Мифы о русофобии: почему Россия ищет себе врагов

Русофобские настроения во всем мире не могут длиться вечно – такое заявление недавно сделал президент России Владимир Путин. И пояснил: русофобия выгодна тем, кто пытается сдерживать Россию в стремлении отстаивать свои законные интересы. При этом Путин заявил, что русофобию, в том числе в США, можно сравнить с антисемитизмом. Санкции со стороны Запада российские политики объясняют все тем же.

Почему термин «русофобия» постоянно появляется в риторике российских политических элит, когда действия Москвы подвергаются критике западных стран? Что подразумевают под русофобией российские власти и как манипулируют россиянами и крымчанами, оказавшими в заложниках у Кремля?

Об этом говорим с российским политологом Александром Морозовым и социальным психологом, кандидатом психологических наук Ольгой Духнич.

– С нами на связи российский политолог Александр Морозов. Александр, действительно ли русские – это новые евреи в 21 веке, как в свое время, лет пять назад, в политическом лагере на Селигере утверждал российский политолог Глеб Павловский? Действительно ли русофобия захлестнула цивилизованный мир?

Морозов: Глеб Павловский очень начитанный человек, и, говоря о русских как новых евреях, он ссылался на известного, уже покойного историка Михаила Гефтера, и на российского философа Георгия Щедровицкого. Дело в том, что в конце советского периода, как ни странно, у ряда интеллектуалов была идея, что период после Второй мировой должен закончиться для русских каким-то рассеянием. Неудача 20 века для русского народа, большевистская катастрофа и чудовищное насилие внутри русской истории завершают ее, и результатом может стать трагическое рассеяние – как некое наказание и вина. Эту идею Павловский повторил, но прозвучала она уже в другом контексте.

​– Ставить на одну полку антисемитизм и русофобию, очевидно, удобно. Но есть ли вообще русофобия в том виде, как о ней говорят российские политики?

​Морозов: Конечно, нет. И попытки сравнивать русских с евреями – довольно грубая политическая натяжка, которая сегодня уже используется официальным Кремлем, чтобы убедить себя самих и население, сделать фактором международной политики идею о том, что окружающий мир относится к России как таковой негативно. Хотя я убежден, что все спикеры этой идеи знают, что на Западе очень четко разделяют русских и Кремль. Вообще употребление термина «русофобия» в политическом языке Кремля в нынешнем виде активизировалось только после аннексии Крыма. Весь период 1990-х понятие русофобии было, но употребляли его крайне маргинальные политические группы. В конце 1990-х термин употреблялся разве что в контексте балтийских стран. Но никаких разговоров о генетической русофобии не было. Это результат того, что Кремль аннексией Крыма загнал себя в большую политическую ловушку и теперь вынужден придумывать все новые концепты или восстанавливать старые, чтобы оправдать свое драматическое положение.

– У культуролога Андрея Архангельского есть версия, что пропагандистское понятие русофобии основывается на искусственной формуле о том, что Запад всегда хотел погубить Россию, а между западным и русским миром есть принципиальные межцивилизационные разногласия, и это не просто разница в политических взглядах. Русофобия – нечто иррациональное, и ответ на нее может быть только иррациональным. И это должно оправдывать нерациональные действия пропагандистов.

Александр, еще в 2000-2001 году мы слышали риторику о вступлении России в НАТО, об общей Европе от Лиссабона до Владивостока. А в 2017 слышим о цивилизационном противостоянии России и Запада, проявляющемся в «русофобии на генетическом уровне», о чем говорит один из топовых российских политиков. О чем это говорит?

​Морозов: Есть точка зрения, что политическая верхушка России не справилась с постсоветским транзитом, и примерно в 2012 оформилась в антимодернизационный, довольно унылый и похабный политический режим. А до этого стакан был наполовину полон, наполовину пуст. Андрей Илларионов, кстати, в своей свежей статье в «Ведомостях» привязывает идею к разделению на два периода, до 2012 и после 2012 года, к экономическому развитию. Эта интерпретация оставляет определенную надежду, ведь можно считать, что поворот в 2012 – это просто старость Путина и политической верхушки, и через 5-15 лет Россия может совершить поворот в отношении здоровой политики добрососедства и развития вместе с Европой. Другая точка зрения не столь оптимистична. Мы все наблюдаем за глубокой, пугающей деградацией российского общества. И не совсем понятно, останется это общество и дальше в своем «евразийском» формате. Как долго сохранится этот поворот? Ведь он очень удобен. Может случиться, что концепция русофобии будет доминировать в политике долгий срок и раздаваться из уст кремлевских спикеров на международной арене.

– С нами на связи социальный психолог, кандидат психологических наук Ольга Духнич. Ольга, я встречал мнение о том, что обида – это очень сильный социальный наркотик, позволяющий считать себя лучше всех. Не наблюдаем ли мы чего-то подобного в России?

​Духнич: Для этого даже есть специальный термин – ресентимент. Обида на кого-то внешнего, условного врага, становится механизмом для внутренней солидаризации группы. Чем более сильную тревогу испытывает группа, например, народ, тем больше потребность куда-то эту тревогу направить. Лучший способ – сказать, что не мы испытываем тревогу и обиду, а кто-то что-то делает по отношению к нам. Нас не любят, не ценят, и надо сплотить ряды и жить в осажденной крепости. Любая опасность извне такую солидарность укрепляет. А управлять массами встревоженных людей удобно.

​– Насколько труден выход из такого самоощущения?

Духнич: Самое страшное – что в таком случае формируется ощущение заученной беспомощности, чувство, что от тебя ничего не зависит. Почему так хорошо поддерживать настрой «нас все боятся»? Когда не управляешь своей жизнью, это единственный механизм, чтобы почувствовать себя уверенно. И самое сложное – когда, к примеру, режим рушится, и человек вдруг понимает, что его жизнь зависит от него самого.

– Крымчане тоже оказались в ситуации заученной беспомощности?

Духнич: Да, тем более, в последние полтора года усилилась работа против так называемой террористической угрозы в Крыму. Так можно поддерживать состояние тревоги, ожидания чего-то плохого извне. Это все тот же механизм.

(Над текстовой версией материала работала Галина Танай)