Смерть в Вербное воскресенье. История семьи «сибирских» литовцев

Июнь 1941 года – особый для литовского исторического сознания. Тогда, за считаные дни до начала войны между СССР и нацистской Германией, начались первые массовые ссылки жителей Литвы в Сибирь. Таких "неблагонадежных" – литовцев по национальности, но не только – были десятки тысяч. За этими цифрами – жизни и смерти конкретных людей, семей, страдания нескольких поколений жителей маленькой страны.

Вот история, рассказанная жительницей Якутска Инной Юргановой.

Она – преподаватель, доктор исторических наук – руководит в этом городе общиной литовцев. Судьбы ее литовской бабушки, которая в 1941 году была выслана с семьей в Сибирь, и дедушки-партизана – драматичны. Они отражают роковой перелом, случившийся в середине прошлого века с народом Литвы:

– Я являюсь уроженкой Якутска, попали сюда мои предки не по своей воле. Бабушка и дедушка родом из литовского города Мариямполе. В городе Калвария до сих пор действует костел, где прошло их венчание. Дед был из семьи крупных землевладельцев, получил военное образование в Варшаве и до 1939 года был кадровым офицером Национальной литовской армии.

Молодая семья жила в деревне, там у них родилась первая дочь Регина. В июне 1941 года, когда началась массовая депортация, они были вывезены: бабушка со своей двухлетней дочерью и родители моего деда, пожилые люди. Везли их очень долго, потому что к тому времени началась война, и все эшелоны гнали на фронт, на запад, а поезда, идущие в обратном направлении, ставили на самые дальние пути и пропускали в последнюю очередь. В итоге везли их несколько месяцев и особо с "врагами народа" не церемонились.

Поздней осенью их поселили в Алтайском крае, в Косихинском районе, где они должны были работать на кирпичном заводе, который стоял в лесной чаще. И уже по дороге туда, будучи сосланной, моя бабушка поняла, что беременна вторым ребенком. Так что мой дед, который избежал ссылки, так и не узнал, что у него был второй ребенок.

По пути следования первая девочка Регина не перенесла тяжестей дороги и умерла на Алтае. У нас даже фотография сохранилась – бабушка моя, будучи в положении, стоит возле маленького гробика, в котором ее дочь. Там же, на Алтае, бабушка рожает вторую дочь, называет ее тоже Регина. Это была моя мама.

Через некоторое время властям показалось, что Алтай – это слишком хорошее место, там слишком мягкий климат для врагов народа, и всех отправили на север, по реке Лене. На грузовой барже повезли их на берег моря Лаптевых. В основном это были старики, женщины и дети. Мужчин интернировали в другие лагеря, на тяжелую работу. Привезли их на север только в ноябре, там было уже очень холодно. Зона Арктики, вечная мерзлота, в общем, на верную смерть.

Баржа выгрузила этих несчастных на берег и ушла. Там тундра с промерзшей на полметра землей. Они руками вырыли в почве яму и уложили туда детей, чтобы хоть как-то их защитить от ветра и холода. Моя мама была из всех самой младшей, потому что те, кто был постарше, почти все умерли в пути в ссылку, а она родилась по дороге. Утром, когда взрослые встали, они увидели, что все дети в этой яме замерзли насмерть. Единственная, кто выжил, была моя мама – потому что она лежала посередине.

Потом они постепенно построили землянки. Женщин и стариков погнали на работу. А работа заключалась в том, что рыбаки привозили рыбу в больших бочках, а наши, стоя по щиколотку в ледяной воде, выкатывали их на берег. Рядом стоял рыбозавод, где засаливали эту рыбу, которую отправляли на материк. Рыба в Якутии, конечно, шикарная, очень вкусная, ценная – это и нельма, и омуль. Работникам брать для себя нельзя было. Бабушка рассказывала, как она эту рыбу прятала под юбку, в валенках, протаскивала домой хоть какие то кусочки. За это, если замечали, можно было и срок получить.

Дочка ее маленькая, моя мама, на этом как-то росла. Когда утром взрослые уходили на работу, в землянке на целый день оставались дети и немощные старики. Спали все на нарах. Бабушка, уходя, привязывала дочку к ним, чтобы она не выпала. Там было так холодно, что бабушка, возвращаясь с работы, должна была дочку буквально изо льда вытаскивать, в который превращалась моча маленького ребенка… Когда дочка кое-как научилась ходить (это было короткое северное лето), она, впервые выйдя из землянки, сразу ослепла. Это была "куриная слепота", которая со временем проходит. Так ребенок в первый раз увидел солнце.

Когда бабушка с грудным ребенком плыла той баржой на север, они останавливались в разных пунктах. Приплыли в Якутск. И у нее к тому моменту осталось взятых еще из дома в Литве несколько последних серебряных ложек. Семья раньше была состоятельной. Чтобы прокормить ребенка, она в Якутске выменяла эти ложки на молоко. За ложку давали стакан молока. Так моя мама и росла.

О том времени я знаю из рассказов бабушки. Правда, все приходилось из нее буквально клещами вытаскивать, она сама не рассказывала. Мы жили вместе, дружно, но про тот период она очень неохотно говорила. Помню такой эпизод. Я хорошо училась в школе, и в третьем классе меня приняли в пионеры, чему я была очень рада. Прибежала счастливая домой, вытащив галстук поверх пальто: "Бабушка, меня приняли в пионеры!" Она покосилась: "Ну и что?" И пошла по своим делам. Я была в шоке, плакала и не могла понять – самый близкий мне человек не хочет разделить такую радость…

Бабушка советскую власть никогда не ругала, никого не осуждала, вообще ни про кого слова плохого не сказала. Единственное, у нее была особенность – никогда не носила ничего красного цвета. В одежде. Вообще ничего! Будучи умелой садовницей, умудрявшейся в любых условиях, где бы мы ни жили, выращивать цветы у дома, она никогда не сажала красных цветов. Возможно, это был подсознательный внутренний протест.

Еще у нас была семейная легенда, которая неожиданно нашла свое продолжение. Когда маме было лет пять, в тот период жизни на берегу Ледовитого океана она заболела сильной простудой. Однажды бабушка ушла работу, а жившие вместе с ними в землянке старики-литовцы выставили девочку на улицу, на мороз: "Лечить нечем, пусть идет, чтобы не заражала других детей. Все равно умрет". Так тогда было… Бабушка возвращается – дочки нигде нет. Побежала искать, ей сказали, что в поселке появился молодой фельдшер, якут, который и забрал больного ребенка. Она к нему, тот говорит: "Оставьте у меня, у вас она все равно умрет, а я попробую вылечить. Не получится – значит, судьба ее такая". Через некоторое время он вернул матери здорового ребенка. Потом они уехали из поселка и про фельдшера больше ничего не слышали.

И вот уже в наше время, несколько лет назад, в Якутском медицинском институте отмечали юбилей директора Пальмиры Георгиевны Петровой. Это известный человек в науке, профессор. Про нее в местной газете вышла статья, в которой она рассказала и про своего отца-врача, который начинал свою работу "на северах", в тамошних поселках. Где моя бабушка с ребенком и жила, вернее, выживала. Сейчас его уже, конечно, нет в живых. Мама купила огромный букет цветов, волнуясь, пошла к Пальмире Георгиевне и рассказала свою историю. Которая оказалась не легендой, а правдой! Это был отец Петровой. Они обнялись, долго разговаривали. И плакали.

​– Что поменяла в судьбе ваших близких смерть Сталина?

– В 1953 году литовцам разрешили из мест поселения переезжать в Якутск. Тем, кто выжил. Разрешили поступать в училища, а позже – ездить в Литву. Только в отпуск. И бабушка впервые получила возможность это сделать. Но приехав на родину, она поняла, что там никто ее не ждет, домов их нет, вместо хуторов – колхозы. И только в середине 60-х годов литовцам разрешили возвращаться домой из ссылок. Бабушка не поехала. Куда? Тем более в Якутии ее дочь, моя мама, уже вышла замуж, появились внучки. Пока здоровье позволяло, бабушка несколько раз ездила в Литву с мечтой что-то узнать про своего мужа. В день высылки в июне 1941 года он находился в другой деревне. Когда ее жителей толпой погнали на станцию к вагонам, ему удалось спрятаться. Он понимал, что как бывшего кадрового офицера литовской армии его могут сразу расстрелять. И все последующие годы мы ничего не знали о его дальнейшей судьбе.

Когда Литва восстановила независимость, бабушка попросила знакомого еще раз навести справки. Он дал объявление в литовские газеты: кто знал Антанаса Бурбу – это мой дед, – откликнитесь. И такой человек нашелся! Рассказал, что в свое время был связным в партизанском отряде моего деда. Выяснилось, что когда пришла Красная армия, дед подался в "лесные братья". Большинство из них были молодые ребята, по 17–20 лет, горячие головы, которые на волне патриотизма составляли эти отряды. Деду было уже под 40. Зрелый человек, офицер. Кличка у него была Лядас (Лед), потому что вся голова седая. И естественно, что он был командиром. А связному, который откликнулся на объявление, тогда было лет 14, мальчишка.

– Представляю, как вы восприняли эту новость!

– В Литву из Якутска сразу вылетела моя мама, бабушка такую дорогу физически перенести уже не смогла бы. Оказалось, что дед с товарищами, оставаясь в лесах, сопротивлялся советской власти до 1947 года. Связной хорошо запомнил день его гибели, потому что это было Вербное воскресенье. Они вдвоем шли на задание, напоролись на мину, деду взрывом оторвало ногу. Истекая кровью, он послал мальчика будто за помощью. Но на самом деле не для этого. Просто он понял, видимо, что если выживет, то никому не будет нужен: тогдашнее НКВД раненого сразу вычислит и расстреляет вместе с хозяевами, приютившими его. И связной через минуту услышал в лесу выстрел. Дед застрелился.

Мальчик вернулся потрясенный. Он настолько уважал своего командира, что сам руками – больше нечем было – вырыл в лесу могилу и захоронил там Антанаса, запомнив это место. Через месяц после этого его самого арестовывают советские органы и высылают в Сибирь. Оттуда он возвратился потом с искореженным здоровьем. Все годы молчал. А когда увидел в 90-е годы наше объявление – откликнулся.

Когда в Литву прилетела моя мама, они пошли в тот самый лес под Мариямполе. Стали искать. Прошло больше 50 лет с тех событий, и сначала он не мог вспомнить. Но со второго раза нашел место, где похоронил нашего деда. Стали копать… Нашли останки, нашли дедову фуражку времен литовской национальной армии. Даже сапог сохранился с целой ноги. Все эти вещи у мамы теперь хранятся.

Новость, что мы нашли могилу деда, облетела всю Калварию. Позже состоялось торжественное захоронение останков на местном кладбище при стечении народа. Потом нашли останки других партизан и соорудили общий мемориал, где на камне высечены их прозвища – многих запомнили только по ним.

Все эти события мы сняли на видео, привезли в Якутск, показали бабушке. Смотрела она молча и все плакала. Потом сказала, что… знала о смерти мужа. Оказывается, живя в ссылке, в тундре, очень запомнила именно тот день – католический праздник Вербного воскресенья 1947 года. Тогда на работе ей вдруг ни с того ни с сего стало плохо с сердцем. Еле откачали. Ни до, ни после таких приступов с ней никогда не было. Поэтому запомнила. И поняла, что случилось с ее Антанасом.

После Второй мировой войны, в 1949 году из трех стран Балтии, вновь присоединенных к СССР, были депортированы еще почти 100 тысяч человек: