Спустя пять лет после описываемых событий в Москву прибыл австрийский дипломат Сигизмунд фон Герберштейн – один из образованнейших людей эпохи. Изучив документы и переговорив с очевидцами, он в 1549 году выпустил свои знаменитые «Записки о Московии», благодаря которым мы в деталях знаем обо всем, что случилось там летом 1521 года.
Продолжение. Предыдущую часть читайте здесь.
Крымский смерч
Весть о поражении принес в Москву в ночь на 29 июля младший брат великого князя Василия III князь Андрей Старицкий, который со своим отрядом бежал из-под Коломны, так и не вступив в бой. Столица не видела врагов в непосредственной близости уже более полувека, поэтому оказалась совершенно неготовой к обороне – посад (Белый город) был обнесен лишь валом со рвом. Каменный Кремль имел в своем распоряжении достаточно крупных пушек, способных отбить штурм, но они хранились в цейхгаузах крепости, а не у ворот. И, как писал Герберштейн, «пушки же эти были столь огромны, что перевезти их туда едва ли возможно было и в три дня, да и бывшего наготове пороху не хватило бы и на один выстрел из крупной пушки: таков неизменный обычай московитов – держать все под спудом и ничего не приготовлять заранее, но если приступит нужда, тогда только делать все впопыхах».
29 июля главные силы Мехмеда и Сахиба Гераев двинулись на запад и встали на реке Северке в 60 километрах к югу от Москвы. Отсюда крымские отряды принялись опустошать окрестности и захватывать пленников: «множества христианства победивши, и полонивши, мужского полу и женского, и много крови проливши… и многие села и святые церкви пожегши, разграбивши и попаливши». Наследник крымского престола Бахадыр Герай пошел дальше и разорил «великого князя село любимое Остров» в 25 километрах от столицы. Был сожжен посад Каширы.
Василий… бежал из Москвы; он был до того напуган, что в отчаянии некоторое время прятался, как говорят, под стогом сенаСигизмунд фон Герберштейн
В тот же день 29 июля Василий III уехал из Москвы за сотню километров в Волоколамск, а затем еще дальше – в городок Микулино в Тверской земле. Официально он отправился «собираться с воеводами своими и с людьми» и «разослал повсюду за многими своими воинствами», «ожидая к себе силы от Великого Новгорода, а иных из других мест». На деле же, как пишет Герберштейн, «Василий, понимая, что он не в состоянии отразить столь многочисленного врага… бежал из Москвы; он был до того напуган, что в отчаянии некоторое время прятался, как говорят, под стогом сена». Примеру князя последовали и послы (то ли литовские, то ли ливонские), которые оседлали коней и, «не видя вокруг ничего, кроме дыма пожарищ, и полагая, что окружены татарами, они выказали такую резвость, что в один день добрались до Твери, находящейся в 36 немецких милях от Москвы».
Попытка собрать войска не удалась. Василий писал «к воеводам своим в Серпухов, к князю Дмитрию Бельскому и к князю Василию Шуйскому и к князю Ивану Воротынскому, повелев им против царя идти. Они же не пошли». Деморализованные войска сидели в крепостях – помощи Москве ждать было неоткуда. Даже в далеких Новгороде и Пскове со страхом ожидали крымского вторжения и готовили полки.
Татары двинулись дальше, сжигая все вокруг, и навели такой ужас на московитов, что даже в городе и крепости те не чувствовали себя в достаточной безопасностиСигизмунд фон Герберштейн
Тем временем «татары двинулись дальше, сжигая все вокруг, и навели такой ужас на московитов, что даже в городе и крепости те не чувствовали себя в достаточной безопасности, – писал Герберштейн. – Во время этой паники женщины, дети и все, кто не мог сражаться, сбегались в крепость с телегами, повозками и всем скарбом, и в воротах возникла такая давка, что, чрезмерно суетясь, они мешали друг другу и топтали друг друга».
За старшего в Москве остался бывший казанский царевич Худай-Кул, в 1505 году крещенный под именем Петра, а в 1506 году женатый на Евдокии – младшей сестре Василия. Его отец, казанский хан Ибрагим, был непримиримым врагом Москвы, а сын стал временным правителем города. Непосредственное командование обороной было возложено на немецкого пушкаря Николауса, которому «начальник и прочие советники, пребывавшие в совершенной почти растерянности от чрезвычайного страха, наговорив много ласковых слов, поручили защищать город».
1 августа передовые разъезды Бахадыра подошли почти вплотную к городу – к знаменитым Воробьевым горам: «татары и в Воробьеве, в великого князя селе, были и мед на погребах великого князя пили, и многие села князей и бояр около Москвы пожгли, а людей пленили». В этот момент, согласно Герберштейну, как раз происходила установка пушек на вал, причем жители таскали их на собственных плечах. Тут раздались крики о приближении крымцев, и горожане в ужасе бросились в крепость, позабыв о защите вала, так что пушки вереницей лежали вдоль улицы. «И если бы тогда сотня вражеских всадников напала на город, она смогла бы без всякого сопротивления сжечь его до основания».
Крым не мог и не собирался завоевывать Москву – речь шла скорее о «принуждении к миру» великого князя
Однако хан на взятие Москвы не пошел. Во-первых, штурм большого города с многочисленной артиллерией («пушек, по приказу князя, отлито было множество») мог привести к потерям, не сопоставимым с выгодами от разграбления. Во-вторых, Мехмед Герай не знал, что воеводы Василия не подчиняются приказам. Напротив, до него доходили слухи о «великом собрании» сил противника (именно этой угрозой российские летописцы объясняли отступление хана). Ну и в-третьих, как уже говорилось, Крым не мог и не собирался завоевывать Москву – речь шла скорее о «принуждении к миру» великого князя.
Поэтому крымские войска лишь перерезали сообщение города с окрестностями. Эта тактика оказалась успешной, потому что «от множества народу в крепости стояло такое зловоние, что, пробудь враг под городом три или четыре дня, осажденные погибли бы от заразы, поскольку в такой тесноте каждый должен был отдавать дань природе там же, где стоял».
Лишенные возможности сопротивляться, «защитники города сочли за лучшее умилостивить царя Мухаммед-Гирея, послав ему обильные дары, в особенности же мед, чтобы побудить его снять осаду. Приняв дары, Мухаммед-Гирей обещал снять осаду и покинуть страну, если Василий грамотой обяжется быть вечным данником царя, какими были его отец и предки». Фактически, речь шла о восстановлении ордынского владычества над Московией, с той лишь разницей, что сарайского хана в качестве сюзерена заменял крымский. Требование было ошеломляюще велико, но и сил для обороны Москвы не было, поэтому Петр/Худай-Кул вынужден был согласиться. По мнению Николая Карамзина, «вероятно и то, что бояре московские не дерзнули бы дать сей грамоты без ведома государева: Василий же, как видно, боялся временного стыда менее, нежели бедствия Москвы, и предпочел ее мирное избавление славным опасностям кровопролитной, неверной битвы. Написали хартию, скрепили великокняжескою печатью и вручили хану». 4 августа осада города была снята.
Через несколько дней, «получив составленную согласно его желанию грамоту, Мухаммед-Гирей отвел войско». С собой он увозил не только сверхважный документ, но и выкуп за город, а также бесчисленное количество пленных. «Острожский летописец» говорит о 300 тысячах, а Герберштейн со слов хана – о 800 тысячах человек! Разумеется, эти цифры следует смело делить на десять, но в любом случае ущерб был огромен – пострадавшие от разорения вотчины освобождались от всех налогов на пять лет.
Крымское вторжение спровоцировало ряд народных выступлений в московских городах
Как будто этого мало, крымское вторжение спровоцировало ряд народных выступлений в московских городах. «Казанский летописец» лаконично сообщал: «А мятеж учинял по всем городам велик и до Галича».
12 августа крымское войско оставило пределы Московии и перешло Оку. Обратный путь также пролегал вблизи Коломны, чьи жители сами подожгли свои дома и укрылись за стенами крепости за два дня до прохода хана, не зная о заключенном мире.
Обремененный добычей, Мехмед остановился 15 или 16 августа под Рязанью, где разыгрался последний акт этой драмы, заслуживающий отдельного рассказа. Но вначале – небольшой обзор событий на московско-казанском пограничье.
«Восточный фронт»
Боевые действия на востоке начались вскоре после восшествия Сахиба Герая на казанский престол. Уже 26 мая «татары казанские с черемисами» вторглись в Костромскую землю «и много зла учинили и в полон повели, а иных иссекли и пошли прочь». Но тамошние воеводы перехватили врага на обратном пути, разгромили, а пленных отбили. 4 июня казанские войска пытались взять Унжу (250 км к северу от Нижнего Новгорода) – «и к городу приступили, и мост зажгли и ворота», но были отбиты пушечным огнем, разорив лишь волость.
21 августа трое казанских «князей» разграбили окрестности Нижнего Новгорода, «и взяли полону множество, а иных иссекли». Сам хан Сахиб «со всеми казанскими людьми приходил на Муромские места и на Мещерские», но, к сожалению, из летописи неясно – до или после похода к Коломне. Отдельные отряды забрались на реку Сухону – в 500 километрах к северу от Москвы! В одной из волостей убили и взяли в плен 6,5 тысяч крестьян.
Великий князь, чьи силы были подорваны ханским вторжением, был не в состоянии оказать помощь далеким восточным окраинам своего государства. Лишь двумя годами позже, когда крымская угроза была снята с повестки дня на десятилетие, Василий начал полномасштабное наступление на Казань. Но этот сюжет выходит за рамки нашего повествования.
Окончание следует.
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: