Преодоление прошлого в Украине: уроки двух Германий

Год назад из песчаного карьера на окраине Берлина вытащили гранитную голову Ленина и доставили в музейный комплекс «Цитадель Шпандау». Мозаичную фреску, которая иллюстрирует счастливую жизнь восточногерманского коммуниста, признали образцом монументальной живописи. А реликвия времен Холодной войны ‒ Берлинская стена ‒ сохранена как памятник истории.

Эти новости вызвали бы когнитивный диссонанс в немецком обществе, если бы они появились в 1990-м или 1995-м годах. Тогда мало кто из немцев мог предположить, что коммунистический груз, который перебрасывает ГДР, в будущем найдет материальное отражение в городском пространстве. Как так получилось, что люди, которые когда-то молотками, отвертками и кирками сносили Берлинскую стену, оставили символы просоветского коммунистического режима? Ведь в Восточной Германии имела место декоммунизация со всеми вытекающими из нее последствиями ‒ снос памятников советских вождей и переименование топонимов коммунистического происхождения.

Природа «неприятного прошлого» требует диалектического подхода: оставить его и одновременно принять. «Принять» в музей голову Ленина, но какую? С отколотым ухом и бородой, с четырьмя массивными винтами, которые вмонтировали в лысину вождя во время демонтажа памятника. Это уже не 19-метровый постамент, который доминирует и давит своим величием на прохожих. Из этих обломков, раскопанных в песчаном карьере, считывается уже другая информация.

Как, впрочем, и в случае с мемориальным комплексом «Берлинская стена». Кажется, единственное, что они могут сейчас сказать прохожим: Never more («Больше никогда»).

Как Германия пришла к философии «принятия коммунистического прошлого» и «отвела ему отдельную нишу» как в городском пространстве, так и в сознании общества? Пожалуй, ответ кроется в предыдущем непростом опыте осмысления тоталитарной истории ‒ денацификации. В опыте, который может быть весьма полезным для Украины, стоящей на пороге переосмысления своего травматического прошлого.

«А чем ты занимался в 1943 году?» ‒ денацификация по обе стороны стены

Очевидно, что поражение Третьего рейха во Второй мировой войне, Нюрнбергский процесс над нацистскими преступниками не знаменовали начало «переосмыслительных работ» в Германии. За процесс денацификации в Западной Германии (ФРГ) поспешно принялись американские, французские и британские оккупационные администрации, в Восточной (ГДР) ‒ «советы». Свести счеты с «неприятным прошлым» страны, кажется, были готовы все, кроме самих немцев.

Чтобы глубже разобраться в немецком опыте политики памяти, я поинтересовалась мнением ведущих экспертов в этой области. По словам сотрудника Немецкого исторического института в Варшаве Феликса Аккермана, желание общества отказаться от нацистского наследия было достаточно острым, а общая денацификация в Германии во многом ‒ миф, так как не во всех семьях дети спрашивали родителей: а чем ты занимался в 1943 году?

Как отметил польский журналист Анджей Котуя, специализирующийся на теме польско-германских отношений, период между 1945-1965 годами в ФРГ ‒ история фиаско политики памяти. История успеха началась, когда немцы приступили к личной денацификации, когда они сводили счеты с прошлым.

1960-1970-е ‒ время переосмысления, дети повзрослели и не просто спросили, что происходило в 1943 году, но и начали «ковать» собственную культуру памяти, которая основывалась на признании своей вины и ответственности.

А тем временем в ГДР один тоталитарный режим сменялся другим. Политика денацификации здесь была противоположна той, которой придерживались в ФРГ. Вина и ответственность целиком и полностью ложились на преемников нацистов ‒ западных немцев, которые навязали НДРовцам-коммунистам свою историю. В результате, миф «не несем ответственности», политическая риторика «коммунистическое подполье = антифашистское движение» ‒ стали причиной триумфа коммунизма.

Ни ГДР, ни ФРГ не были готовы признать и осмыслить болезненное тоталитарное прошлое. Думаю, основная причина кроется в том, что в обеих республиках историческая политика долгое время заменяла культуру памяти. Это мнение разделяет и Анджей Котуя, по его словам, историческая политика несет в себе опасность, ведь это больше политика, чем история.

А поколению немцев 1940-1950-х годов не хватало культуры памяти в действительности потому, что ее некому было формировать. Денацификация не брала начало от «я», она спускалась сверху «вы». Роль интерпретатора ответственности взяли на себя оккупационные администрации, а диалог стал возможен лишь с появлением нового поколения, которое лишилось послевоенного эмоционального груза.

Распаковка личного «багажа СССР»

Украину и Германию еще долгое время будет разделять пропасть в вопросах поиска ниши для «травматического прошлого», а его маркировка в городском пространстве будет восприниматься как нечто абсурдное. Но вряд ли стоит перепрыгивать через себя. Достаточно не отклоняться от курса «преодоления своего прошлого» и периодически боковым зрением оценивать траекторию движения других государств. Ставить вопросы неприятному прошлому, политике декоммунизации порой важнее, чем давать на них ответы, советует историк и публицист Ярослав Грицак.

Проектируя немецкий опыт денацификации на сегодняшнюю декоммунизацию в Украине, я вынуждена поставить вопрос: хорошо ли мы понимаем разницу между исторической политикой и культурой памяти? Не забываем ли о своей причастности к строительству советского коммунизма и ответственности за его дальнейшее укрепление? Не занимаемся ли мы подменой понятий вроде того, что сделали социалисты в ГДР, но уже вместо «коммунистическое подполье = антифашистское движение» в виде «национализм = антикоммунистическое движение»? С какими вызовами может столкнуться Украина, если мы получим отрицательные ответы на эти вопросы?

По мнению Владимира Склокина, доцента кафедры новой и новейшей истории Украины в Украинском католическом университете, для оздоровления украинского общества нужна целостная оценка прошлого, а также отказ от самовосприятия «я ‒ жертва».

«В работе репрессивной машины были задействованы и украинцы ‒ и это надо признавать. Голодомор был бы невозможен без согласия, участия тысяч, десяти тысяч украинцев-лидеров на местах. Те, кто возглавляет кампанию декоммунизации, не хотят видеть черных пятен украинского прошлого. Например, те преступления, которые совершили ОУН, УПА: участие в Холокосте, этнические чистки на Волыни и востоке Галичины», ‒ считает историк.

Восприятие большевизма как плода «российской оккупации», героизация противоречивых исторических личностей, непризнание своей вины и ответственности ‒ не станет ли эта негибкость исторической политики в какой-то момент опасной для самой же Украины?

Владимир Склокин делает предположение, что при таком развитии событий в Украине потенциально может сформироваться квазиавторитарный, националистический режим, претендующий на патриотизм.

Принять прошлое, которое отчасти компрометирует собственное государство ‒ дело непростое, особенно в условиях военного конфликта. И, по большому счету, именно агрессия со стороны России побуждает к национальной мобилизации. Но будет большой ошибкой, если последняя перерастет в риторику «наше дело правое», в игнорирование черных пятен собственной истории. Чтобы ненароком не повторить печальный опыт преодоления прошлого в ГДР и не поменять «шило на мыло», наверное, стоит обратить больше внимания на историю успеха ФРГ.

Общение с носителями общей истории имеет терапевтическое значение, считает Феликс Аккерман. Говорить и слышать ‒ вот что необходимо для начала переосмысления прошлого.

«Начните со своей семьи: спросите у бабушки, дедушки о прошлом, послушайте и подумайте. И окажется, что Советский Союз ‒ это не только большая политика, но и чье-то личное решение: как вести себя в коллективе, пойти ли на аборт, или вступить в партию, чтобы получить разрешение на обучение?» ‒ рассуждает Феликс.

Индивидуальная обработка прошлого может вызвать у представителей нового поколения разную интерпретацию истории. Это объяснимо: каждый из наших собеседников носит свой «багаж СССР». У одних коммунизм ассоциируется с Голодомором, потому что в пресловутом 1932 году его отца морили голодом, у других ‒ с «беззаботной молодостью» и «дружбой народов». Но говорить все равно нужно, ведь двойное видение прошлого ‒ это хорошо, а не плохо.

«Не существует абсолютной защиты от прошлого. ‒ говорит Ярослав Грицак. ‒ Сложная история ‒ это «заборы», которые нужно преодолеть тому, кто хочет прийти к авторитаризму. Чем больше «заборов» и чем более серая наша история, тем меньше угроз, и больше рисков там, где история белая или черная».

Если мы обладатели серой истории, может, имеет смысл и нам откопать «собственные заборы в песчаном карьере»? Кто знает, может, они, в свою очередь, скажут: «Больше никогда»?..

Диана Манучарян ‒ участница Школы международной журналистики «Вызовы декоммунизации», которую провели в Школе журналистики УКУ при поддержке программы MYMEDIA.

Мнения, высказанные в рубрике «Точка зрения», передают взгляды самих авторов и не обязательно отражают позицию редакции

Оригинал публикации ‒ на сайте Радіо Свобода