Машина абсурда

Журналист, прощаясь в конце интервью с украинским кинорежиссером после премьеры его фильма, говорит: "Интересно, что вы ответите на мой вопрос через 20 лет". Невинная фраза теперь звучит зловеще, потому что кинорежиссер приговорен к двадцати годам лагерей и отбывает срок в Сибири.

Фрагментом интервью с этим зловещим пророчеством начинается документальная лента "Процесс. Российское государство против Олега Сенцова". Режиссер Аскольд Куров два года работал над фильмом о том, как после аннексии Крыма российские спецслужбы схватили, обвинили в терроризме и судили его коллегу Олега Сенцова. Название фильма напоминает о романе Кафки – Аскольд Куров уверен, что дело Сенцова полностью сфабриковано: нет никаких доказательство того, что Олег возглавлял террористическую организацию в Крыму.

Не признает вины и сам Сенцов. На суде, проходившем в Ростове, он говорил, что подвергался пыткам при задержании. О том, как сотрудники ФСБ выбивали признательные показания, рассказывал и главный свидетель обвинения Геннадий Афанасьев. Он признался, что оговорил Сенцова под пытками, однако суд это заявление проигнорировал. «Большое предательство начинается иногда с маленькой такой трусости... Когда тебе надевают мешок на голову, немножко бьют, и через полчаса ты уже готов отречься от всех своих убеждений, оговорить себя в чем угодно, оговорить других людей, только чтобы перестали бить. Я не знаю, чего могут стоить твои убеждения, если ты не готов за них пострадать или умереть...», – говорил в последнем слове на ростовском процессе Олег Сенцов.

Звучат в фильме и знаменитые слова Олега Сенцова, прозвучавшие в зале суда: "Срок – ​ 20 лет – ​ мне не страшен. Я знаю, что эпоха правления кровавого карлика в вашей стране закончится раньше".

11 февраля на Берлинском кинофестивале состоится мировая премьера "Процесса". Специальный показ организован совместно с добивающейся освобождения Олега Сенцова Европейской киноакадемией, которой исполняется 30 лет.

Российское присутствие на Берлинале-2017 весьма скромное, да и "Процесс" хоть и снят российским режиссером, сделан в чешско-польско-эстонской копродукции: в сегодняшней Москве спонсировать фильм о сфабрикованном ФСБ политическом деле никто не отважился.

В последние дни, оставшиеся до открытия Берлинале, Аскольд Куров завершает работу над лентой. Посмотрев рабочую версию "Процесса", я попросил режиссера рассказать о том, как он снимал этот фильм.

– Наверное, можно сказать, что "Процесс" – это история о злом роке, когда из-за стечения обстоятельств, фантазии провинциального следователя человека затягивает в мясорубку, и его оттуда уже ничто не может вытащить, ни протесты, ни международная кампания…

– Да, это машина абсурда, которая действует по совершенно непонятной обычному человеку логике. Она действительно как рок, который невозможно победить. Да, фильм в том числе и об этом.

– Трудно было снимать? Наблюдали за Вами, мешали?

– Нет, ничего такого не было. Трудно было потом организовать и правильно сбалансировать в композицию, потому что хотелось рассказать сразу о многом – и об Олеге как о человеке и режиссере, и о его близких, и о самом этом деле и процессе, и о контексте, в котором все это происходит. Это было, наверное, самое сложное.

– Не только Олег – герой фильма, но и его родные: в первую очередь, его двоюродная сестра Наталья Каплан, которая возглавила борьбу за его освобождение. При этом родная сестра Галина фактически от Олега отреклась, потому что ее муж и сын – сотрудники ФСБ, сама она, что называется, "крымнашистка", и муж давал показания против Сенцова. Тут такая семейная трагедия помимо всего прочего.

– Да, это очень похоже на трагедию времен сталинских репрессий. Я не знаю, "крымнашистка" ли она, но понимаю, что она в сложной ситуации, между двух огней. Но это правда, что она Олега никак не поддерживает и обвиняет в сложившейся ситуации. Наталья Каплан, двоюродная сестра Олега, взяла на себя все обязанности по организации и адвокатской помощи, и акций поддержки.

– Она – бесстрашный человек, и это видно в фильме. Но такое впечатление, что ей почти никто не помогает.

– Конечно, у нее есть друзья и знакомые, и друзья Олега, которые очень помогают, кинематографисты, которые поддерживают, Европейская киноакадемия. Есть люди, которые готовы оказать поддержку. Но все равно основная нагрузка в тот момент, конечно, легла на ее плечи.

– У Олега двое детей, сын страдает аутизмом, живут они с его матерью, судя по фильму, в довольно стесненных обстоятельствах, в Крыму. Я не знаю, преследуют ли их там, наверняка вокруг них такая зона отчуждения...

– Насколько я знаю, никаких проблем и преследований в Крыму у них нет, и вообще есть какое-то негласное правило у спецслужб – не трогать родственников и близких. Тем более что действительно муж и сын родной сестры Олега – сами сотрудники ФСБ. И на самом деле нет такого бедственного положения. Дети живут по большей части с родной сестрой Олега, с Галей. Притом что она самого Олега не поддерживает, но дети есть дети, поэтому она полностью взяла на себя заботу о них.

– Приговор был известен еще до начала процесса, уже на стадии следствия объявили Олегу, что будет 20 лет, но при этом на судебном процессе тщательно соблюдались формальности, вплоть до абсурда: спрашивают русскоязычных подсудимых, не нужен ли им русский переводчик, например. В сталинские времена тоже иногда нечто подобное бывало.

– Да, и на протяжении всего процесса, особенно в Ростове, они были предельно вежливы, корректны, соблюдали все протоколы, но при этом было полное ощущение, что это какой-то театр, судьи просто играют роли по заранее написанному сценарию, сам суд – это такие декорации. При всей абсурдности обвинения и при том, что не было представлено ни одного хоть сколько-нибудь серьезного доказательства вины Олега или Александра Кольченко, было ощущение, что это такой театр. Да, и в сталинские времена, видимо, это было важно. Я думал о том, что в какой-то момент вернулись судейские мантии в советские суды, видимо, для того чтобы подчеркнуть легитимность, преемственность с римским правом или еще с чем-то. Здесь это тоже очень важно, что формально похоже на правосудие.

– Вы весь процесс в Ростове снимали?

– Да, я полностью снимал процесс. Конечно, не было возможности снимать все непосредственно в зале суда, но заседания транслировались на мониторы в коридор, и большая часть материалов снята именно с этих мониторов.

– Какие эпизоды судебного процесса показались Вам самыми впечатляющими?

– Конечно, признание Афанасьева. Геннадий Афанасьев – один из двух основных свидетелей, который давал показания против Олега, вдруг в суде, когда все готовились, что он подтвердит показания, сделал заявления о том, что эти показания в ходе следствия были им даны по принуждению, под пытками, он от них отказывается. Тогда это было потрясение, было видно, как ему страшно, что он приготовился к самому худшему для него. Это действительно могло означать все что угодно, вплоть до физического устранения каким-то способом. Действительно он очень рисковал, и поэтому это волнение передалось всем тогда в зале. Конечно, это не имело последствий, никто не проводил расследование по поводу пыток. Но тем не менее, это был, наверное, самый сильный момент.

– Пыткам подвергались все задержанные, и Сенцов тоже. Всех жестоко избивали сразу после задержания в Крыму.

– Про избиения Олег заявил с самого начала, про то, что его избивали, про то, что его душили пластиковым пакетом. Но в Ростове мы услышали показания Афанасьева с описанием этих пыток – ему надевали на голову противогаз, сжимали, он начинал задыхаться, опрыскивали какой-то жидкостью, от которой начиналась рвота, этой рвотой прямо в противогазе захлебывался. Или пристегивали электрические провода и пускали электрический ток, в том числе через гениталии… Просто волосы на голове вставали дыбом. Я даже не представлял, что такие пытки бывают. Это действительно страшно. Я не знаю, кто бы мог это выдержать, кто бы не сломался, кто бы не оговорил под такими пытками себя или других.

– Какие еще были важные эпизоды на процессе?

– Это последнее слово Олега и вообще речи Олега. Видно было, что он к ним готовился, все продумывал, и это было, конечно, не столько обращение к суду, сколько к зрителям, к тем, кто хотел от первого лица услышать, что он об этом думает. Его призыв не бояться на многих произвел впечатление. В Ростове после его последнего слова через несколько дней я увидел девушку, активистку, которая пришла на суд в майке с цитатой из Сенцова "Зачем растить новое поколение рабов". Действительно его речи разошлись на цитаты.

– Он – обаятельный человек, это видно в фильме, и человек бесстрашный: как он держится в клетке на процессе, никаких следов уныния…

– Действительно он человек очень смелый и сильный. Но все равно он прошел через многое, и через страх, этот страх виден в некоторых кадрах. Первые дни после задержания, оперативная съемка ФСБ, видно, что он это преодолевает. Конечно, были у него депрессии. В суде, по крайней мере, он не подавал виду и казался намного более свободным человеком, чем мы, которые находились по ту сторону этой клетки из стекла.

– В фильме Вы пытаетесь разобраться в обстоятельствах дела. Планировались ли какие-то серьезные теракты, и кто их планировал? Потому что ФСБ заявляла, что собирались взорвать мосты, железнодорожные пути, как в 1937 году чуть ли не тоннель от Бомбея до Лондона прорыть. Что было на самом деле?

– Было два поджога (в первом случае – офис "Единой России", во втором – Русская община Крыма), которые были сделаны разными людьми, но в обоих эпизодах участвовал Алексей Чирний, один из осужденных по этому делу. Вообще-то это не терроризм, в нормальном случае суд бы рассмотрел это как хулиганство.

– Никто не пострадал, и ущерба серьезного не было...

– Там копеечный ущерб, поскольку там охрана, эти поджоги были потушены буквально в течение пары минут. Алексей Чирний сказал, что этого недостаточно, нужно устраивать какие-то шумные акции, он стал планировать взрывы памятника Ленину на железнодорожном вокзале и мемориала Вечного огня в Симферополе. За этим он обратился к своему старому знакомому, студенту-химику местного университета Александру Пирогову с тем, чтобы он изготовил ему два взрывных устройства. Пирогов пошел сначала к "самообороне", его перенаправили в ФСБ. Он пришел в ФСБ, написал заявление, в котором рассказал об этой просьбе Чирния. В ФСБ его проинструктировали, снабдили скрытой камерой с микрофоном, на следующую встречу с Чирнием он пошел со скрытой камерой, записал полностью их разговор, передал в ФСБ. ФСБ сами изготовили муляжи этих взрывных устройств, какие-то канистры, начиненные поваренной солью. Когда Чирний их забирал, его задержали. Нигде не было сказано – ни в новостях, ни в пресс-релизе ФСБ – о том, что это муляжи. ФСБ попыталась из этого сделать большое дело о террористической группе, хотя ни в этой оперативной съемке на скрытую камеру, ни где-либо ранее ни Сенцов, ни Кольченко, ни Афанасьев никак не упоминались, а напротив, Алексей Чирний заявлял, что это его собственный проект. Видимо, было недостаточно просто поймать не очень адекватного человека, а нужно было создать большое громкое дело о целой террористической группе, мало того, связанной еще с "Правым сектором", руководство которого находится в Киеве, – это участники Майдана, чуть ли не правительство Украины. Решили назначать остальных участников и руководителя. Олег заявил в самом начале, что после пыток, после того, как он отказался признаться, что имеет хоть какое-то отношение к этим готовящимся взрывам, ему было сказано: тогда ты станешь руководителем этого сообщества и сядешь на 20 лет. Так и произошло. Никаких абсолютно доказательств его участия и причастности к этому нет.

– Есть одна важная деталь, что у него не нашли на обыске абсолютно ничего, а потом во второй раз вдруг обнаружили пистолет, завернутый в киногазету.

– Действительно при первом обыске, который проводился в присутствии Олега, не нашли ничего криминального. Они пытались изъять все, что попадалось под руку, в том числе диски с фильмом "Обыкновенный фашизм", который якобы свидетельствует о принадлежности Олега к "Правому сектору". Изъяли даже сценарий фильма "Носорог", поскольку фильм про бандитов, там упоминается какое-то оружие, они увидели, что это может тоже как-то указывать на его причастность. Никаких вещественных доказательств не было. Второй раз, когда обыск проводился без Олега, нашли пистолет Макарова и гранату, завернутые в газету Cinemotion о киноиндустрии. Как Олег сказал на процессе: "Они могли бы завернуть в постер моего фильма, чтобы уже никаких сомнений не осталось в том, что это принадлежит мне".

– Сейчас Сенцов в Сибири. Что известно об условиях содержания?

– Он находится в Якутске, видится только с адвокатом и с родственниками. Дмитрий Динзе был у него в конце прошлого года. Там, конечно, тяжелые климатические условия, очень холодно, доходит до минус 50. Но в целом никакого прессинга он не испытывает. Олег написал за это время уже пять сценариев для кинофильмов. Он не унывает, не отчаивается, продолжает работать, думать и надеяться. Мы тоже надеемся на то, что он скоро может выйти и продолжить.

– О съемках Вашего фильма он знает? Слышал о том, что премьера будет на Берлинале?

– Да, он знает с самого начала о съемках фильма. Я у него через адвоката просил разрешения, чтобы встретиться с его родными, детьми. Он знает о возможном Берлинале, потому что когда к нему ездил адвокат, я ему сообщил, что мы ждем ответа, надеемся, что премьера состоится там. Возможно, он уже общался с Натальей Каплан в последние дни и знает о том, что премьера точно состоится в Берлине.

– Как Вы думаете, почему его не отпускают? Когда Савченко меняли, были слухи, что готов уже обмен. Известно вам – что сорвалось?

– Нет, совершенно ничего не известно. Да, слухи постоянно возникают. Говорится каждый раз об очень скором освобождении, или обмене, или экстрадиции, но все заканчивается ничем. Действительно было странно после того, как обменяли Савченко, после того, как обменяли Геннадия Афанасьева, – слава богу, казалось, что вот уже скоро. Но, видимо, его и Кольченко просто держат для какого-то ценного обмена, может быть, не на российских пленных, а на какие-то послабления санкций или просто улучшение имиджа при удобном случае. В данный момент он, я думаю, является разменной монетой.

– Очевидно, что решение зависит от одного человека, и без санкции Путина ничего тут сделать будет невозможно.

– Да, поэтому Сокуров так и умоляет Путина, есть в фильме этот эпизод, просит поступить его по-христиански и по-русски, но он ему отвечает, что все решает суд, хотя это не так.

– И видно, как Путину не нравится этот разговор.

– Конечно, не нравится. Я думаю, что он достаточно часто слышит (из российских кинематографистов вряд ли кто-то, кроме Сокурова, отважится и просто имеет возможность задать такой вопрос), но наверняка где-то этот вопрос постоянно поднимается, и не первый раз.

– Последний вопрос, который мог бы быть первым: почему Вы решили снимать этот фильм?

– Так получилось, что я с Олегом познакомился шесть лет назад – это был 2011 год, я тогда снимал свой первый фильм, и Олег снял фильм, он где-то в интернете увидел мой фильм, нашел меня в Фейсбуке, сам написал, мы так с ним познакомились, стали переписываться, а потом уже встретились первый и единственный раз в Москве, когда он приехал на премьеру "Гамера". Дальше мы общались по переписке, второй раз увиделись, когда Олег был уже в суде. На первый суд я пошел как его знакомый, чтобы его поддержать, потом понял, что единственное, что могу я могу делать в этой ситуации, – снимать об этом кино.