"Вчера возле этой инсталляции плакало много людей. Люди целовали камни, из которых она состоит, гладили их, просто сидели рядом, ложились на них, пытались почувствовать их энергию или просто с улыбкой рассматривали... Честно говоря, мы даже предположить не могли, что у людей будет столько эмоций. Да еще и таких сильных. В это сложно поверить, но маленький камушек может вызывать у людей такие чувства, но так и происходит, когда теряешь свой дом".
Эти слова крымская художница Юлия Полунина-Бут написала об инсталляции "Пляж", сделанной ею совместно с Лией Достлиевой. Накануне годовщины аннексии Крыма "Пляж" выставлялся в киевском центре современного искусства "Изоляция" в рамках проекта "Переосмысление памяти". Камни и ракушки для него художницы собирали через Фейсбук, и на их призыв откликнулись многие, ведь практически в каждой украинской семье есть такие, привезенные с крымского пляжа.
Юлия Полунина-Бут родом из Крыма, но с полуострова она уехала задолго до аннексии – учиться в Киев. За последние пять лет она сделала несколько инсталляций, посвященных событиям 2014 года. В отличие от Марии Куликовской, ей не запрещен въезд в Крым, однако приезжать в родной дом и общаться с членами своей многочисленной семьи Полуниной-Бут становится все сложнее. Отчужденность и потеря семейных связей теперь ее основная тема. Материалом для осмысления стали в том числе семейные фотографии: они превратились в штору, какие можно увидеть во многих крымских домах, ведь летом они защищают от насекомых, а также в открытки, изображение на которых под определенным углом размывается.
– Меня тронул ваш рассказ про инсталляцию "Пляж", что люди плакали. Вы присутствовали при этом?
Они воспринимали крымские камни как частичку своей земли, дома, поэтому, наверное, такая была искренняя реакция
– Да, конечно, я присутствовала. Пришло много людей, которые жили в Крыму, и не только в Крыму, и у них была такая реакция. Это было, с одной стороны, очень больно, а с другой стороны, очень трогательно. Они воспринимали крымские камни, которые мы собрали для этой инсталляции, как частичку своей земли, дома, поэтому, наверное, такая была искренняя реакция. Мы, конечно, надеялись, что будет такое взаимодействие, и оно и произошло. И такая реакция была не только у переселенцев, но и просто у людей, которые были в Крыму. У всех болит из-за того, что произошло, поэтому такой отклик.
– Когда вы собирали все эти камни и ракушки? Уже после того, как Крым был аннексирован?
У людей было очень много камней из Крыма, мы собрали больше 50 килограммов
– Началось все с идеи рассказать о том, что мы потеряли свой дом, но мы хотели найти что-то, что объединило бы всех, ведь в Крыму бывали многие. Мы вместе с соавтором этой инсталляции Лией Достлиевой в Фейсбуке просили приносить нам камни и ракушки из Крыма. Сначала мы думали, что будет парочка привезенных нами с моря камней, может, что-то найдется у друзей, но оказалось, что у людей было очень много камней из Крыма, нам их начали присылать, и в итоге мы собрали, наверное, больше 50 килограммов.
– Вы родом из Симферополя. Наверное, поэтому в последнее время многое из того, что вы делаете, связано с Крымом?
– Когда началась аннексия, я уже восемь лет жила не в Крыму, а в Киеве: приехала сюда учиться и осталась. До 2014 года у меня работ, связанных с Крымом, фактически не было. Но, понятное дело, сейчас уже невозможно не высказаться. Это то, что болит, и ты рассказываешь. Просто иначе нельзя – надо говорить.
– Ваша последняя работа – книга с диапозитивами, которая называется Little Green Men, – это дневник о появлении так называемых "зеленых человечков", которые, как потом выяснилось, были российскими военными. Почему вы именно их выбрали главным объектом дневника?
До сих пор не могу поверить, как такое могло произойти
– Я начала делать его в момент аннексии. С чего появился этот формат дневника? Потому что, я помню, на сайте каком-то дали карту, на которой отмечали, где появляются "зеленые человечки", и туда можно было кликнуть, и там было написано примерное количество, танки у них, БТРы. Фиксировали по всему Крыму, где они появляются, прилагали фотографии и видео, то есть это был такой онлайн-дневник. И тогда еще все говорили: "Сохраняйте видео с перемещениями этих человечков" – и все такое. А я, понятное дело, жила в таком режиме, что я в телефоне, у меня открыт ноутбук, компьютер, и везде я все это отслеживала, чтобы быть в курсе всего, у меня просто собралось много информации, я много чего сохраняла. И вот тогда я начала делать этот проект, но он мне так тяжело давался, потому что это все было очень живо, и я понимала, что, наверное, я буду немножечко необъективна, потому что во мне было очень много обиды и злости на всю эту ситуацию, и я понимала, что должно было пройти время, чтобы рассказать об этом уже с холодной головой, без каких-то эмоций. Поэтому он появился, можно сказать, уже сейчас.
– В книге практически нет, разве что один или два диапозитива с изображением украинских военных. Это вы сделали намеренно?
– Да, я всех перекрасила в зеленый цвет, потому что, когда человек смотрит на эту маленькую фотографию, он не видит, кто есть кто, кто с какой стороны, где украинские военные, где русские.
– Вы таким образом хотели подчеркнуть размытость, непонятность той ситуации?
– Еще и абсурдность ситуации, элемент какой-то нереальности, но в то же время реальности. Это отражение того, что чувствовала я сама: я до сих пор не могу поверить, как такое могло произойти.
– Еще одна ваша инсталляция на выставке – это штора, сделанная из фотографий. Это, видимо, семейные снимки, там много детских лиц.
– Там все фотографии моей семьи за сто лет, до 2014 года. Кто-то из этих людей поддерживает аннексию Крыма, кто-то – нет. И вот эта вот штора – символическая стена, которая образовалась между нами. История прервалась, я оторвана от своей семьи, и, скорее всего, уже больше не буду общаться с большей частью своей семьи. Стена выросла, и закончилась семейная история. Вот и все. Дальше каждый из этих людей пошел своей дорогой.
– То есть это разделение не только территориальное, но и семейное?
– Я как-то раньше, до аннексии, не совсем вникала, кто и откуда, но у меня семья по маминой линии живет в Крыму уже более 200 лет, по отцу – крымские греки, которые жили в Крыму больше двух тысяч лет. То есть я коренная крымчанка, с большой-большой семьей, я бы сказала, местами даже итальянской, которая постоянно собиралась вместе, постоянно общалась. Теперь я понимаю, что у меня этого не будет. И это очень болит.
– Вы жалеете, что так произошло и члены вашей семьи оказались по разные стороны стены, о которой вы говорили?
– С одной стороны, конечно, жалею. Но есть и другой момент. В 2016 году мне нужно было поехать домой, в Крым. Я поехала, и для меня это был очень волнительный и болезненный момент, потому что я очень не хотела видеть то, что там происходит. Эти места, где я родилась, мои любимые места, с которыми у меня связаны воспоминания, стали уже не моими. Это страшное ощущение, которое меня беспокоит больше, чем, например, то, что я не могу общаться с частью родственников. Я никогда ни с кем из родственников не выясняла отношения в смысле политики, я никогда ничего не говорила, ни за что не агитировала... Но они сами что-то додумывают и со мной не общаются. Мне очень больно от того, что все то, что мне было близко и дорого, теперь просто не мое. Я понимаю, что даже если Крым вернется, то, скорее всего, это ощущение будет или очень долго возвращаться, или не вернется совсем.
– Тем не менее вы, в отличие от многих других крымчан, можете спокойно пересекать границу и ездить в Крым.
Соседи знали, что он живет в Киеве, они стали говорить: "Вот, Бандера приехал..."
– Не совсем. Я ездила туда однажды, но поняла, что это не очень безопасно, особенно если ты против аннексии. У меня много знакомых, они рассказывают разные истории… Один из моих знакомых приехал в Крым к родителям, и соседи знали, что он живет в Киеве, они его увидели, стали говорить: "Вот, Бандера приехал..." Родители говорят: "Нам это не нравится, мало ли, что кому взбредет в голову, эти говорят Бандера, а другие позвонят куда-нибудь, куда-нибудь сдадут, потому что ты из Киева, и людям что-то кажется". И поэтому он все оставшиеся дни снимал рядом квартиру и встречался с родителями вне дома. Да, теоретически я могу поехать, но, из-за высказываний и позиции, это делать как бы нежелательно. Разное может быть.
– То есть у вас есть ощущение, что прошлое не вернуть.
– У меня есть работа, которую я сделала потому, что не была дома два года. До этого у меня такого никогда в жизни не было, чтобы я два года не видела близких. Я взяла старые фотографии и сделала их в виде советских открыток, когда изображение под определенным углом размывается, как стерео-варио печать. Это о том, что люди, и не только люди, а вообще вся крымская история начинает стираться. Люди потихоньку стираются из памяти.
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: