Нинель Османова: «В живых осталась я одна из пятерых детей»

В Украине 18 мая – День памяти жертв геноцида крымскотатарского народа. По решению Государственного комитета обороны СССР в ходе спецоперации НКВД-НКГБ 18-20 мая 1944 года из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары, по официальным данным – 194111 человек. Результатом общенародной акции «Унутма» («Помни»), проведенной в 2004-2011 годах в Крыму, стал сбор около 950 воспоминаний очевидцев совершенного над крымскими татарами геноцида. В рамках 73-й годовщины депортации Крым.Реалии, совместно со Специальной комиссией Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий, публикуют уникальные свидетельства из этих исторических архивов.

Я, Нинель Османова (Мустафаева), крымская татарка, родилась 22 октября 1936 года в с. Джагъа Мамыш Буюк-Онларского района (с 1948 г. село Сухоречье Симферопольского района – КР) Крымской АССР.

На момент выселения отец Идрис Мустафаев был на фронте, в состав семьи входили: бабушка Абибе, мама Урмус Мустафаева (1916 г.р.), брат Кудус Мустафаев (1934 г.р.), я, Нинель Мустафаева (1936 г.р.), брат Зинор Мустафаев (1938 г.р.), сестренка Нияр Мустафаева (1940 г.р.) и сестренка Наджие Мустафаева (1942 г.р.).

Имели приусадебный участок, дом из 4-х комнат, хозпостройки, домашнюю скотину – 2 коровы, барашки, домашняя птица. Отец работал бухгалтером в колхозе, мама – колхозницей. Отец был единственным сыном нашей бабушки Абибе. У дяди отца Ягъя Сейдалиева было 5 детей.

18 мая 1944 года на рассвете сильный стук разбудил всю семью. Не успела мама соскочить с постели, как двери распахнулись, и солдаты с автоматами в руках приказали выйти во двор. Еще не закончила мама собирать плачущих детей, как солдаты винтовками начали нас выталкивать из дома. Мама, оказывается, думала, что нас будут расстреливать.

Когда вышли во двор, там стояла подвода, нас посадили и вывезли за село в лощину. А там уже сидели наши односельчане с семьями. Некоторым солдаты говорили, что нас не будут расстреливать, а будут выселять. А нам попались такие солдаты, которые даже не разрешили ничего брать. Потом мама бегала и просила съездить домой, чтобы взять детям поесть. Ей позволили взять один мешок пшеницы. Мы всю дорогу по жмене грызли и жевали эту пшеницу.

Вывезли нас, погрузили в телячьи вагоны. Люди не могли вытянуть ноги – такая теснота. Я помню, как одна наша родственница (муж ее был на фронте) всю дорогу в окно кричала и звала мужа. Было у нее три сына, все малолетки. Видела я, как во время остановки, люди разжигали костры, кто успевал вскипятить что-нибудь, кто бежал за водой. Кто успевал добежать до вагона, а кто не успевал, оставался и так пропадал без вести.

Умерших оставляли на рельсах, не разрешали хоронить, да и не успели бы. Я не помню, чтобы нам давали чего-нибудь поесть. Конечно, вся тяжесть этого несчастья легла на плечи наших родителей. Хоть мы, дети, сразу и повзрослели, но родители лучше понимали всю трагедию, свалившуюся на наши головы по вине государства.

Привезли нас в Узбекистан, в пос. Кугай Уч-Курганского района Наманганской области. Всех поместили в какой-то старый сарай, в каждом углу разместилась одна семья. Жара невыносимая, вода стоячая с червями в хаузе (небольшой водоем, резервуар питьевой воды – КР). Этой водой дети от жажды напивались, никто не предупредил, что воду надо кипятить. Все бросались на эту жижу, чтобы утолить жажду.

Начали люди болеть, умирали семьями. Никто никого не оплакивал, никто никого не хоронил, соблюдая обычаи. Все ходили как зомби. Я сама видела, как умерших грузили на арбы, с нее висят ноги, руки. Их вывозили за село и бросали в яму. Никто не знал, где его близкие похоронены.

Мои бабушка, братья и сестры умерли в первые месяцы депортации, не дожив до конца 1944 года. Мама без сознания в такую жару с умершим братом в одной постели пролежала три дня, пока не увидели взрослые люди. Маму увезли в барак, где лежали все больные. Осталась я одна из пятерых детей, и я не нужна была никому. Никто не интересовался мной, я была предоставлена сама себе, никто меня не кормил. Я ходила и как козочка паслась в поле, ела люцерну и всякие травы, чтоб утолить голод. После такой еды у меня были сильные боли в животе. А ночью я спала возле барака, где мама лечилась.

Итак, я не знаю сколько прошло времени. Когда мама пришла в себя, ей сказали, что дочка спит возле барака. Мама тут же передала мне похлебку, которую ей принесли покушать, и я как собачка тут же выхлестала его. Когда маму выписали, ее сразу погнали на хлопковые поля, выдавали за это кусок хлеба.

До самой смерти, а мне уже 73 года, мне не забыть папу, который разыскал нас в 1945 году. Зима удалась снежная, мы, дети, сидели дома, не могли выйти на улицу – нечего обуть и одеть. Мама, замотав на ноги всякие тряпки, пошла узнать, есть ли письмо от папы. Мы, дети, сидели и смотрели в окно на погоду. И вдруг кто-то крикнул: «Нинель, вон твой папа стоит на дороге!». Я бросилась к окну, вижу, как мой папа стоит и смотрит по сторонам. Я как вскрикну, и как была босиком, так и побежала по снегу к папе. Папа, увидев меня, бросился навстречу, схватил на руки, тут уже односельчане все высыпали на улицу.

Папу завели, а он глазами ищет детей… Когда односельчане сказали, что их уже нет, папа как ребенок навзрыд заплакал, сидя на чемодане. Тут и мама уже прибежала. Все вокруг плачут. Мне этот эпизод никогда не забыть! Папа был в шоковом состоянии. Папа вернулся в военной форме и шинели, привез всем детям теплые шапки и ботинки, а детей нет. И бабушки, и дяди нашего, и его четырех детей нет…

В местах ссылки мы не могли свободно передвигаться, покидать территорию запрещалось. Каралось ссылкой в Сибирь на 20 лет. Папа увидел положение односельчан и решил выехать пока один на другое место. Ему, видимо, помогла его военная форма, и он убежал в Булунгурский район Самаркандской области. Там он устроился бухгалтером в одном крупном колхозе и решил спасти нас, перевезя к себе. Но это уже другая эпопея. Писать можно целую книгу.

Мы с мамой из Намангана до Самарканда, пройдя весь ад и тюрьмы, добирались месяц. Когда папа нас увидел, он не узнал. У мамы выпали все волосы, живот как барабан наполнился жидкостью – мы уже голодали неделями. Милиционер, который арестовал нас на поезде, через несколько дней решил, что мы уже и так не жильцы. Он не стал держать маму с ребенком долго в тюрьме и выгнал нас оттуда пинками. Он нас высадил на станции, и мы добрались до папы. Видимо, сам Бог в нас вдохнул жизнь. Мы с мамой вдвоем выжили. Я пошла в школу с 10 лет, окончила 7 классов, получила специальность медсестры, проработала 40 лет.

После выхода указа о снятии ограничений, в мае 1968 года мы с мужем и с 6-тимесячным ребенком вернулись в Крым. Но не тут-то было. Муж с двумя высшими образованиями (ученый, зоотехник и ветеринарный врач), член партии, обратился во все хозяйства Крыма. И после осмотра его паспорта везде тут же получал отказ, хотя Крым в те годы очень нуждался в таких специалистах. После всех мук и унижений, к осени 1968 года начали нас выселять и сажать в тюрьму за нарушение паспортного режима. Так мы попали в с. Фрунзе Генического района Херсонской области. Мужа приняли на работу животноводом. Он за один год вывел хозяйство в передовое. Районное руководство выделило ему машину «Жигули», и в 1975 году он опять выехал в Крым, ездил между обкомом и райкомом полгода, пока не прописался в с. Зимино Раздольненского района. Муж мой в 57-летнем возрасте скончался от инфаркта миокарда. Все это последствия нервных потрясений.

Имея должность высококвалифицированного животновода, он получал зарплату санитара. Начальником над ним был поставлен ветеринарный фельдшер с 6-месячным образованием, получавший зарплату большую, чем мой муж. Не выдержало сердце моего мужа… Все муки и унижения, которые мы испытываем со стороны власти и чиновников, ни умом, ни сердцем не понять.

Осталось мне жить мало, очень хотелось бы жить в том селе, где ребенком я бегала босиком. Там сохранился отчий дом, на одной половине живут другие люди. Нас туда и близко не подпускали в 1968 году. Мама и папа похоронены в г. Геническ Херсонской области.

Проживаю в Крыму, в с. Зимино Раздольненского района.

(Воспоминание датировано 7 сентября 2009 года)

Подготовил к публикации Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий