Энвер Меджитов: «Я – свидетель тотальной депортации крымских татар»

В Украине 18 мая – день памяти жертв геноцида крымскотатарского народа. В ходе спецоперации 18-20 мая 1944 года из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары, по официальным данным – 194111 человек.В ходе общенародной акции «Унутма» («Помни») в 2004-2011 годах в Крыму было собрано около 950 воспоминаний очевидцев совершенного над крымскими татарами геноцида. В преддверии 73-й годовщины депортации Крым.Реалии, совместно со Специальной комиссией Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий, публикуют уникальные свидетельства из этих исторических архивов.

Я, Энвер Меджитов, крымский татарин, свидетель тотальной депортации крымских татар 18 мая 1944 года, родился 15 октября 1929 года в деревне Джайлав Маяк-Салынского района (переименована в 1948 году в село Мирошниково Ленинского района, в настоящее время относится к категории исчезнувших – КР) Крымской АССР.

Это была большая деревня – более 200 дворов, которая находилась в нескольких километрах от военного аэродрома. Рядом с деревней располагалась воинская часть, полигон. Тогда я не понимал, что в моей деревне шли серьезные военные учения, осуществлялась подготовка к защите Крыма. Мне было 7 лет, и я с большим интересом наблюдал за взлетами самолетов в небе и мечтал стать летчиком.

В 1937 году пошел в первый класс школы в деревне Джайлав. Учился хорошо, любил решать, читать, писать. Я родился в простой крестьянской семье, состоящей из восьми человек: родители и шестеро детей (две дочери и четыре сына). В 1939 году все население деревни Джайлав переселили во вновь построенный колхоз Первомайский, расположенный рядом со станцией Багерово (впоследствии этот населенный пункт стал называться пгт Багерово). В новом колхозе для принятия населения были загодя построены дома по принципу: большой семье – большой дом, маленькой – маленький дом.

Накануне переселения в деревне провели перепись населения. При переселении из деревни взять разрешили только личные вещи, предметы быта, одежду, посуду, скотину. Демонтировать старые дома и забрать необходимые стройматериалы не разрешили. Буквально на второй день после переселения в опустевшей деревне Джайлав начались учения: проводилась бомбежка с воздуха…

С 1939 года наша семья жила в поселке Багерово. Родители: отец – Меджит Абденнанов (годы жизни 1871 г. – весна 1945 г.), в момент депортации ему было 73 года, мать – Зарифе Абденнанова (1891 г. – весна 1945 г.), перед депортацией ей исполнилось 53 года.

Мои две старшие сестры, Гулюмсултан (1911 г.р.) и Джевар (1914 г.р.) были замужем и жили в соседних деревнях. Аблямит, муж Гулюмсултан, находился на фронте от начала до конца войны, потом был отправлен в трудовую армию, умер в городе Фергана от старости. Сестра умерла в 2001 году в Крыму. Они вырастили троих детей, восьмерых внуков. У сестры Джевар муж Аблямит Нурсеитов погиб на фронте, она умерла в первый год депортации в Узбекистане, их сын Казим умер там же, ему было всего четыре года.

Мой первый брат Иззетла (1917 г.р.) работал трактористом, до войны был призван в армию, а оттуда – на фронт. Было только одно письмо от него в 1941 году – о том, что он обучается в городе Моздок. Больше писем не было и известий тоже.

Мой второй брат Абдульбер (1921 г.р.) по повестке призвался на войну в 1941 году. Керчь заняли немцы, а в Тамани находились советские десантные войска. Корабль, на котором служил мой брат Абдульбер, подошел к разбитому порту, но не доплыл до берега. Зимой в лютый мороз десантникам дали команду прыгать в воду и держать оборону. Немцы отступили. Все, кто держал оборону, находились по пояс в холодной воде, отморозили ноги и попали в госпиталь. Оказался в госпитале и Абдульбер. После выздоровления брат снова ушел на войну. С войны не вернулся, пропал без вести.

Мой третий брат Абдураман (1924 г.р.) в 1943 году погиб от взрыва мин в поселке Багерово.

В 1941 году началась война, сельская школа еще работала. Когда я увидел, как разбомбили школу, мое первое потрясение от войны было безмерным. В развалинах нашли тело убитого директора школы (он был евреем) и его раненую жену-учительницу. Так закончилась школьная жизнь…

Мы жили в большом доме: 4 просторные жилые комнаты, сараи, хозпостройки. Имелась живность: две дойные коровы, бычок, двадцать баранов, куры, кролики, которые размножались сами, уходя в загоне глубоко в норы под небольшими холмиками сзади дома, которые образовались благодаря золе, годами выносимой из печек. До войны отец и братья работали в колхозе, по итогам сельхозгода получали зерно, которое хранили в трех уру (зернохранилищах). В каждом дворе были свои уру. Заготавливали сено на зиму. С началом войны жизнь у меня круто изменилась: братья на фронте – и я, малец, помогал старым родителям дома по хозяйству. Делал все, не отлынивал.

После бомбежек сельчане собирались вместе и подбирали мертвых. Я становился извозчиком: возил мертвых на арбе, их хоронили вместе в ямах-котлованах, предварительно собрав их документы и отдав их в сельский совет. Размеры общих могил были более 10 на 10 метров. Смерть ходила рядом. В любой момент могли бомбить, не успевали прятаться.

В колхозе работали стар и млад: прополка полей, огородов – пытались хоть какой-то урожай взять. Кроме этого, я вместе с другими односельчанами ходил восстанавливать железнодорожные полотна, разрушенные бомбежками. Приближение советских самолетов узнавали по звуку, продолжали работать. В деревне все знали крымскотатарский язык независимо от национальности, и работали все одинаково.

Вспоминаю, как в восьмидесятые годы я с женой однажды был в Крыму и заехал в свой поселок Багерово. Живы были наши бывшие соседи-русские. Встретили хорошо, поплакали, повспоминали всех погибших, и главное – спели песни на крымскотатарском языке. Сосед Витя помнил всех моих братьев. И наш дом стоял целый и невредимый, только жили там другие...

Помню приход немцев в наше село. Всю семью выселили во времянку. У нас поселился большой командир-немец. Заставлял помогать по кухне: молоть кофе, чистить картошку. Немцы меняли сахарин на продукты у местного населения. При этом страх присутствовал всегда. За любое нарушение режима немцев – наказание. Немцы разрешили местному мулле открыть религиозную школу для обучения арабскому языку и Корану. Только и успели пройти азбуку, как фронт передвинулся, фашистов прогнали прочь.

В начале апреля 1944 года, утром, как обычно вышли во двор, везде тишина, село опустело – немцы исчезли, ночью покинули нашу деревню. Все радовались тому, что «непрошеные гости» оставили нас. Жители радовались тому, что освободились от фашистской чумы, начали восстанавливать мирную жизнь. Радости нет предела! Я молодой, все впереди!

Но наше село подвергалось артобстрелу со стороны Тамани. На станцию приходили составы поездов, груженые оружием. Жителей нашего села отправили в разные районы Крыма, посадив в пустые вагоны. Перед отправлением в Сакский район нам позволили взять с собой немного вещей, поэтому некоторый скарб (посуду, к примеру) спрятали в яме, которую выкопали между домом и времянкой. Нас привезли в село Айыш Сакского района (переименовано в 1948 году в село Вольное Сакского района, в настоящее время относится к категории исчезнувших – КР), поселили в бараках.

После освобождения Крыма от немецко-фашистских захватчиков гражданское население радовалось, обустраивало быт, планировало дальнейшую жизнь. Мы тоже строили планы: засеяли поля, думали, осенью соберем урожай и вернемся в родной поселок, восстановим школу, колхоз, будем жить как раньше, до войны.

Освободили Крым, война еще не закончилась, братья на фронте, отцу – 73 года, матери – 53 года, мне – уже 14 лет. Но 18 мая 1944 года пришла беда.

Помню все. Утро раннее, сумерки. Зашли два солдата Красной Армии с автоматами в руках. Сказали, что нас выселяют из Крыма, на сборы – 15 минут. Немощный отец, истощенный военным голодом, не мог противостоять им, защитить меня и мать. Отец твердо решил, что нас постигнет участь евреев – нас расстреляют, поэтому ничего не дал мне взять. А мама только Коран приготовила – в платок завернула, положила на соба (печь) и пошла в туалет. Вернуться в дом уже не смогла, ее вытолкали со двора на улицу со всеми соседями и посадили в грузовые машины.

В течение долгого солнечного дня машины стояли в центре села в ожидании особого распоряжения. К вечеру отправили машины на станцию Саки. В деревне Айыш Сакского района остался весь скарб. Дважды выселенные, наши соотечественники оставили свое нажитое в деревнях Джайлав и Айыш.

На станции Саки уже было много крымских татар – жителей разных сел Сакского района. Все, кто пережили тяжелые времена оккупации, но остались верными Родине, народу, – а это больные старики, беззащитные женщины, начинающие жизнь дети – все они были погружены в темные грязные вшивые вагоны товарного поезда.

Все вагоны были набиты нашими соотечественниками. Лежаки – это на скорую руку сколоченные двухъярусные нары. Вагон освещался лишь слабым дневным светом, проникающим через два маленьких зарешеченных, как в тюремной камере, окошечка под потолком. Было душно, воздуха не хватало. Туалета не было. Санитарно-гигиенические нормы по отношению к нам не соблюдались. За все время следования до места спецпоселения ни одного медработника мы не видели. Были больные, им медицинская помощь не оказывалась. В нашем вагоне в пути умер чей-то дедушка, когда эшелон остановили, его труп забрали сопровождавшие солдаты и не дали похоронить, оставили на какой-то станции.

В пути нас не кормили. Когда поезд останавливался, подростки на станции устанавливали очаг, разжигали огонь, женщины старались что-нибудь быстро сготовить. Нас кормили односельчане, делились едой и спасли от голодной смерти.

Дней через 18-20 наш состав прибыл на станцию Голодная Степь. Оттуда нас отвезли на арбах в совхоз Баяут, отделение 2 Сырдарьинской области Узбекистана. По прибытии спецпереселенцев отправили в баню, затем поселили в дома, выделили каждой семье по комнате. Дома, видимо, были построены для рабочих, которые должны были поднимать Голодную Степь, а тут, кстати, дешевая рабочая сила спецпереселенцев подвернулась. Как не воспользоваться! Крыша была покрыта камышом, вместо окон и дверей – только проемы, потолка не было. Уровень земляного пола был ниже уровня земли на улице. На пол постелили сено, которое заменило нам постель.

Всех трудоспособных отправили на работу в поле. Мои престарелые родители оставались дома. Они с трудом ходили на близлежащие от нашего жилья поля, собирали гузапаю (хворост из сухих стеблей хлопчатника), которую меняли у местных жителей, использующих ее как топливо, на кислое молоко. От государства один раз в три месяца мои родители, как нетрудоспособные, получали 5 килограмм муки.

Рано утром мимо нас проезжал на ишаке узбек-бригадир. Он меня называл Анваром. Хотя я был еще подростком, он забирал меня на работу. На поле я рвал траву. Вечером нам всем давали шавлю (рисовую кашу без масла, мяса). Я с порцией шавли – своим заработком в котелке, который мне дал бригадир, бежал домой кормить родителей.

Многие спецпереселенцы болели малярией, тифом. Были ослаблены от недоедания, неустроенности (условия быта были плохие), тяжелого труда. Держась за стену, выползали на улицу. Их лица выражали мольбу о помощи, но никто не заботился о них, не пытался спасти им жизнь. Много моих соотечественников умерло от голода и болезней.

Пришла беда и к нам. Мои родители физически были ослаблены условиями жизни, морально подавлены огульным обвинением всего крымскотатарского народа. Не выдержали всего этого. Весной 1945 года я их похоронил…

В наше поселение на машине часто приезжал комендант и увозил осиротевших детей в детские дома, интернаты. Подростков отправляли работать на текстильный комбинат Ташкента. После смерти родителей коменданты, не спрашивая у нас, записали мне фамилию именем моего отца, я был Абденнанов, а стал Меджитовым Энвером. Так меня и отправили работать в Ташкент.

Муж моей сестры Гулюмсултан был в трудармии. Гулюмсултан было тяжело одной прокормить троих детей тринадцати, восьми и семи лет, она работала на хлопковом поле. Когда меня забирали в интернат, сестра отправила своего старшего сына Абдурешита со мной.

В Ташкенте мы учились и работали. Нас кормили, выдали спецодежду. На руках у нас были пропуски на комбинат. В 1946 году из трудармии вернулся муж моей сестры, отец Абдурешита. Он приехал к своей сестре, которая попала в поселок Алтыарык Ферганской области. Устроился работать грузчиком. Через некоторое время у коменданта он получил разрешение привезти сюда семью. Жизнь в Алтыарыке была относительно легче, чем в Голодной Степи: были фрукты, овощи, можно было развести домашнее хозяйство – птицу, баранов и т.п. Забрав жену и детей, он вызвал своего сына Абдурешита и меня к себе.

Я поехал с племянником на поезде из Ташкента в Ферганскую область. Месяц жили в Алтыарыке. Шла вербовка на текстильный комбинат города Фергана. Я и семья моей сестры Гулюмсултан поехали в Фергану. В начале лета 1946 года я начал работать на текстильном комбинате. Нас поселили в бараках.

Один месяц проработал разнорабочим. К обязанностям относился ответственно, был исполнительным, дисциплинированным. Начальство оценило это и меня перевели в строительный отдел комбината и назначили бригадиром. Работая в этом отделе, я освоил профессию строителя. Это помогло мне обустроить свою жизнь, когда я женился и стал главой семьи. В 1950-х годах построил себе дом, помог обустроить семью сестры. В те тяжелые годы депортации всех объединяло горе разлуки с Родиной. И каждый выживал по-своему, выживать помогала мысль о том, что когда-нибудь мы вернемся в родной Крым.

Бригаде, которой я руководил, давали сверхурочную работу. Это позволяло подзаработать и выживать. Однажды я с коллегой-соотечественником был командирован на мукомольный завод, находившийся в нескольких километрах от Ферганы возле железнодорожной станции Федченко. Закончив работу, на обратном пути остановились пообедать. Нас задержал комендант, ответственный за эту территорию. Несмотря на то, что у нас были документы о командировке и нас отпустили, по прибытии на работу нас вызвал комендант, контролирующий крымских татар – рабочих текстильного комбината, поставил нас на вид за то, что не оповестили о командировке, и наложил штраф: с меня – 25 рублей, с моего товарища – 50 рублей.

Со стороны государства мы не получали ни денег, ни стройматериалов, ни продуктов питания, ни медобслуживания. Зато обязаны были ежемесячно отмечаться в комендатуре. Нарушивших это обязательное предписание ожидало тюремное заключение. Во избежание наказания все мои соотечественники старше 18-ти лет ходили в комендатуру отмечаться.

Пока я работал бригадиром в стройотделе, выучился на шофера. Стал работать водителем и бригадиром водителей на протяжении 25 лет. Возил рабочих комбината на смену и после работы. Оттуда и ушел на заслуженный отдых. Стаж работы – 45 лет. Ежегодно за хорошую работу награждался грамотами, медалями, знаками «Ударника коммунистического труда».

Осенью 1988 года я с семьей вернулся в родной Крым, на личные сбережения своей семьи купил маленький домик. В этом же дворе построил капитальный дом для сына с семьей.

60 лет совместной жизни с супругой Урхие Сулеймановой прошли в любви, мире, согласии, взаимопонимании, взаимоуважении, благополучии. Вырастили и воспитали четверых детей, имеем 9 внуков, 6 правнуков. Я с супругой, и мои дети с семьями, благополучно живем в поселке Октябрьское Красногвардейского района. Я помогаю имаму поселка в воспитании молодежи, участвую в национальных праздниках и мероприятиях, проводимых в поселке. (Воспоминание датировано 4 мая 2012 года).

Подготовил к публикации Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий