1 сентября 1889 года (13 сентября по новому стилю) появился на свет один из наиболее выдающихся лидеров крымскотатарского народа – Джафер Сейдамет. В честь 130-летия со дня рождения «крымского Петлюры» – литератора и публициста, в переломную эпоху ставшего военачальником и дипломатом – Крым.Реалии начинают публикацию уникальных мемуаров Сейдамета.
Продолжение. Предыдущая часть здесь.
Возвращение в Стамбул – свобода!
Я не мог уже дождаться возвращения в Стамбул. Но вновь должно было случиться то, чего опасалась моя бедная матерь. Турецкая революция осчастливила нас, но мама чувствовала, что ее домашнее счастье не продлится долго, и я скоро уеду. Отец позволил мне уехать. Попрощавшись, со слезами и грустью я покинул дом, матерь, братьев и сестер. Я поехал в Ялту, а оттуда через Акъяр в Стамбул.
Свобода!… Это было, на мой взгляд, такое великое и святое благословение, что я даже не допускал мысли, что его избыток может нанести ущерб стране
Поразительным делом в Стамбуле было обилие книг и газет. Это было похоже на какую-то болезнь. Например, некий Небиль из [города] Янина, который учился в нашей школе и довольно хорошо знал французский язык, вместе со своим товарищем Баха Тевфиком издавал в то время газету «Eşek» [«Осел»]… Но вопреки всему этому помешательству, я пребывал в состоянии безграничного счастья.
Свобода!… Каждый может писать… Это было, на мой взгляд, такое великое и святое благословение, что я даже не допускал мысли, что его избыток может нанести ущерб стране. Однако, свобода не оказала значительного влияния на нашу школу. Правда, Ихсан Бей, который благодаря переменам вернулся из ссылки и был назначен заместителем директора нашей школы, с подлинным воодушевлением рассказывал нам о тирании падишаха и о жизни великих Мидхата Паши и Намыка Кемаля, но большинство наших учителей не заботились о том, чтобы мы усвоили революционные изменения.
Мои крымские товарищи все чаще собирались и смелее посещали лекции. Каждый четверг и я ходил на доклады. Потом вплоть до субботнего утра мы яростно дискутировали.
Мы порвали наши фески, но…
Аннексия Австрией Боснии и Герцеговины в октябре 1908 года глубоко взволновала нас. Мы считали несправедливым, что Запад, несмотря на изменения, введенные мешрутиет [конституционной монархией после Младотурецкой революции], по-прежнему воспринимал нас как «больного человека» Европы. Мы ожидали помощи от демократических государств. В то время был объявлен, собственно, бойкот Австрии. Мы также порвали и выбросили наши красные фески [преимущественно австрийского производства] и надели на головы белые фетровые шапочки. Когда позже мы узнали, что и эти шапочки были изготовлены в Австрии, мы поняли, что в политике сила играет большую роль, чем намерения и моральные принципы. Мы наивно удивлялись, почему демократические государства, включая Германию, чьей дружбе мы придавали большое значение, больше думали не о нас, а о своих политических выгодах, мы размышляли, почему все эти страны, подобно царской России, стремятся нас ослабить. Мы не понимали этого, а поскольку не понимали, в нас просыпалась ненависть.
События 31 марта
Когда мы были пьяны от свободы, когда самые смелые проекты казались нам совершенно естественными, когда мы в мыслях строили планы их легкой реализации, внезапно, в самый неожиданный момент мы столкнулись с ужасным примером реакции – события 31 марта [13 апреля по новому стилю] поразили нас в самое сердце [имеется в виду 13-дневное восстание солдат и консервативного духовенства в Стамбуле против конституционной монархии].
Из-за газеты «Volkan» [«Вулкан»], издаваемой Дервишем Вахдети, между нами и учениками школ-медресе происходили бурные и ожесточенные ссоры. Однако мы совершенно не предполагали, что эта банда решится развернуть ход событий в государстве и попытается задушить свободу.
В тот день я находился в большой толпе в квартале Султанахмет перед зданием парламента, наблюдал за входящими и выходящими из него… Собственно, я даже не отдавал себе отчета в том, почему я был там и что я хотел понять. Затем, когда я увидел Эдхема Пашу, новоназначенного военного министра [восставших], как он во главе солдат идет в прежнее здание Генерального штаба (сейчас здание Университета), я смешался с толпой, которая провозглашала здравицы в честь министра…
Через несколько дней стало известно, что Hareket Ordusu [«Армия действия» – вооруженные силы конституционалистов] вошла в [пригород Стамбула] Айя-Стефанос (Ешилькёй).
Мы хотели записаться добровольцами в армию, чтобы защитить Турцию от реакции
С Неби, товарищем из интерната Darüşşafaka, мы прошли пешком через Адрианопольские ворота и дошли до Ешилькёй – мы хотели записаться добровольцами в армию, чтобы защитить Турцию от реакции. Там встреченный молодой офицер поблагодарил нас и сказал, что они не принимают добровольцев, он посоветовал нам вернуться в школу и трудиться над уроками. Было уже темно, когда мы вернулись в Стамбул…
Мы сильно переживали, что ничего не можем сделать, чтобы противостоять восстанию. Мы с нетерпением ждали, когда Hareket Ordusu войдет в город, чтобы гидра реакции была уничтожена как можно скорее.
Мы убедились, что смерть турецких борцов за волю отомщена, а свобода спасена от всякой опасности свержением с престола кровавого деспота
В то время человеком, которого мы считали величайшим героем свободы, был Ахмед Риза Бей. Мы были рады, что он жив и здоров. Для нас Cemiyeti İttihat ve Terakki [Общество «Единение и прогресс» – политическая партия революционеров-младотурок] была величайшей святыней. Конечно, мы ценили и любили принца [Мехмеда] Сабахаттина за его деятельность во имя свободы, проводимую в Европе, но мы никак не могли простить ему сопротивления İttihat ve Terakki, и, в особенности, мы никоим образом не могли принять его идею децентрализации. И все же, принц Сабахаттин хотел, чтобы народам в Турции дали то, чего мы хотели в России для себя. С другой стороны, мы были против взглядов принца, который не переносил ни малейшей критики халифа, его родственника.
Дни, наступившие после 31 марта, мы пережили, будто в лихорадке. Как мы были счастливы, когда, наконец, услышали о собрании обеих палат парламента в Ешилькёй [9(22) апреля]. Смещение 27 апреля [султана] Абдул-Хамида ІІ позволило нам глубоко выдохнуть. Мы убедились, что смерть турецких борцов за волю отомщена, а свобода спасена от всякой опасности свержением с престола кровавого деспота – как мы были рады!
Асан Сабри Айвазов
В это время в Стамбул прибыл крымский журналист и революционный деятель Асан Сабри Бей Айвазов. Мы все выказали ему большое уважение и любовь. Увидеть рядом с нами нашего любимого Асана Сабри – самого горячего революционера – как же это нас радовало… Он был единственным представителем крымской интеллигенции, который публиковал статьи в Египте в газете «İçtihat» [«Мнение»] и в тюркском журнале «Füyuzat» [«Изобилие»], выходившем на Кавказе [в Баку]. Мы знали, что царский режим следил за ним, и поэтому ему пришлось скрываться. Это еще больше укрепило наше уважение к нему.
В свою очередь, через Асана Сабри Бея, которого мы любили как неиссякаемого автора текстов в газете «Vatan Hadimi», мы близко познакомились с Юсуфом Беем Акчурой. Мы несколько раз посещали его на его квартире в квартале Нуруосмание, он рассказывал нам об идеях [пан]тюркизма.
Турок или татарин
Тот факт, что Асан Сабри Айвазов и Юсуф Бей Акчура отвергали наименование «татарин», вызывал у нас негативные чувства. Хотя мы не знали нашей истории и каждый из нас здесь, в Турции, испытал вкус оскорбления «грязный татарин», отречение от татарскости было для нас фальшью, мы считали это неискренностью. Мы полагали естественным, что мы любим турецкость и признаем общность судеб наших народов, но мы считали излишним отрицать татарскость, чтобы доказать это.
После 1905 года книги и журналы, издаваемые в Казани, стали поступать в Крым. Тенденция, господствовавшая в то время в Казани, несла печать татарскости. Поэтому вся наша интеллигенция, мы все определяли себя как татар, и в этом духе были наши издания. В то время это чувство было настолько сильным в нас – мы признавали его естественным и логичным – что мы даже не считали необходимым обсуждать это. На эту тему между нами не было ни одного диспута. Второй причиной было превалирование в нас религиозных чувств, мусульманской веры над национальным чувством. Казанская молодежь, учившаяся в то время в Стамбуле, дала характерное название объединению, которое здесь создала: «Rusyali Islam Talebe Cemiyeti» [«Общество русских студентов-мусульман»]. Османские историки и писатели представляли нам Чингисхана и Тамерлана как татар. Мы восприняли это…
В 1909 году учить нас литературе начал Джелял Сахир Бей. Когда во время лекции о произведении Намыка Кемаля «Evrak-ı Perişan» [«Рассыпанные листы»] он произнес несколько предложений, унижающих Чингисхана и татар, я встал и попросил разрешения покинуть зал. На вопрос о причине я открыто объяснил, что не могу выслушивать оскорбления, направленные против представителей моего народа. Тогда учитель сказал: «Садись, ты должен послушать урок». В ответ на эти слова я специально ударился головой о скамейку, окровавил себе нос и таким способом вышел из класса. Когда я ушел, Джелял Сахир Бей обратился к моим товарищам: «Вы видели татарское упрямство?». В то время он, как и мы, не понимал, что такое турецкость и тюркизм.
В начале 1909 года в Турции возникли различные общества: арабские, курдские, албанские. Некоторые из старых крымских эмигрантов создали «Tatar Нayır Cemiyeti» [«Татарское благотворительное общество»] и начали издавать газету «Tonguç» [«Потомок»]. Мы познакомились с деятельностью этого общества, даже записались в него, однако не нашли в нем никого, кто мог бы увлечь нас, молодых людей, своими взглядами. Кроме того, они не интересовались ни нами, ни Крымом. Позже они также не поддерживали с нами связи. А мы не до конца понимали, какие именно цели они ставят перед собой.
Продолжение следует.
Примечание: В квадратных скобках курсивом даны пояснения крымского историка Сергея Громенко или переводы упомянутых Сейдаметом названий, а обычным шрифтом вставлены отсутствующие в оригинале слова, необходимые для лучшего понимания текста.
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: