Это интервью с украинской активисткой Ольгой Павленко мы записали еще 30 августа прошлого года на кухне ее квартиры в Симферополе. В тот день Павленко решила покинуть полуостров – после того, как сотрудники ФСБ провели у нее дома обыск. Текст мы публикуем только сейчас, поскольку родные Ольги еще какое-то время оставались в Крыму.
В 2014 году Ольга Павленко заняла четкую проукраинскую позицию и была одной из немногих в Крыму, кто открыто ее проявлял. Все это время до самого отъезда она активно участвовала в мероприятиях «Украинского культурного центра», посещала собрания «Крымской Солидарности» и помогала детям политзаключенных.
В конце лета 2018 года в квартиру Павленко пришли сотрудники ФСБ с обыском – Ольгу заподозрили в связях с «Правым Сектором». Накануне на пророссийском сайте News Front появилась публикация «Подрывная деятельность в российском Крыму «Украинского культурного центра». Череду этих событий активистка связывает со своей открытой проукраинской позицией.
В первой части интервью Ольга Павленко рассказывает, как аннексия расколола ее семью, почему собираться петь украинские песни и читать стихи на кухне в оккупированном Крыму – это уже большое достижение, и за что она благодарна российской власти.
– Что ты ощущаешь сейчас, сидя на своей кухне и зная, что больше сюда не вернешься?
Держусь только потому, что должна держаться. Для меня сейчас главное – остаться в живых
– И злость, и отчаяние. То состояние, когда взрослый человек, который уже прожил жизнь, должен все начинать с нуля, ехать просто в никуда, где нет ни друзей, ни знакомых, ни родной земли. Держусь только потому, что должна держаться. Для меня сейчас главное – остаться в живых, я очень сильно чувствую опасность физического уничтожения. Для Крыма это норма.
Я знаю, что в итоге все смогу, что у нас будет новая жизнь, и она будет лучше, чем сейчас. Мы приняли решение уехать еще в 2014 году, но планировали сделать это нормально: спокойно настроиться, договориться, куда и к кому ехать. А по факту получилось так, что мы не уезжаем, а бегом спасаемся.
– С каким чувством ты жила эти четыре года? Что было самым сложным?
– С чувством, когда не хочется жить. Я всегда была в работе, чем-то занималась, общалась с людьми. И вдруг все это потеряла. Весна 2014-го перечеркнула многое. Но также я благодарна за этот опыт, потому что увидела, кто мои друзья и кто – враги. Иногда, имея таких друзей, врагов уже не надо. Эта ситуация стала фильтром – все, что на самом деле не нужно, отсеялось. Вообще-то, это неплохо, но было больно.
Тяжелее всего далась измена близких – отца, сестры, друзей, – которые начали писать доносы в ФСБ. Такого я не ожидала, это страшно.
– Как получилось, что ты и твои близкие оказались по разные стороны условной баррикады?
Тяжелее всего далась измена близких, которые начали писать доносы в ФСБ. Это страшно
– Это их жизнь и выбор. Единственное, что знаю наверняка, – человек всегда платит цену за свой выбор. Сначала уговаривала, убеждала, что я не плохой человек, что так нельзя, давайте не разрушать наши отношения, мы же родные люди, давайте не будем вообще разговаривать на эти темы. Очень много времени и сил потратила на это. А потом одна знакомая, мудрый человек, сказала: если люди, даже родные, разрушают твою жизнь – нужно от них отдалиться. В конце концов, я так и сделала – и пришло облегчение.
– Помнишь свои мысли, чувства в начале всего, в 2014-м?
– Честно говоря, я не могла себе такое даже представить: война, вторжение, захват, зеленые человечки. Думала, что это какое-то недоразумение – вот сейчас придет наша армия и это закончится. Первый год все же была надежда, что удастся договориться и все вернется на свои места.
И уже когда знакомые начали выезжать друг за другом, а друзья угрожать за мои взгляды, рассказывая, что они сделают со мной и моими детьми, – стало страшно. Я поняла, что эти люди не стали такими внезапно, они всегда были такими. Им просто не хватало какого-то крючка, за который их бы дернули и открыли. Они всю свою жизнь прожили с такой ненавистью к Украине и всему украинскому.
– Когда ты поняла, что это надолго?
– В 2015 году я осознала, что это не на год и не на два, а, пожалуй, лет на десять. Тогда пришло понимание, что мы не первые и такое уже было.
– Что самое сложное в повседневной жизни человека с открытыми проукраинскими взглядами?
– Конечно, это давление силовиков. За все время нам ни разу не позволили провести хотя бы одну публичную акцию – постоянные отказы. А потом мы решили, что просто будем делать то, что по душе. Если нам по душе вышивать – будем вышивать, если делать куклы-мотанки – будем делать куклы-мотанки. Мы поняли, что все равно не сможем организовывать активности, приглашать людей, потому что действительно страшно.
Твоя жизнь – это твоя ответственность. Если готов ею рисковать – то выражай свою позицию, а если нет – то нет
В Крыму люди исчезают, их убивают. Даже адвокаты говорят: «Мы не можем защитить человека, мы лишь констатируем факт его преследования». Поэтому твоя жизнь – это твоя ответственность. Если готов ею рисковать – то выражай свою позицию, а если нет – то нет.
Например, я с 2014-го начала разговаривать исключительно на украинском – это мое персональное достижение. Раньше могла петь, читать, но свободно говорить очень стеснялась.
– А откуда у тебя вообще любовь к Украине, если отец был, мягко говоря, иных взглядов?
– О том, что он не проукраинских взглядов, я узнала в 2014-м. Мой отец – украинец по национальности. Он прекрасно пел народные песни, у нас не проходило без них ни одного праздника. Свободно разговаривал на украинском, хотя в быту не пользовался. Очень много рассказывал об Украине, сам он из Николаева. Я не думала, что так все обернется, наоборот, ожидала от отца, что он встанет на защиту своей земли.
В 2014-м пришло понимание, что я – именно украинка, а не крымчанка
Честно говоря, я никогда не задумывалась над тем, есть ли у меня любовь к Украине. Она была, потому что я – украинка, и ее не может не быть. Раньше никто этого не забирал у меня, поэтому я и не берегла – есть себе, да и есть.
До аннексии жизнь в Крыму была размеренной, никому не было дела до твоих убеждений, никто не бил себя в грудь: «Я – украинка!» или «Я – русская!», «Я – крымская татарка!». Мы – крымчане, так зачастую здесь говорили. Но в 2014-м пришло понимание, что я – именно украинка, а не крымчанка. И это очень важно – идентифицировать себя как украинца, потому что без этого... Знаешь, есть такое хорошее выражение: «У кого нет корней, у того нет и листьев».
– Ты вспоминала про мероприятия, которые вы пытались проводить. Что это вам давало?
Мы же ничем опасным не занимались: собирались читать стихи или петь украинские песни или выбирались приготовить шашлык и пообщаться на родном языке
– Во-первых, просто удовольствие, потому что в Крыму жизнь стала как в чайнике: кипит, кипит – и если не снять крышку, то может и рвануть. А это был выход. Во-вторых, люди присоединялись, некоторые говорили: «Ого! Вы не боитесь, Может, тогда и нам что-то делать?». Мы же ничем опасным не занимались – собирались читать стихи или петь украинские песни или выбирались в лес приготовить шашлык и пообщаться на родном языке. И люди начали по чуть-чуть объединяться вокруг, хотя их было совсем мало. Сначала приходили, а потом говорили, что все же боятся, за такое могут выгнать с работы. И действительно, на нас неоднократно давили и в прокуратуру вызывали – мол, расскажите, кто чем у вас занимается, на какие деньги, зачем. Люди это видели и прекращали приходить.
– Как ты думаешь, почему силовикам вообще было до вас дело, если существует та же «Крымская солидарность», которая в разы активнее и заметнее? А вы всего лишь собирались стихи почитать.
Крымские татары очень удивились, для них было чудом, что в Крыму есть украинцы
– По моим наблюдениям, больше всего начали давить, когда мы решили сотрудничать с «Крымской солидарностью». Наименее защищенными в этих условиях были дети политзаключенных. Накануне Нового года мы подготовили подарки для них и впервые пришли на встречу «Крымской солидарности». Предложили проводить мастер-классы для детей, развлечения, чтобы немного подсластить им жизнь. Крымские татары очень удивились, для них было чудом, что в Крыму есть украинцы. Многие детки соскучились по украинскому языку и были шокированы, услышав, что мы разговариваем на украинском. Крымскотатарские активисты начали приглашать нас на каждое заседание, потому что нам не безразлично, что происходит в Крыму. Какая разница – крымские татары, украинцы, узбеки, поляки? Если человека притесняют, мы будем поддерживать его, его семью и детей.
Уже на второе заседание, где были наши активисты, приехали ФСБ и Центр «Э». После этого начались проверки, вызовы в прокуратуру, появился интерес к нашей газете и тому подобное. Я думаю, что их пугает вообще любое объединение людей. Ведь есть же поговорка: в единстве сила. «Крымская солидарность» – очень сильная и трудолюбивая организация. У нас другое: нет адвокатской деятельности, есть культура. Нас проще задавить.
– Думаешь, по принципу, кто слабее?
– Да, потому что о «Крымскую солидарность» силовики свои зубы иногда обламывают, там есть сильная защита и большая поддержка со стороны людей. Ведь не просто так говорят: «Ау, украинцы в Крыму, вы где? Выехали все?»
– А где украинцы в Крыму, как ты думаешь? Почему у крымских татар получается, а у крымских украинцев – нет?
– Для меня это тоже вопрос. Еще со времен возвращения крымских татар из депортации я видела, как они стоят друг за друга горой: сначала совместно строят дом одной семьи, затем все вместе – другой. Крымские татары пережили депортацию, которая научила их единству. Но и в украинской истории были изгнания, Голодомор – почему же эти уроки нас ничему не научили? В Украине с 2013-го народ все же поднимается, но это происходит очень медленно.
(Вторую часть интервью читайте здесь)
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: