Фатма Якубова: «Думали, что нас ведут расстреливать»

В Украине 18 мая – День памяти жертв геноцида крымскотатарского народа. По решению Государственного комитета обороны СССР в ходе спецоперации НКВД-НКГБ 18-20 мая 1944 года из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары, по официальным данным – 194111 человек. Результатом общенародной акции «Унутма» («Помни»), проведенной в 2004-2011 годах в Крыму, стал сбор около 950 воспоминаний очевидцев совершенного над крымскими татарами геноцида. В рамках 73-й годовщины депортации Крым.Реалии, совместно со Специальной комиссией Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий, публикуют уникальные свидетельства из этих исторических архивов.

Я, Якубова Фатма, крымская татарка, родилась 4 февраля 1931 г. (фактически в 1930 г.), в городе Бахчисарае Крымской АССР. В то время (в период немецкой оккупации – КР) по исполнении 16 лет отправляли в Германию, поэтому сестру записали 1929 г.р., а так как через пять месяцев после нее родилась я, то меня записали 1931 г.р.

На момент выселения семья состояла из 8 человек: мать Хатидже Якубова (1905 г.р.), сестра Айше (1929 г.р., фактически 1928 г.р.), я, Фатма, сестра Урие (1933 г.р.), сестра Усние (1935 г.р.), сестра Лутфие (1938 г.р.), сестра Шазие (1940 г.р.) и сестра Зекие (1942 г.р.).

Накануне депортации семья проживала в Бахчисарае по адресу ул. Южная, 19. Я училась в школе в пятом классе. В школу я пошла с 6 лет. В 1944 г. я начинала учиться в пятом классе 3 раза, так как этому препятствовали события того времени: первый раз учебу прервали немцы, второй раз – их уход, а третий раз – депортация. Таким образом, я окончила 4 класса полной средней школы №2 в старой части города; директор школы Зейнеп Халилова, завуч Зибиде Халилова.

Мы жили в собственном двухэтажном доме со двором примерно 6-7 соток. На первый этаж со двора вела девятиступенчатая лестница, а на второй этаж – 22-ступенчатая лестница. С задней части двора дверь выходила к речке Чурук-Су. Первый этаж был поделен на две части: в одной – подсобные помещения и стойло для животных, а в другой – четыре небольшие жилые комнаты. На втором этаже по всей длине дома была стеклянная веранда и четыре просторные смежные комнаты. В доме находилось все необходимое: мебель, посуда, матрацы и прочая домашняя утварь.

Из животных имелись корова, теленок, лошадь, 3 овцы, 15-20 кур в курятнике, кошка. Во дворе росли плодовые деревья: слива и груша. В огороде сажали фасоль, картошку и зелень. Во дворе был розовый цветник – прохожие засматривались. В 1944 г. населению было выделено по гектару земли на месте 7-го микрорайона (современный микрорайон Бахчисарая – КР). Мы засадили свой пай пшеницей, на момент депортации были всходы (я за день до этого с сестрой ходила смотреть участок).

Отца в армию не призвали, так как он болел радикулитом и имел семерых детей. Его брат, т.е. мой дядя Бекир Фаиков (1902 г.р.) – подполковник, жил в Москве, его призвали оттуда. Он окончил геологический институт в Баку, и в 1933-1936 гг. работал директором Ханского музея, потом его перевели в Севастополь, а после – в Москву. Его жена Анифе также окончила институт в Баку и работала там преподавателем.

Другой мой дядя Билял Фаиков (1904 г.р.) работал бригадиром в колхозе «Азиз», который размещался на месте нынешней новой части Бахчисарая. В армию его призвали солдатом, получил 4 ранения, 11 раз оперировали под наркозом, последний раз был тяжело ранен и признан непригодным к службе. В ноябре 1944 г. два вагона раненых, искалеченных солдат – крымских татар, и дядю в том числе, привезли в ташкентский военкомат Узбекской ССР. У них забрали военные билеты и выдали справки. Я помню, как дядя со слезами на глазах вместе с нами ходил на подпись в спецкомендатуру к коменданту Куленкову (русскому по национальности). Следует отметить, что все коменданты были русскими.

Другой дядя Эмирусеин Фаиков (Эмир Фаик, 1909 г.р.), был мобилизован на фронт из Москвы. Капитан танковой части и кинорежиссер, он снял немало фильмов про войну. По окончании войны его командир сказал: «В Москву тебя не пустят, в Узбекистане ты будешь спецпереселенцем, поэтому езжай в Казахстан в Алма-Ату, там есть киностудия, устроишься на работу». Он написал брату Бекиру, и они поселились в Алма-Ате. Еще один дядя Мемет Фаиков работал директором школы в Дуванкое (ныне село Верхнесадовое), так как окончил институт в Симферополе, воевал 4 года, а после приехал в Узбекистан. Таким образом, четыре брата воевали в рядах Красной Армии, а их 74-хлетнюю мать, т.е. мою бабушку по отцу, выслали вместе с нами и объявили предательницей!

Мой муж Сулейман Исмаилов (1928 г.р.), родом из села Стиля (с 1945 г. Лесниково – исчезнувшее село – КР) Бахчисарайского р-на, был партизаном. Его дядя по отцу Мустафа Мамутов имел высшее образование, во время войны ему дали указание организовать партизанский отряд. Комиссар Мустафа Мамутов собрал 220 партизан из числа крымских татар, проживающих в селах Озенбаш и Стиля, вооружил и возглавил этот отряд. Командиром отряда был человек по фамилии Черный. Моему мужу тогда было 14 лет, он шесть месяцев варил еду этому отряду. По словам мужа, все эти месяцы они не видели ни хлеба, ни соли. Во время форсированного наступления немцев они начали отступать, дошли до Черной горы. Там русские партизаны построили себе теплые жилища. У них были коровы, овцы, бочки соленой рыбы, хамсы. На его глазах произошел такой случай: голодный мальчик лет 12 попытался взять горсть хамсы и был застрелен одним из партизан. 17 мая Мустафу Мамутова пригласили в штаб и попросили сдать пистолет, так как он ему больше не понадобится, а на следующий день его выслали, заклеймив предателем.

После того как Красная Армия вошла в Крым, в конце апреля 1944 г. советские солдаты два раза переписывали население: ходили по домам и спрашивали кто и где живет. Через две недели 18 мая нас выслали…

У меня в памяти осталось страшное событие тех дней – в конце апреля русские партизаны, увидев, что немцы ушли, вошли в город и собрались в Ханском дворце. Они в тот же день повесили 15 человек крымских татар без суда и следствия, якобы за сотрудничество с немцами. Это при том, что Бахчисарайским городским головой при немцах был русский, да и в принципе головами всех городов Крыма на то время были русские. Солдаты же вошли в город только к вечеру со стороны Симферополя.

В трудовую армию из нашей семьи никого не забирали.

Перед тем как приступить к воспоминаниям о депортации 18 мая 1944 г., мне хотелось бы рассказать о постигшем нашу семью горе, непосредственно связанном с бесчинствами некоторых партизан.

13 января отец запряг лошадь и с двумя детьми 17 и 10 лет поехал в село Улакълы (Глубокий Яр) грузить сено. Он так и не вернулся. Мы долго его искали, и только 13 мая пришла весть, что его вместе со спутниками убили. Нашли их останки, а после выяснилось, что их застрелили русские партизаны, возможно ради лошади и вещей. Всю неделю мы оплакивали отца…

18 мая примерно в 5:00 мы услышали стук в калитку. Мы спали на первом этаже своего дома. На верхнем этаже жила женщина Фатиме с семьей из Улакълы, так как все жители этого села переехали в Бахчисарай. Сперва солдаты зашли к ним, потом опомнились, что пропустили семью Якубовых из восьми человек, пришли и стали стучать прикладом в нашу дверь. Мы все испугались, маленькие дети начали плакать. Мать открыла дверь – стоят три солдата. Один из них сказал: «Быстро собирайтесь!». Мать побежала в туалет…. Солдаты кричали: «Быстро одевайтесь!». Мы, старшие, одели младших сестренок и вывели их за руку, а мать взяла самую младшенькую Зекие (1,8 года), ее горшок и Коран. Так и вышли без ничего.

Никакого обвинительного документа зачитано не было, никто ничего не объяснял. Солдаты, наведя автоматы, твердили: «Быстро выходите!» – и все. За 5 минут максимум мы одели детей и вышли, о времени на сборы и говорить нечего. Все взрослые и мать, в том числе, думали, что нас ведут расстреливать, и потому что-либо брать не пытались в принципе.

О том, куда нас ведут и почему, не сообщили. Все, что я помню, это как нас подгоняли в грубой форме и окриками. После того как вышли на улицу, увидели толпу людей – соседей. Там у магазина была площадка, туда всех и сгоняли. Нас сопровождали трое вооруженных солдат, которые вывели из дома. Примерно там было собрано около 200 человек. Все плакали и причитали.

Всех людей окружали солдаты с автоматами. Увидев, что другие что-то взяли, а мы вышли без ничего, я и сестра Айше стали проситься у солдат, чтобы нас отпустили домой водички попить. Так мы два раза сбегали домой, и кое-что взяли: 2 одеяла, ведро, кастрюлю, чайник, немного крупы и съестного, а также всякую мелочь. Все это мы сложили в наволочку от матраца. Но сколько мы могли унести – мне было 13 лет, а сестре 15?!

Затем тех, кто не мог передвигаться, посадили в грузовую машину, а остальных в сопровождении конвоя солдат отправили своим ходом на железнодорожный вокзал Бахчисарая, который и ныне находится там же. Сестру Айше и двух сестренок Лутфие и Шазие посадили в машину, а меня и сестренку Урие отправили пешком. Нас сопровождал конвой спереди, сзади и сбоку. Мать с детьми Зекие и Усние остались там, видно в машину не поместились. Мать опять пошла домой и взяла мешочек с фасолью.

Таким образом, была выселена вся наша семья из 8 человек: мама и мы, семеро ее детей возрастом от 1,8 до 15 лет.

Нас собрали на железнодорожной станции Бахчисарая. Когда мы дошли до вокзала, то увидели, что там возле путей сидят наши сестренки и много других людей. Товарные вагоны были закрыты. Ждали мы недолго, уже рассвело.

Потом открыли двери вагона и сказали: «Лезьте!». Люди разместились, и мы, пятеро детей, залезли в вагон и заняли места. Матери с нами не было... Когда вагон заполнили, и двери начали закрывать, мы стали плакать, проситься к матери и кричать: «Где наша мама!?» Нас сняли с вагона, двери опять закрыли, и мы пошли искать маму с двумя сестренками! Отправили солдата, чтобы нашел их. Солдат вернулся к месту сбора на улице и сопроводил маму с детьми до вокзала. Мы встретились на вокзале, и нас опять посадили в тот же вагон. Но теперь мы вынуждены были расположиться у двери. Нас с родственниками – тетю по матери, дедушку и их семьи – разместили в разных эшелонах. Таким образом, все попали в разные места. Мы – в Маргилан, тетя – в Учкурган, дедушка – в Марийскую АССР.

Эшелон был грузовым и состоял из 36 вагонов. Нас посадили в 35-й вагон. Сели мы последними, поэтому оказались у дверей. 16 дней люди двигались через нас, заходя в вагон и выходя из него. В вагоне было около 60 человек, детей было много. Не было никаких условий: ни туалета, ни умывальника, ни вентиляции… Все пользовались нашим горшком.

Воды не было, и ее не раздавали. Стоило поезду остановиться, все бежали искать воду. За все время пути 3 раза принесли ведро какой-то каши на 60 человек и раздали по полполовника. Единственное маленькое окно товарного вагона было заколочено, вентиляции не было. Условия для приготовления пищи отсутствовали. Когда вагон останавливался в степных местах, все высыпали из вагона, собирали палочки, веточки и разжигали костер, но сварить не успевали. Только начинает закипать, как звучит гудок паровоза, и поезд сразу трогался. Схватив горячую кастрюлю, забегали в вагон. Никакого обеспечения не было, каждый ел то, что взял с собой. Или на станции молодые бежали в магазин что-то купить – этим и питались.

Остановки длились по 10-15 минут, в некоторых местах – по 20-30. Иногда состав останавливался на станциях, где есть вода, а иногда в поле. Все сразу высыпали наружу и справляли нужду, мужчины и женщины, прямо у вагона. Один раз прозвучал гудок, и паровоз тронулся, мать помогла залезть детям, но сама упала. С последнего вагона спрыгнули двое парней и помогли матери подняться к себе в тамбур. На следующей остановке она пересела к нам.

Умерших людей оставляли по пути. Дедушка Аджи Зиядин Мамут, 82 лет, умер на станции г. Орел и был оставлен на краю дороги. Покойников оставляли на остановках и станциях, хоронить не было ни времени, ни возможности.

Естественно, были заболевания, но медицинское обслуживание и медикаменты не предоставлялись. В вагоне медперсонала не было. В нашем вагоне умерла бабушка, я видела, как ее оставили на краю дороги.

Наш путь длился 16 дней – с 18 мая по 3 июня 1944 г. На 16-й день мы прибыли в г. Маргилан Ферганской области Узбекской ССР. Поезд остановился перед шелкокомбинатом. Там нас сняли с вагона, но всего эшелона уже не было, видимо вагоны оставляли на разных станциях по пути следования. Рядом была баня, всех загнали туда. После того как мы помылись, нас на повозках отвезли в третье общежитие, которое состояло из двух длинных комнат. В каждую поместили по 22 семьи, на каждую семью пришлось по два метра. Все спали на боку вплотную друг к другу, на спине спать места не было. Разместились в два ряда, головой к стенке, а ногами друг к другу, между рядами оставался проход в 30 сантиметров.

Потом стали набирать людей в совхоз на работу. Наши родственники записались в совхоз, и мы последовали их примеру, думали, что будет хоть какая-то работа, пропитание. По прибытии на место мы увидели две длинные брезентовые палатки, пол в них был земляной. В одной палатке, что побольше, разместили 22 семьи, а в той, что поменьше – 11 семей.

Каждый день водили полоть хлопок. Вечером давали по половнике порции супа. Дети плакали от голода. Мама, сестра Айше и я ходили работать, а сестренка Урие 11 лет оставалась присматривать за младшими. Мы работали, потом у нас поднялась температура, и начался приступ малярии. Лежим, встать не можем. Пришла бригадир Усманова и сказала, что не будет давать супа, так как никто не работает. Мы ответили, что не можем подняться, тогда она указала на Урие и сказала, чтобы та шла работать. Урие два дня ходила на работу, к концу второго дня вернулась, жалуясь на боль в голове. Медсестра пришла, осмотрела, что-то дала, но сестренка на второй день умерла. Мама обратилась за помощью к одному мужчине, дала ему какие-то гроши и попросила похоронить. Сама двигаться она была не в состоянии. Всего мы пробыли в совхозе примерно 20-25 дней.

Мы все лежим с температурой 39-40. Сообщили в город, что у нас все болеют. Приехала женщина из отдела кадров шелкокомбината, мужчина-врач и женщина из горсовета. Нас осмотрели, погрузили в грузовую машину и отвезли обратно в третье общежитие на прежнее место. Там мы пролежали еще 10 дней. За это время умерла младшая сестренка Зекие, которой было 2 года. Мама ее обмыла, чтобы похоронить, и, видно от горя и переживаний, у нее выскочил зоб. Сообщили коменданту Куленкову. Он пришел, посмотрел и сказал матери, чтобы пришла к нему в шелкокомбинат. Направил в отдел кадров и записал мать в сортировочный цех, сестру Айше – в ткацкий цех, и нас как детей. Таким образом, нам выдали карточки на хлеб. Рабочим выдавали по 600 грамм, а детям – по 300 грамм в день. Мы давали деньги и просили парня Сейтджелила, чтобы он нам приносил паек хлеба, так как сами ходить были не в состоянии. Через несколько дней мы пришли в себя, и пошли работать. Мне было 13 лет, хлеб не дают, либо нужно работать, либо учиться.

Нас переселили в общежитие №5, где в одной комнате размером примерно 5на 5 метров жили пять многодетных семей, состоящих каждая из 5-8 человек. С одной стороны были большие окна и двери с двух торцов. По сравнению с прежним общежитием №3 здесь было посвободней.

Тем, кто работал, давали карточку для получения ежедневного хлебного пайка, естественно за плату. Взрослым – 600 грамм хлеба, а детям – 300 грамм хлеба. Я пошла в ФЗУ (фабрично-заводское училище), записалась, и оттуда меня направили на работу в шелкокомбинат. Детей до шестнадцати лет на работу брали с ФЗУ. Валентина Викторовна, старшая воспитательница, водила меня и других девочек три дня на фабрику. Мы худые, слабые, никто нас на работу брать не хочет. Завели в мотальный цех, там пар и сырость, мне сразу стало плохо. В конце концов, тех, кто остался, директор ФЗУ Антонина Акимовна привела и разместила по цехам. Меня распределили в сортировочный цех, начала работать с сентября 1944 года.

Таким образом, я начала работать с тринадцати лет. Рабочий день на фабрике был 11- часовой. Работа начиналась6:00. Цехком тетя Нюся писала неграмотно, фамилию Ильясов написать с мягким знаком не могла. Я же с отличием закончила 4 класса, у меня был хороший почерк. Узнав об этом, она попросила мастера Вахабова, чтобы я ей помогала, заполняла книжки и т.д. Потом Вахабов обратился к матери, что хочет поставить меня весовщицей. За 4 дня освоила работу, на которой трудилась 4,5 года. Начальником сортировочного цеха на то время был Юсупов.

Зарплата весовщицы составляла 41 рубль, ткачихи же получали в два раза больше. По исполнении 18 лет я перевелась в ткацкий цех, где проработала ткачихой 22 года.

За все это время в виде помощи нам один или два раза выдали по несколько килограммов крупы, и, кажется, муки. А также выдавали сто килограмм угля на семью. Воду набирали из арыка, отстаивали, а потом пили.

Взамен оставленному скоту и продовольствию нам ничего не давали. Приусадебные участки по приезду выделены не были. Мы жили в бараке №90, и за бараком было немного пустого места, и мы там сажали. В 1956 г. шелкокомбинат выкупил хлопковое поле и, разбив их на 120 участков по 4 сотки, раздал под застройку жилых домов. 8 марта 1957 г. мы получили ордер на земельный участок.

В виде помощи для постройки дома один раз было роздано по кубу доски. Никакой ссуды выдано не было.

Мама устроилась в 1944 г. на работу в сортировочный цех Маргиланского шелкокомбината, у нее была бронхиальная астма. Умерла она в возрасте 67 лет. В цеху работа заключалась в сортировке кокона. Сестры Айше, Усние и я работали ткачихами. Труд оплачивали. Но всей нашей зарплаты в первое время хватало только на то, чтобы взять паек хлеба.

За прогул и иное мелкое нарушение не давали книжку для получения хлеба. В бараках старшими ставили из числа крымских татар.

Мы не могли никуда выходить. Моя сестра вышла замуж в поселке Ташлак, что находился по другую сторону железной дороги. Проведать мать и сестер она не могла: работа заканчивалась в 15:30, а через полчаса она должна была быть дома. За пребывание вне территории поселка ее могли обвинить в нарушении режима.

До 1956 г. на протяжении 12 лет раз в 10 дней ходили на подпись к коменданту Куленкову. За отлучение без разрешения наказывали – избивали старших по бараку. Были случаи, когда комендант Куленков вызывал в кабинет и бил палкой. На подпись ходили, начиная с 13 лет. За неподчинение сажали в тюрьму на 5-10 лет. Комендант сообщал, что покидать территорию татарам запрещено, не имеют право – и все. Мать лежала в больнице, у нее были приступы малярии. Болели все, например, сестренка Шазие болела цингой. Следует заметить, что в больнице умирало много людей. Покойников не выдавали, закапывали и говорили: «Он умер, мы его похоронили». Не исключено, что врачи их убивали и на протяжении трех дней получали 300 грамм хлеба, завтрак и обед за больного.

О возможности сохранения культуры, традиций и языка не было и речи. Народ жил в плачевном состоянии. Декретный отпуск был 40 дней, затем детей матери отдавали в грудниковую группу и шли на работу.

После того, как в 1957 г. раздали участки, люди начали строиться. Мы тоже построили небольшой домик из саманных (глиняных) кирпичей и съехали с барака. Я вышла замуж в 1951 г., и на тот момент у нас было двое детей. После родилась третья дочь. Дети ходили или в русскую или в узбекскую школу.

В 1978 г. мы переехали в Краснодар, в Крым тогда не пускали, и поэтому народ селился поближе к родному краю. В 1990 г. мы с мужем переехали в Крым, в Бахчисарай, где я проживаю и по сей день.

(Воспоминание датировано 22 апреля 2010 года)

Подготовил к публикации Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий