должны быть выполнены, прежде чем ученые смогут перейти к модификации зародышевой линии, то есть генов будущих поколений. Это безусловная уверенность в отсутствии долговременных рисков применения технологии и достижение общественного консенсуса по этичности и уместности генетического редактирования детей. Ученые отметили, что пока ни один из этих критериев не достигнут.

Будущее или безответственность?

С Денисом Ребриковым мы разговариваем в его проректорском (вход, как полагается, через комнату секретаря) кабинете в здании РГМУ на юго-западе Москвы. Ему недавно исполнилось 43 года, кроме биохимического образования и докторской степени по генетике он получил степень MBA в Высшей школе экономики и много лет занимается не только наукой и преподаванием, но и с 2003 года работает директором по науке в биохимической компании "ДНК Технологии". Возможно, именно благодаря "стартаперскому" опыту Ребриков легко соглашается на интервью, хотя и говорит, что "немного устал в последнее время от журналистов", – и умеет продать свою идею. Соседний с РГМУ комплекс зданий – Центр акушерства и гинекологии имени Кулакова, в который входит одна из крупнейших в России клиник ЭКО (проводит более 10 тысяч процедур в год) и крупный родильный дом, в котором, кстати, недавно родила мальчиков-близнецов Алина Кабаева.

Ребриков считает, что находится в уникальной ситуации: пациенты клиники ЭКО очень часто готовы предоставить "лишние" яйцеклетки и сперму для научных целей, с готовностью подписывая документы о согласии. Во многих случаях исследователям удается получить и секвенированный геном обоих родителей, а это позволяет сравнить ДНК модифицированного эмбриона с тем, каким он должен был бы получиться без внешнего вмешательства, причем сравнить, утверждает Ребриков, точнее, чем способны другие лаборатории. "У нас сложилась уникальная ситуация: мы можем работать с богатым отказным биоматериалом, у нас есть технологии для того, чтобы секвенировать полный геном, технологии, чтобы вносить изменения, и проверка хорошо налажена, то есть совпал набор инструментов, который в данном конкретном месте, на стыке науки и медицины выглядит неплохо". Звучит убедительно: если есть уникальное богатство материала для того, чтобы проводить пробирочные эксперименты (причем именно на человеческих эмбрионах), набираться опыта, оттачивать инструменты – может быть, это действительно основа для перехода к клиническим исследованиям? Впрочем, пока группа Ребрикова провела не тысячи и даже не сотни опытов in vitro, а всего пятьдесят.

Екатерина Померанцева, врач-генетик и медицинский директор ЦГРМ "Генетико", в интервью изданию Forbes предположила, что заявления Дениса Ребрикова в Nature о намерении довести эксперименты над эмбрионами до клинических испытания "сделаны ради хайпа" (Ребриков в комментарии Радио Свобода заявил, что не является инициатором заметки в Nature). Она отметила неубедительность предложенной клинической модели и предположила, что российские ученые вряд ли занимают ведущие позиции в мире по поиску незапланированных мутаций. "Технология не готова, клинической модели, не вызывающей нареканий, нет – так зачем? И знаете, что самое обидное? Технология "будет готова" вот уже совсем скоро, но из-за таких торопливых, хайповых публикаций может быть введен полный запрет на редактирование клеток зародышевой линии. Снять такой запрет потом будет очень нелегко, и все исследования прервутся на многие годы", – сказала Померанцева Forbes.

Ребриков заявил Радио Свобода, что не стремится к известности: "Если мы покажем безопасность подхода, то я бы очень даже был не против сделать такой эксперимент. Технологию надо продвигать в клиническую практику, не чтобы хайпануть (меня такая известность напрягает), не чтобы показать, что наша страна впереди планеты всей, а чтобы эта технология быстрее двигалась к практическому применению в здравоохранении, в медицине". Он приводит пример с ЭКО: несколько десятков лет идея оплодотворения “в пробирке” вызвала много вопросов, но постепенно вошла в широкую практику и стала казаться обыденной. "Так происходит с любой новой технологией. Когда появились микроволновки, говорили: "Не покупайте, будет рак мозга". Появились телефоны: "Не покупайте, будет рак мозга". Народ консервативен – и это правильно. Популяция должна быть консервативной. Мы потихонечку будем двигаться в этом направлении. Через какое-то время люди скажут: "Ну да, хорошо работает. Нормально", – надеется Ребриков.

Потенциал у генетических модификаций зародышевой линии действительно есть. Он может быть связан не только с лечением наследственных моногенных заболеваний (где почти всегда можно найти другие, более консервативные методы), но и, например, со снижением у детей риска развития онкологических заболеваний, который нередко определяется наследственностью. "Со временем редактирование зародышевой линии может принести медицине пользу – в тех случаях, когда нельзя использовать уже существующие методы. Но сегодня таких случаев просто нет, – настаивает Гаэтан Бурджио. – Технология CRISPR-Cas9 еще далеко не совершенна, и ее рано использовать для модификации людей. Пользы практически нет, а риски очень велики".

Если генетический инжиниринг по отношению к людям войдет, как надеется Ребриков, в широкую практику, сложно рассчитывать, что это ограничится только медициной. В мире, где ученые готовы идти на рискованные эксперименты вопреки общим договоренностям, найдутся люди, которые захотят создавать "дизайнерских", то есть генетически улучшенных детей с определенными внешними качествами, повышенными интеллектуальными и генетическими способностями. Такая перспектива пугает даже доктора Хэ. А вот Дениса Ребрикова, кажется, нет: "Вообще-то такой инструмент делает людей более равными. Сегодня генетика – как вышло, так вышло. И все люди разные. Мы такие потому, что в нас такие гены. Я как генетик в это абсолютно верю, все способности, в том числе IQ, определяются в очень существенной степени генетикой. Сейчас люди генетически все разные. Этот инструмент [редактирования генов] как кольт: он всех уравняет".

В заметке, опубликованной Денисом Ребриковым и группой его соавторов в малоизвестном "Вестнике РГМУ", ничего не говорится о планах рождения генетически модифицированных людей. Эта идея впервые прозвучала в интервью ученого журналу Nature в июне 2019 года – и что стоит за словами Ребрикова, настоящее желание пойти по пути Хэ или погоня за сенсацией, – сказать сложно. Авторитетные мировые генетики, например, одна из создательниц технологии CRISPR-Cas9 Джениффер Дудна, назвали их безответственными, тревожными и внушающими страх.

"Честно говоря, мне обидно, что эта новость выставляет российскую науку как пример чего-то опасно-неконтролируемого. Если запрета нет, то все дозволено. И так про Россию есть устойчивый миф, будто у нас тут медведи по улицам с балалайками бродят и отнимают водку у грудных младенцев. Так теперь эти младенцы еще и генно-модифицированные", – сказала Елена Померанцева в интервью журналу "Форбс".

Доктор Хэ Цзянкуй уволен из университета, против него ведется расследование, ему могут угрожать уголовные обвинения, он стал персоной нон грата в мировом научном сообществе. У Дениса Ребрикова все еще есть выбор.