Со стороны Харькова город начинается с блокпоста и стелы с надписью "Изюм". Потом идет сосновый лес. В лесу несколько месяцев стояли незваные гости из "второй армии мира". Они оставили после себя разрытые тягачами и танками пространства, блиндажи из свежесрубленных деревьев, прокопанные в песке траншеи. Ну и элементы быта: три рукомойника, сооруженные из перевернутых полторашек от пива "Легенда Донбасса" с обрезанным дном, пишет фотограф и журналист Виктория Ивлева для русской слежбы Радио Свобода.
Рядом, на ящике для боеприпасов, большое зеркало с наклеенными бумажными снежинками по краям. На ветке до сих пор болтаются чьи-то походные штаны, неподалеку рассыпаны желто-зеленые карамельки и пакетики с чаем – идиллическая картина, как будто турпоход... Правда, к сосне прибита укупорка от порохового заряда для танка, простреленная в нескольких местах, судя по всему, на ней тренировались в меткости. И повсюду деревянные ящики цвета хаки для снарядов и какие-то серые металлические поддоны. И заказчик написан на поддонах – Министерство обороны РФ, и получатель – военная часть 42734 в Саратовской области. Идиллия на этом заканчивается.
Сразу за полянкой с пивными рукомойниками находится кладбище.
Адрес кладбища – улица Шекспира. Каждый день на кладбище на улице Шекспира сотрудники ДСНС (МЧС) в кипенно-белых, сверкающих на солнце одеждах достают из могил тела своих сограждан, погибших за время российской оккупации.
Идет эксгумация – необходимо определить причину смерти каждого.
Лес поделен на участки, между которыми сделаны проходы для журналистов.
Все происходит почти в полной тишине.
Зрелище тлена ужасно, и этот ужас магически завораживает любого.
Родственники должны будут пройти через мучительную процедуру опознания и потом захоранивать своих близких снова
Кажется, что после каждого копка лопаты, после каждого выброса земли из могилы произойдет что-то крайне важное. Кажется, что мы узнаем, разгадаем тайну чьей-то жизни или смерти. Но спасатели просто достают очередное тело, завернутое в одеяло, ковер, в уже сгнивший пододеяльник. Сотрудники полиции и следователи осматривают покойного, делают свои замеры. Родственники должны будут пройти через мучительную процедуру опознания и потом захоранивать своих близких снова… Приходит мужчина, бывший накануне на опознании двоих маленьких детей, которые погибли вместе с родителями. Я не нахожу сил, чтобы его о чем-то спросить, да и о чем спрашивать…
Изюм. сентябрь 2022. Кладбище на улице Шекспира. Эксгумация останков людей, погибших и умерших за время российской оккупации
Изюм. Сентябрь 2022. Кладбище на улице Шекспира. Эксгумация останков людей, погибших и умерших за время российской оккупации
На моих глазах люди в белых одеждах выкапывают человека, похороненного с рюкзаком за спиной. У него нет ни имени, ни фамилии. Только полуистлевший рюкзак и номер на могильном кресте. Человека кладут в белый пластиковый мешок. Плотно застегивают молнию. Подписывают "Невiдомий чоловiк" – неизвестный мужчина.
Тело уносят.
Впереди следующая могила.
Белые одежды делают МЧСников похожими на ангелов смерти.
Их работа продолжается целый день.
Каждый день.
По дороге с кладбища на улице Шекспира вспоминаю двустишие из "Гамлета":
Пред кем весь мир лежал в пыли,
Торчит затычкою в щели.
Правота великого драматурга не вызывает у меня никаких сомнений.
Мимо кладбища постоянно провозят трофейную российскую технику, и повсюду на подъезде к Изюму на обочинах дорог встречаются сожженные российские танки с вылезающей где-нибудь иностранной буквой Z. Украинская военная техника сразу узнаваема по белому тонкому кресту на броне, техники очень много, и все гражданские всегда ее радостно приветствуют.
Танк с украинским флагом стоит и на площади рядом с бело-голубым Свято-Вознесенским собором. Рядом с танком – постоянная очередь за гуманитаркой. Везут ее много, гражданские и военные, раздают в разных сторонах города, но хватает далеко не всем. Около собора идет небольшая торговля – старик продает роскошные белые грибы, собранные утром где-то поблизости, женщина рядом – яблоки и варенье.
– Вам не страшно по лесу-то сейчас ходить? – спрашиваю его.
Отговаривается:
– А я туда, где страшно, не хожу.
Грибы он продает по пятьдесят гривен за килограмм.
Работает железнодорожный рынок – впрочем, он работал почти все время с конца апреля, когда появились первые овощи на продажу. Цены там были в апреле безумные – семьсот гривен за маленькую баночку кофе "Нескафе", например, а мясо было по триста, в три раза дороже, чем до оккупации. И много чего продавали местные мародеры – так моя знакомая аптекарша увидела на рынке лекарства, которые она сама фасовала, перевязывала особым образом и подписывала… Торговля шла сначала на гривны, потом на гривны и рубли, ими расплачивались российские военные.
Обстрелы в некоторых районах были настолько неистовы, что люди сутками не могли даже высунуться из подвалов
Сам город изуродован нещадно. Есть улицы, которых больше нет, они полностью превращены в руины: проезжая часть в выбоинах от снарядов, завалена обломками строений, стволами и ветками посеченных деревьев. Следы больших и малых пожаров, черные языки копоти повсюду. Обстрелы в некоторых районах были настолько неистовы, что люди сутками не могли даже высунуться из подвалов.
В переулке Лубченко (бывший Ленинградский) мне показывают целое ведро осколков, собранных на небольшом участке возле дома. Каждый из них мог ранить или убить человека.
Поганая буква Z пока еще часто встречается на улицах городка: она намалевана черной краской почти на всех частных гаражах – вроде штампа о прохождении проверки.
Длинный пятиэтажный дом, стоявший на улице Першотравневой, рассечен посередине страшным ударом авиабомбы. Точно такой же бомбой рассечен дом через дорогу. В зияющей прорехе между уцелевшими частями торчат кирпичи, куски металла, битое стекло, части слетевших балконов – дом в одно мгновение превратился в строительный мусор, жизнь в нем невозможна. В изуродованном помещении на первом этаже – видимо, когда-то здесь была кухня, – на деревянных прищепках по-прежнему сушится клетчатая скатерть, за которой уже никогда не придут хозяева. Погибших на месте и мучительно умерших под завалами – более сорока…
Показательное изуверство.
Как память обо всех обитателях дома под уцелевшей стеной лежит чья-то косынка с ярко-желтыми подсолнухами…
В Изюме по-прежнему нет света, и вечера здесь коротают со свечками – спрос на них у волонтеров очень высок. По-прежнему нет газа, связи и тяжело с водой, особенно питьевой, – счастливцами оказались люди в частном секторе с колодцами на участках. Счастливцы они еще и потому, что могли топить печки – обитатели квартир спали в своих ледяных кроватях в одежде. Жители многоквартирных домов вообще в бытовом смысле пострадали больше всех – спасались они в основном в необорудованных сырых промозглых подвалах, а еду готовили – и продолжают готовить – на кострах во дворе.
Изюмские дети пока не могут учиться - интернета еще ждать и ждать, а идти в школы им просто некуда, ни одной целой в городе не осталось. В школе номер два, например, куда я зашла, разгромлено все. В подвале на столе валяется полностью отстрелянная покрытая ржавчиной пулеметная лента, в холле нагромождены баррикады из обломков стульев, шкафов и парт, все стекла выбиты, оконные проемы заткнуты мешками с песком, выломаны филенки из дверей. Не покидает ощущение, что какие-то фанаты неграмотности специально выволакивали из шкафов детские тетрадки и учебники, швыряли их в исступлении на пол и топтали, топтали своими берцами – куча тетрадей и учебников со следами ботинок на них раскидана по полу в каждом классе.
На втором этаже чудом на стене сохранилась фреска. С нее на все безумства русского мира скорбно смотрят четыре великих украинца – Григорий Сковорода, Иван Котляревский, Тарас Шевченко и Леся Украинка.
Голоса из Изюма
- Звонить я ездила сначала в село, это семнадцать километров на велосипеде в одну сторону. Там с трассы съезжаешь – три поля вниз. И там внизу есть связь. А назад уже ж, конечно, на этом велосипеде идёшь пешком. Потому что наверх, на гору.
Целый день уходил на звонок. Я выезжала с утра и приезжала туда часам к двум. Потом и там не стало связи. Сказали, есть на Кремянце. Я стала ездить на Кремянец. По дороге на каждом блокпосту всегда проверяли документы. Там страшно, частые прилёты, взрывы, разрывы.
По дороге на каждом блокпосту всегда проверяли документы. Там страшно, частые прилёты, взрывы, разрывы
Но можно дозвониться. Иногда быстро, а бывает, что хоть пятьдесят раз набирай. И когда дозвонишься, тогда вообще просто счастье – сказать, что живой… Оля, дочка моя, говорит, когда не было от меня звонка неделю, они начинали переживать. Я звоню – значит, мы живы и эту прошедшую неделю все было хорошо. Потом во время нашего разговора она слышит звуки взрывов где-то рядом со мной, и каждый раз не знает, успела я убежать, поговорив, добежала ли и где я вообще. И эта неизвестность – до следующего звонка.
– У нас тут в холодильниках были запасы, собрали все свои банки, но это через какое-то время закончилось. Тогда мы стали кашу на костре варить уже без ничего, у кого какая крупа была, оладики на костерчике вместо хлебушка пекли, это даже приятно было. Русские зашли еще в марте, а только в мае первый раз дали гуманитарку – по две банки тушенки, две банки консервов, спагетти, подсолнечное масло, крупу. Солдаты нас немножко подкармливали "ЛНРовцы", пайки свои пакованные иногда давали.
– Ни зарплат, ни пенсий получить мы уже не могли никак. Вот какие были деньги в руках – это все. А потом деньги кончились. И никто нам ничего не давал. Только пенсионерам по 10 тысяч рублей на человека, это не пенсия была, а именно помощь. Не все её получили. Потому что не все успели оформить. Потому что творилось бешенство. Нужно было идти оформлять в пенсионный фонд, уже их, российский, муж мой пенсионер, и вот он получил – первые десять тысяч получил в июле, а потом 11 августа, и все.
Было очень трудно и жутко видеть технику их, много страшных машин, много солдат
–Мы жили на окраине и смотрели каждый день, как они едут вечером вдоль леса. Было очень трудно и жутко видеть технику их, много страшных машин, много солдат, "Уралы" огромные. Поток этот казался бесконечным. Вид их очень пугал и давил. Боже, как мне хотелось в эти моменты, чтобы у меня было какое-то оружие, чтобы их или подбить или убить! Невозможно тяжело было на это смотреть. А потом днем идешь через их блокпост, там парни молодые стоят, типа такие же люди, как мы. Разговаривают вроде нормально, не хамят, или вон они – грязные, голодные, воду ходят просят. Вроде жалость начинала какая-то шевелиться, а как подумаешь, что это они бомбы на твой дом бросают, опять ничего не остается, кроме желания убить… И я бы убила, если бы было чем.
– С марта, как зашли, у нас был комендантский час постоянно... Мы сидели по подвалам, какая-то информация у нас всё равно была, пока ещё интернет работал... Говорили о том, что идут переговоры. То есть если не пропустят россиян через Изюм, они его сравняют с землёй. А что их пропускать – не пропускать, если власти не было? Они зашли – да и зашли. Тут никого не было. Когда нас бомбили, здесь не было никого. Вообще никого! И теробороны не было. Изюм вообще был оставлен абсолютно. Мы тут были одни. И вообще не знали, что будет дальше. Вы не представляете, как это страшно!
Шутили между собой про это "освобождение": "ну уже от всего – от квартир, от машин освободили, от света, от воды
– Воду с речки мы пили. Набирали, кипятили на костре и пили. Шутили между собой про это "освобождение": "ну уже от всего – от квартир, от машин освободили, от света, от воды. От чего ещё освобождать? Хорошо освободили!" А "ЛНРовцы" нам говорили: погодите, у вас тут будет ещё лучше, чем было до войны. Россия всё отстроит, есть такие специальные технологии, и тут будет вообще рай. Но мы в это не верили, у них газа нет по селам, а Изюм они нам отстроят, ага.
– Наш адрес – Соборная, 33. Идемте, покажу вам, где мы жили в подвале. Вон тут люди матрасы сносили свои, а кто ковры, кто что – холодно же было, мороз был. Сырость сумасшедшая. Отопление ж там размёрзлось. Всё потекло. Вот это всё было в лёде. В туалет ходить мы себе ведро оборудовали. Сейчас нас пятнадцать человек осталось, вещи свои кто забрал, кто не забрал. У нас же сейчас света нету, и фонарики у всех сели, негде зарядить. Готовим мы по-прежнему на костре. В дом наш пять прямых попаданий было. С торца одно, с другой стороны – два и в крышу, видно, с улицы. В квартиру прямо плиты упали.
– Русских когда мы в первый раз увидели, я подумала, что это школьники, школьники переоделись в форму. Ну школьники. Дети. Вообще дети! Так и хотелось спросить: "Что вы здесь делаете?" Они потом в каких-то гражданских рубашках сидели на лавочке, пили пиво. Потом мы решили, что это, наверное, из детских домов набрали, ну какая же мать нормальная отпустит?
Они конкретно сказали, что был приказ всех расстреливать, кто где кого увидит по подвалам
– А эти, "ЛНР", говорят: "Вы сколько здесь? Пять месяцев мучаетесь? А мы восемь лет". Ну, типа, чё вы тут жалуетесь? У них же ж там... Сколько им лет дают? Лет семнадцать, если отказываешься служить... Они и сами не рады... Приходят и плачутся, и плачутся. Обещали одно, а получили другое. Они ж когда сюда зашли, "ЛНР" в смысле, был март, число 15-е, наверное. В летней форме. У них ни одеял, ни подушек. Им кушать было нечего. Вот на первые эти моменты у них не было вообще ничего. Кормить мы их не кормили, но дали хотя бы что-то тёплое. Они к нам относились более-менее, нам крупно повезло. Они конкретно сказали, что был приказ всех расстреливать, кто где кого увидит по подвалам. А нас они просто из подвала вывели, сказали: "Женщины – налево, мужчины – направо". А потом: "Мы, когда увидели ваши бешеные глаза… Ну как стрелять и за что?" Они пошли, проверили подвал, что у нас там никого нет. Сами ж ужаснулись от этого всего, что Россия сделала, а сами за Россию были.
– А гуманитарка была, но это, если раз в месяц дают или в полтора, так это очень хорошо, но на этом прожить невозможно. Вот я вам честно скажу, то, что мы здесь кучкуемся, как-то и спасает. У того то-то, у того то-то, а то с другой стороны речки что-то дадут. Женщина у нас здесь в подъезде живёт, ей дочка каким-то образом передала лекарства с Киева и деньги. Она идёт, покупает, потом говорит – давайте сготовим что-нибудь. Так мы и выживали – только за счёт того, что были вместе.
Рассказ Веры Сергеевны Несмеяновой
– Привыкнуть не могу, что хаты нету. Я и сейчас иду, поворачиваю к дому, а кажется, не туда пришла... Такой комок подбирается к горлу. Это, ласточка, снаряд в дом попал. У нас там черемуха была, вот он в черемуху сначала. Меня удивило, что так загорелось быстро – всё-таки снег лежал еще у нас. Сырое всё. Сейчас топишь-топишь – не растопишь. Черёмуха – она очень тяжело загорается. А тут – на глазах, мгновенно. Как Мамай налетел.
Это было 27 марта. И прямо вырвало ее с корнем. И она загорелась и упала на подвал. Хорошо, что нас там не было – мы бы не выбрались. Муж сидел тут, чаёк грел. А я в дом зашла. И слышу – как бахнет! Выхожу на крыльцо – ах! Горит! Такой был пожар, деточка! Вон яблоня – белый налив был, вон – забор... Вот это всё сгорело. Всё!
Я кричу: "Толя, тут горит! Горит! И здесь горит!" Страшно стало, где ж он есть, Толя-то мой. Он ещё плохо слышит немножко. "Господи, Толя! – опять кричу. – Толя, что ты молчишь?" А он: "Я здесь. Живой". Он свист снаряда слышал даже, и пригнулся – не думал, что это к нам…
Все сгорело, ничего нет. Вся память. Все альбомы погорели. Ты никто, никак тебя не зовут
Я говорю: "Мы горим! Ты в порядке?" – "В порядке". Он выскочил. Ну а воды же нету. А оно с подвала перекинулось на каштан. И на дом пошло. Всё! Сразу! Какой каштан! Вы бы видели, деточка, какой каштан! Если бы была вода, то можно бы потушить. Я на улицу вышла, кричу... Женщина какая-то шла, водичку на велосипеде везла. Та сколько той водички. "Ой, Боже! Шо ж... Чем я могу вам помочь?" Я говорю: "Вызовите, кажу, эту... пожарку". В подвале телефоны и документы наши в портфеле были сложены – все сгорело, ничего нет. Вся память. Все альбомы погорели. Ты никто, никак тебя не зовут. И деньги все сгорели. Вот тут, где батарея, тут ванна была у нас. Хай у нас душа не было, а ванна была, АГВ. Ну всё старенькое оно было, но жить можно. Четыре комнаты, прихожая, тут кухонька, там – зала, там – спальня детская. Телевизор был "Самсунг", дорогой, мы его тоже в подвале прятали. Вообще ничего у нас не осталось. Мы ночевать теперь до соседки ходим, а днем все здесь – то постирать, то кошку покормить. Иногда тяжеловато бывает – во мне весу сейчас тридцать восемь килограмм, куда уж меньше, и язвы обострение, маслице нужно есть, я в больнице когда лежала, нам давали такие кубики маслица, булочку или там хлебушек намажешь... это с чайком. Ну кофе тоже можно немножко. Но только чтоб обязательно молочка туда. А грошей-то нет. Толя, принеси кавунчик, хай Викочка попробует, – мы вот посадили, а они не очень сладкие что-то, война, она и на растения действует, – может, вот этот получше будет, порежу сейчас, а Толя у меня, знаете, объездил весь Советский Союз бывший, монтажник оборудования пищевой промышленности был, а я акушеркой много лет работала, лялечек принимала.
СПРАВКА: Российское полномасштабное военное вторжение в Украину продолжается с утра 24 февраля. Российские войска наносят авиаудары по ключевым объектам военной и гражданской инфраструктуры, разрушая аэродромы, воинские части, нефтебазы, заправки, церкви, школы и больницы. Обстрелы жилых районов ведутся с использованием артиллерии, реактивных систем залпового огня и баллистических ракет.
Россия отрицает, что ведет против Украины захватническую войну на ее территории и называет это «специальной операцией», которая имеет целью «демилитаризацию и денацификацию».
Ряд западных стран, включая США и страны ЕС, ужесточил санкции в отношении России и осудили российское неспровоцированное широкомасштабное вторжение и российские военные действия в Украине.
***
Роскомнадзор пытается заблокировать доступ к сайту Крым.Реалии. Беспрепятственно читать Крым.Реалии можно с помощью зеркального сайта: https://krymrupbxnasmluta.azureedge.net/ Также следите за основными новостями в Telegram, Instagram и Viber Крым.Реалии. Рекомендуем вам установить VPN.
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: