«Не забывай меня». Последние письма пастора Вагнера из Сиблага

Александр Макеев три года собирал в архивах российских силовых ведомств сведения о своем прадеде – лютеранском пасторе Вольдемаре Вагнере, который 16 сентября 1937 был приговорен к высшей мере наказания по статье 58-10. А через восемь дней расстрелян в Антибесском ОЛП Сиблага НКВД. В ходе своего расследования Александр Макеев выяснил судьбы братьев, жены и дочерей пастора, а также тех, кто непосредственно руководил его казнью: отдавал и исполнял приказы. Александр смог найти также 38 последних писем прадеда, которые тот написал в ссылке. В итоге появилась книга "Сиблаг НКВД. Последние письма пастора Вагнера (Личный опыт поиска репрессированных)".

Из книги Александра Макеева:

"Я бы очень хотел, чтобы как можно больше читателей этой книги нашли и прочли следственные дела своих репрессированных родственников: близких и двоюродных, дедов и прадедов, отцов и матерей. Когда знаешь все доподлинно, уже никто не сможет убедить в том, что "было такое время" и "так было надо". Нет этому никакого оправдания. И время всегда одно – здесь и сейчас."

В интервью Сибирь. Реалии Александр рассказал о сложностях работы с архивами российских силовых ведомств и о том, как его опыт может помочь тем, кто также хотел бы узнать судьбу своих репрессированных родных.

"Хотелось посмотреть на их лица"

– Что вас больше всего поразило во время расследования?

– Содержание уголовных дел, которые в 1937 году заводили сотрудники НКВД. Особенно последнее дело прадеда Вольдемара. Я даже не представлял, насколько это может быть бесчеловечно. Дело начали и закончили в один день. Его арестовали, в этот же день допросили и в этот же день было составлено обвинительное заключение. В деле 18 листов. Сам допрос выглядит как маразм. Допустим, его спрашивают: "Вы с таким-то человеком знакомы"? Он отвечает: "Нет, не знаком". В деле записано: "Знаком". Какое-то зазеркалье, обычная человеческая логика отсутствует полностью. Человек, которые вел протокол, явно не думал, что через 80 лет кто-то будет его читать.

Но именно в этом и заключается ценность таких документов. Они говорят гораздо больше, чем чья-то интерпретация. Очень сильное впечатление на меня произвели исполнительные документы, которые касались деятельности "тройки" Западно-Сибирского края и документация по расстрелу. Акт о расстреле выглядит как современная счет-фактура: "Мы такие-то в соответствии с приказом таким-то расстреляли тех-то, подпись". И я даже слов к этому явлению подобрать не могу, это какой-то конвейер. Но ведь в нем участвовали живые люди, они же должны были что-то чувствовать!

– Для чего вы искали сведения о тех, кто исполнял приговор?

– В акте о расстреле прадеда перечислено 27 человек. Подписи, фамилии, должности были открыты, не заклеены, как зачастую бывает. Я очень хотел посмотреть на их лица. Мне хотелось знать, как эти люди жили свою жизнь дальше, после того, что они делали. И мои самые нехорошие ожидания оправдались.

Они жили вполне неплохо, вышли на пенсии, имели ордена, медали, уважение, почет и умерли своей смертью. Один из них даже считался ветераном республиканского значения. Для меня это стало сигналом о том, что на самом деле ничего не закончено. Вроде бы, репрессии осудили, по крайней мере, номинально, в законах, развенчали культ личности Сталина. Но ничего не прошло. На мой взгляд об этом необходимо говорить. Иначе получается какое-то раздвоение сознания, когда вроде бы это и было, но одновременно и не было, шизофреническое состояние.

– То есть никто из них не понес наказание, не был осужден – вы об этом?

– Ни один из тех, кто расстреливал невинно осужденных. Я имею в виду даже не юридически, а в общечеловеческом смысле. То, что они делали, скрывалось и скрывается до сих пор. Я не знаю примеров, когда эти люди понесли наказания. И мне кажется, что следовало бы поднять эту тему. Ведь документов о репрессиях по национальному признаку предостаточно. Их можно сформировать в одно большое дело о геноциде, а эти дела не имеют временных рамок.

"Не горюй обо мне, моя родная"

"Вольдемар был пастором одной из старейших лютеранских общин Ленинграда – общины церкви Св. Екатерины на Васильевском острове. Но я и не подозревал о его "высоком" круге общения. Оказалось, он был близок епископу Артуру Мальмгрену, и тот предлагал "если что" увезти его самого и семью в Лейпциг (куда епископ, кстати, потом и смог выехать, избежав репрессий). Как пастор Вольдемар участвовал в мероприятиях, где присутствовал консул Германии и другие известные люди.

Основным мотивом для ареста моего прадеда (конечно, формальным, так как в это время просто шла кампания по уничтожению Лютеранской церкви) стала именно его пасторская работа. Исполняя обязанности пастора и проявляя заботу о членах общины, он составил список из 24 человек, которым, по его мнению, была нужна финансовая помощь.

В список вошли инвалиды и старики, бывшие работники церкви, а также братья Вольдемара – Александр и Иван. Список через немецкого консула отправили организаторам программы помощи "Брудере хильфе" (Bruders Hilfe), созданной в 1920-х годах немцами – выходцами из России, которые при помощи лютеранского союза "Мартин Лютер бунд" (Martin-Luther-Bund) помогали своим собратьям из-за границы. Когда список достиг Германии, перечисленные в нем начали получать небольшую, но регулярную помощь в виде денежных переводов на адрес Торгсина. Но поскольку к власти в Германии пришел Гитлер, советские чекисты сделали вывод: если в стране правят фашисты, то и все организации там тоже фашистские. Это и стало поводом для ареста. Финансовая помощь из Германии явилась также основной причиной ареста Ивана, брата Вольдемара..."

Александр Макеев. "Последние письма пастора Вагнера"

– Александр, что вы узнали о себе самом, когда расследовали историю своего прадеда?

– Поиски и работа над книгой полностью изменили мою жизнь, чего я изначально никак не предполагал. По образованию я историк, но после получения в 2000-ом году диплома, ни дня не работал по специальности. Занимался музыкой, звукорежиссурой. После рождения сына мне стала крайне интересна история моего рода, кто были мои предки, какова их судьба. С детства я знал, что мой прадед Вольдемар Вальтер был осужден и сослан в Сиблаг. Какое-то время он писал родным. Но вскоре письма прекратились, и из Сиблага пришло сообщение, что он умер от заболевания почек. Больше моей семье о нем ничего не было известно. Я начал направлять запросы в различные структура, и меня по-настоящему затянуло. Я прочувствовал, что мои предки были такими же, как я, им было столько же лет, сколько и мне сейчас, они испытывали такие же эмоции. У прадеда было три дочки. Когда его арестовали, младшей было всего пять лет, она больше никогда не видела папу. Когда читал его письма дочерям из лагеря, у меня перехватывало дыхание.

"Дорогая Фрида – так зовет тебя душа моя сегодня. Чувствуешь? Сердечно поздравляю тебя с Днем рождения, милая Фрида! 13 лет тебе, дорогая! Как бы хотел тебя видеть в этот день. Прими отцовское пожелание. Желаю здоровья, душевного и физического развития, всего лучшего, что только может пожелать горящее любовью к тебе сердце папы! …Не горюй обо мне, моя родная. Обрадуй меня твоим хорошим поведением, прилежностью, послушанием. Не забывай меня!", – писал он моей бабушке Фриде, которую ему больше никогда не было суждено увидеть.

– В вашей семье принято было говорить о том, что произошло с прадедом? Или эта тема была под запретом?

– У меня очень либеральная семья и очень либеральные родители. В семье не запрещалось говорить ни о чем. Но почему-то эта тема не поднималась. Хотя отголоски ее и я, и моя сестра чувствовали. Мы понимали, что наших родных зовут необычно. Мою родную бабушку – Фрида, ее сестру – Гильда. Они так или иначе несли в себе зерно немецкой культуры, часто покупали книги на немецком. Нас с сестрой отправили учиться в специализированную немецкую школу. Папа объяснял это тем, что, она была просто ближе к дому, чем английская. Но мне кажется сработал накопительный эффект памяти. Уже учась в школе, мы писали бабушке письма на немецком, чтобы потренироваться в языке.

– То есть никто не пытался выяснить, что произошло на самом деле?

– Уже приступив к работе, я узнал, что младшая дочь Вольдемара пыталась узнать о его судьбе. И даже дважды, в 50-ые годы, когда началась "оттепель", и в 90-ые писала в Информационный центр МВД. Но, учитывая, что на него было заведено три дела: в Саратове, Ленинграде и Кемерово, в централизованном органе она ничего не добилась. Родные догадывались, что что-то не так, что свидетельство о смерти, которое они получили – не настоящее. Но сделать ничего не смогли. О том, что на самом деле прадеда расстреляли, я узнал первым.

–​ Как отнеслись родные к тому, чем вы занимаетесь, и к книге, которая получилась в итоге?

– Поначалу отрицательно. Они переживали, что если я залезу в эту историю, то могу подвергнуть себя опасности. Именно так они привыкли относиться к теме репрессий и всему, что с этим связано. Но с течением времени их отношение стало меняться. Интерес становился все глубже, мне стали помогать мои тети. То, что мы все это вспомнили, проговорили - уже бесценно. И теперь сказать, что они благодарны, ничего не сказать. Книга стала своеобразным памятником нашей семье, тому, что она пережила.

"Переписка у меня заняла год"

Из книги Александра Макеева "Сиблаг НКВД. Последние письма пастора Вагнера (Личный опыт поиска репрессированных):

"Через месяц я получил заказное письмо из УФСБ Санкт-Петербурга. Открыл — и не поверил своим глазам. Помимо официальной справки, где кратко говорилось о сути дела в отношении Вольдемара и о том, что я могу приехать и лично с ним ознакомиться, в конверте лежали копии нескольких листов материалов дела: анкеты и части одного из протоколов допросов. До этого момента я никогда не думал, что эти документы можно получить вот так, по почте. Я сел за стол прямо в почтовом отделении и все прочитал. В горле стоял комок, я вытирал влажные от слез глаза — ничего не мог с собой поделать, настолько сильно на меня подействовал вид настоящих документов того времени. Сейчас, когда с начала моего исследования прошло три года, я уже успел привыкнуть. Но первые ощущения от прикосновения к истории своей семьи помню до сих пор."

– Как и что делать, я не знал. Прадеда арестовали в Ленинграде. Поэтому мой первый запрос был направлен в Информационный центр (ИЦ) МВД России по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Дальше были еще сотни запросов в разные города и ведомства. Первое время, если честно, я даже не понимал смысла ответов. Канцелярский язык мне настолько чужд, что казался инопланетным. Пришлось учить этот новояз. Постепенно я понял, как эта система функционирует, как выстраиваются запросы-ответы.

Вел я себя достаточно нагло. Старался опротестовать то, что, на мой взгляд, было незаконным, и у меня это получалось. Переписка шла целый год. Я вышел на "международный уровень", когда из протокола допроса прадеда Вольдемара я узнал, что его брат Иван жил в Баку и работал проводником на железной дороге. Надо было сделать запрос в Азербайджан. Но как? Их законодательство даже не переведено на русский язык. Мне помог местный правозащитник Эльдар Зейналов. Он разъяснил, на какие законы я могу сослаться, как апеллировать и кому писать. Посоветовал: "Не спорьте с тем, кто вам ответит, а пишите напрямую главе СГБ (Служба госбезопасности – СР), президенту".

Вести поиск в архивах Украины мне помогал Роман Подкур, кандидат исторических наук, сотрудник отдела "Истории государственного террора советской эпохи" В киевском институте истории Украины есть отдел с таким названием. Я знал, что один из причастных к гибели моего прадеда во второй половине 1940-х годов был переведен в Украину. На этом сведения терялись. Я написал Роману письмо и через год получил поразительный ответ. Это было отфотографированное на телефон личное дело следователя НКВД Южакова Николая Гавриловича. Письмо пришло буквально перед сдачей моей книги в типографию, поэтому я успел добавить о нем лишь один абзац. Вообще, я искал любые возможности получить нужную мне информацию. Обращался к местным историкам, активистам и краеведам, которые занимаются этой темой. В регионах всегда есть заинтересованные люди, которые с удовольствием помогают.

– От чего более всего зависит успех в поиске?

– От страны, куда вы обращаетесь, от структуры, но и, конечно, от конкретных людей. Например, в Украине в 2015 году начался процесс декоммунизации, был принят ряд законов, касающихся свободного доступа к государственным архивам. И сегодня там все архивы, в том числе архив КГБ, полностью открыты абсолютно для всех. Вне зависимости от гражданства и степени родства с человеком, который был репрессирован. Единственная сложность – пропускная способность помещений архивов. Но если в читальном зале есть место, вы можете что угодно запросить и вам принесут любой документ: пожалуйста, копируйте, фотографируйте.

В России с этим большие проблемы. Закон о реабилитации и разъясняющий его регламент построены таким образом, что ознакомиться с информацией, получить копии дел могут только родственники репрессированного. Но и это еще нужно доказать. МВД абсолютно бесчеловечная структура в этом плане. Даже чтобы подать запрос, вы уже должны иметь подтверждение родственных связей. Это полностью блокирует возможности для выяснения элементарных вещей. Например, у моего прадеда было три дочери. После того, как в 1935 году его арестовали и отправили в Сиблаг, девочки с мамой еще два года жили в Ленинграде и только в 1937 году их выслали в Казахстан. Мне удалось ознакомиться с делом о высылке моей прабабушки Паулины. У меня есть справка о реабилитации Паулины, где написано, что она и три ее дочери: Фрида, Гильда и Изольда были незаконно высланы. Я хотел уточнить, когда были реабилитированы девочки, потому что справки об их реабилитации у меня не было. Я подал запрос в МВД, мне ответили, что нужно доказать родство с ними. Хотя родство с их матерью мною уже было доказано! Причем даже в регламенте, который прикладывается к закону о реабилитации, написано, что все основные сведения не требуют доказательства. Что такое основные сведения? На мой взгляд – это фамилия, имя, отчество, за что был осужден, когда реабилитирован. Обычные биографические данные, которые не являются тайной. Я начал переписку с МВД, так как мне показалось, что их отписки – это запредельный абсурд. Чиновники, которым известно, что я родственник матери этих девочек, требует доказать родство с ними. Но в итоге у меня ничего не получилось. Чтобы "формально" доказать родство, нужно было получить все их свидетельства о рождении, чтобы доказать, что у них одни и те же родители, свидетельства о браке, потому что они меняли фамилии и свидетельства о смерти, чтобы доказать, что они умерли. Я очень эмоционально общался по телефону с архивом МВД.

В этом плане ФСБ оказалась более открытой организацией. Оттуда могут прислать архивную справку о том, что да, такой человек есть, и, если вы хотите получить какие-то данные о нем, вам нужно доказать родство. То есть, если вы не сможете этого сделать, у вас будет хотя бы справка! А от МВД – просто пустота. Они требуют свидетельство о смерти человека, о котором в его уголовном деле написано, что он расстрелян. Очень долго пришлось заново оформлять свидетельство о смерти прадеда. То, что прислали нам ранее, что якобы он умер от заболевания почек, было просто фальшивой. Такое бесчеловечное отношение к людям, их памяти, просто запредельно.

– Для тех, кто не сталкивался с подобными структурами кажется, что там сидят роботы. Но ведь все они обычные люди. Неужели не было тех, кто относился к вашему поиску с сочувствием и искренне хотел помочь?

– Многое зависит от конкретного исполнителя. Я встречал довольно много сочувствующих и готовых помочь сотрудников, в том числе в Госархивах. Иногда удавалось решить вопрос звонками, живое общение в таких случаях эффективнее переписки.

– Соцсети приносили какую-то пользу в вашем расследовании?

– Уникальной в этом плане оказалась соцсеть "Одноклассники". Прежде я ей совсем не пользовался. Но люди старшего поколения очень активны именно там. Они общаются, создают группы по самым маленьким населенным пунктам. Вот буквально одна деревня какого-то района создает группу, в которой общаются односельчане. Это бесценно. Так я выяснил, где, возможно, похоронен Александр – младший брат Вольдемара. Он умер в Центральной больнице Усольлага. Сейчас, как и 70 лет назад, на этом месте находится больница для заключенных. Я узнал, что ближайшим населенным пунктом является поселок Верхнее Мошево. И нашел через "Одноклассников" жительницу поселка. Она сообщила, что старое кладбище всё ещё существует, и на нем до сих пор хоронят заключенных.

– Какие советы по поиску вы могли бы дать тем, кто хочет найти сведения о своих репрессированных родственниках?

– После того, как я с головой ушел в поиск информации о прадеде, я сменил место работы. Я пришел в музей истории ГУЛАГа в Москве и сказал, что хочу у них работать. Меня взяли руководителем "Центра документации". Моей основной задачей было консультирование людей по поиску. Потом я начал читать лекции о поиске репрессированных. В итоге на сайте музея мы создали целую программу. Это методичка: алгоритм поиска, разделенный на четыре шага. Там все очень коротко и понятно объяснено. Конечно, всегда будут нюансы, но основная методика там изложена. Там же можно скачать пример заявления и ознакомиться с базами данных, которые мы насобирали за время своей работы. Если нужна помощь, можно написать в "Центр"и там всегда помогут сориентироваться. Год назад мы с семьей переехали в Германию. Я продолжаю заниматься помощью в поисках, но уже не как сотрудник музея.