«Это будет билет в один конец». Сын «украинского диверсанта» Дудки – об аресте отца

В Севастополе 2 августа началось рассмотрение по существу дела Владимира Дудки и Алексея Бессарабова, которых обвиняют в подготовке диверсий на территории Крыма. Их вместе с Дмитрием Штыбликовым задержали 9 ноября 2016 года​.​

16 ноября 2017 года подконтрольный России Севастопольский городской суд приговорил Штыбликова к 5 годам колонии строгого режима и к штрафу в размере 200 тысяч рублей (95 тысяч гривен).

В Службе безопасности Украины заявили, что задержанные в Крыму граждане Украины не являются ни сотрудниками, ни контактерами со стороны СБУ.

Корреспонденту Крым.Реалии удалось пообщаться с сыном Владимира Дудки Ильей Каверниковым.

–​ Чем ваш отец занимался до событий весны 2014 года?

– Был капитаном корабля радиоэлектронной разведки в период с 1997 по 2001 год. Сначала его корабль находился в Новоозерном, потом перевели в Севастополь, еще позднее – в Балаклаву. После этого он был оперативным дежурным в штабе. В итоге ушел на пенсию по состоянию здоровья, по-моему, в 2009 году, но продолжал работать. Устроился работать в МЧС, со временем попал в специализированный отряд, который занимался разминированием инкерманских штолен. Они в этих скалах искали снаряды, которые там остались со времен Второй мировой войны. Потом эти снаряды передавали на утилизацию. Несколько лет он этим занимался.

После 2014-го оказался в подвешенном состоянии. По трудовому договору остался работать в этом же отряде как наемный рабочий. Программу штолен закрыли, и началась работа по типу кусты подстричь или подежурить. Переломный 2014-й он воспринял очень болезненно: у него вся родня осталась на материковой Украине.

–​ Можете вспомнить события того дня, когда был обыск?

– Это как будто вчера произошло. С утра позвонил папин коллега, говорит: «Мы с Володей должны идти к врачу, а его нет, и на звонки он не отвечает». Этот коллега поехал к дому отца, снова перезвонил и говорит: «Илья, там на балконе стоят какие-то люди». Я приехал, смотрю – на балконе странное движение. Начал стучать в дверь, а мне в ответ: «Вали отсюда, здесь идут следственные мероприятия». Я начал требовать, чтобы мне дали поговорить с папой. Его подвели к входной двери, и он сказал: «Илья, все нормально, уходи». Вот и все. После этого я не виделся со своим отцом два месяца.

–​ Насколько я помню, после задержания вы с адвокатами еще две недели не могли его найти...

– Да. На следующий день, 10 ноября, я стоял под Ленинским судом в Севастополе и не понимал, что происходит. Смотрю: из суда выводят Дмитрия Анатольевича [Штыбликова], потом из микроавтобуса в суд Алексея Бессарабова, и папу – набросив ему на голову куртку. Я только по этой куртке и понял, что это мой отец. Странно: как в зал заводили их – помню, а как все закончилось – почему-то нет. Я тогда под судом простоял часов пять. И вот после этого суда мы его потеряли на две недели. То есть вообще не знали, где он, жив ли. Наверное, у силовиков было указание сверху: не говорить, где он. Потом выяснилось, что в этот промежуток его пытали, в том числе током. Как оказалось, держали его почему-то в ИВС Бахчисарая. В те же дни я увидел видео, где Дмитрий Штыбликов и Алексей Бессарабов дают признательные показания. А через какое-то время появилось видео и с моим отцом. На тех оперативных видео они все на себя не похожие. Я смотрел и не мог поверить: это не мой отец. Не его манера общения, не его манера держаться, весь помятый.

–​ Как вы узнали о том, что к нему применялись пытки на допросах?

– Он писал заявление в Следком Крыма по этому факту. Но проверка закончилась ничем, доказать применение пыток так и не удалось.

–​ У Дмитрия Штыбликова при обыске якобы нашли оружие. В итоге оказалось, что это страйкбольные автоматы. У вашего отца находили подобные «запрещенные предметы»?

– У Дмитрия Анатольевича, по сути, нашли игрушки, а обставили все так, будто там был схрон с боевым оружием. У папы почему-то изъяли старые саперные лопатки, образца 1940-х годов, и большие такие гильзы, из которых он делал пепельницы. В итоге и лопатки, и гильзы мне вернули. Видать, пришить их некуда.

Кстати, не нашли, но зато подбросили. У отца был один телефон – черный Iphone 5S, который я ему подарил. А при обыске нашли еще Samsung, с которого якобы велась тайная переписка и звонки с другими фигурантами дела. Кстати, зарядки к этому телефону не было, то есть, даже исходя из версии следствия, возникает вопрос: как он его заряжал? Да и о какой переписке может идти речь, если он по любому поводу бежал ко мне: то звук пропал в телефоне, то настройки какие-то сбились.

–​ Когда вы снова смогли увидеть отца?

– Это уже было какое-то продление меры пресечения, где-то через два месяца. А в тот период его смогла навестить адвокат Оксана Железняк. Я заключил с ней досудебное соглашение, и ей удалось попасть к отцу в ИВС. Они пообщались минут 10-15. Оксана рассказывала, что он вообще был в неадекватном и запуганном состоянии, говорил: что вам от меня нужно, я все сказал. То есть он даже не понимал, что это адвокат по соглашению. И только когда Оксана показала ему фотографию внучки, он понял, что перед ним человек от меня.

–​ На оперативном видео все трое обвиняемых дают признательные показания. Вы не думали, что ваш отец действительно мог работать на украинскую разведку и тщательно это скрывать от родных?

– Я думаю, что если связи с украинскими военными и были, то максимум на уровне бывших сослуживцев, с которыми он общался как с друзьями. Что-либо замышлять – это не про моего отца. В этом городе живу я, его любимая внучка, с которой он успел побыть только девять месяцев, его родные и друзья. Учитывая все это, представить, что он мог что-то замышлять? Он мухи не обидит.

–​ Вы предполагаете, что военное прошлое отца стало поводом для обвинения в диверсиях?

– Я думаю, свою роль сыграли два фактора. Во-первых, военное прошлое: он закончил факультет радиоэлектронной разведки, потом был оперативным дежурным в штабе. Второй фактор – он все же числится как сапер. А это как будто бонус для спецслужб.

–​ Он выезжал на территорию материковой Украины?

– Конечно. К брату ездил. До 2014-го года регулярно, после – раз в год. К родне ведь нужно ездить. Тем более что они уже боялись сюда приезжать.

–​ Отец говорил, что за ним может вестись слежка?

– Нет, ничего такого не было. Он даже не задумывался об этом. Все было спокойно, ничего не предвещало беды.

–​ Как он воспринял обвинения в подготовке диверсий?

– На нашем первом свидании он мне сказал: «Илья, я до сих пор думал, что это какая-то шутка, розыгрыш». Он долго не верил в то, что это произошло с ним, что такое может быть. Сейчас он говорит, что просто устал от лжи. Везде ложь.

–​ А как вы восприняли тогда обвинения в адрес отца? Я помню, писал вам в первые дни, что мне удалось идентифицировать вашего отца, поскольку сотрудники ФСБ по началу скрывали его личность. Вы тогда отказались общаться.

– В первые дни, а то и месяцы, было полное непонимание, что происходит и что нужно делать. Просто сплошной шок. Вот перед тобой вроде бы стоит адвокат, а ты думаешь: можно ему верить или нет? Потом, слава Богу, получилось найти Оксану Железняк и Сергея Легостова. С ними стало поспокойнее.

Да, было очень много звонков. Я помню, что вы мне писали: не ваш ли это отец? А я написал, что не мой. Потому что я просто не знал и не понимал, что делать, стоит ли как-то заявлять об этом. Дома я сидеть не мог, приходил на работу, а мои коллеги всем, кто меня искал, отвечали, что меня нет. И только много позже я начал понимать, как работают спецслужбы. Что проще кого-то назначить виновным в чем-то абсолютно невероятном, чем действительно найти виновного.

–​ Дмитрий Штыбликов пошел на соглашение со следствием, получил 5 лет колонии строгого режима и уже отбывает наказание. Почему ваш отец не решился на такой же вариант?

– Он мне сразу сказал: «Илья, я ни в чем не виноват и признавать ничего не буду». Это была его принципиальная позиция. Отец понимает, что получит большой срок. Вот Евгению Панову дали 8 лет – это очень много и фактически ни за ничто. Да и поздно уже что-то менять. А если бы и можно было вернуться, то я думаю, он все равно не согласился бы сотрудничать.

–​ После ареста отца родственники и друзья общаются с вами и вашей семьей?

– Я понял, что у папы очень много друзей, которые, несмотря ни на что, живут здесь и его поддерживают. Некоторые из них приходят на суд, не боятся. Даже на апелляции приходят, когда видеосвязь, и они знают, что папу не привезут. Бывшие сослуживцы тоже поддерживают. Желают здоровья, выдержки и скорейшего освобождения. Никто от папы не отказался, кроме одной семьи. Я не буду их называть. Может, они прочитают это интервью, и я надеюсь, им станет стыдно. Они единственные, кто не позвонил мне ни разу. А до этого я думал, что это лучшие друзья отца.

–​ Есть надежда на обмен после приговора?

– Я знаю, что их по-любому осудят. Предполагаю, срок будет, как у Панова – лет 8. Потом будет апелляция, которая снимет пару месяцев. Дальше их отправят по этапу. Остается надеяться только на обмен. Что власти России и Украины договорятся. В справедливость правосудия я не верю. Я не хочу, чтобы он сидел. Он мне как-то сказал: «Если меня осудят – это будет билет в один конец». Здоровье у папы уже не очень. Ему через два месяца будет 54 года, второй день рождения в тюрьме.

–​ Расскажите о состоянии его здоровья.

– У него боли по мужской линии. Постоянно просит уколы от этого. Язва желудка, хронические головные боли, проблемы с позвоночником. Часто просит передать валидол, потому что еще до всей этой истории он жаловался на боли в сердце.

Периодически это все удается залечить. Хотя в СИЗО никакое обследование не проводится. Он сильно похудел, и так всю жизнь был худой, только на пенсии начал набирать вес. А после ареста – кожа да кости.

–​ Что он рассказывает об условиях содержания в СИЗО?

– На условия в СИЗО жаловаться не принято. Там такой принцип: пожалуешься – будет хуже. Сейчас у него двухместная камера – людей немного. Недавно разрешили телевизор, хотя бы какую-то информацию получает. Рассказывает, что сильно устал от пребывания в закрытом пространстве. Соскучился по работе. Говорит: иногда просто хочется взять в руки лопату и копать. В СИЗО папа сильно уверовал в Бога. Раньше просто в церковь ходил, а сейчас уповает только на помощь Бога. Он считает, что тюрьма – это испытание за его грехи в жизни, и он должен это пройти. Может быть, это действительно его путь к Богу.