Страстотерпец раздора

Противостояние, развернувшееся вокруг фильма "Матильда", становится все более агрессивным. Уже произошли поджоги с прямым указанием на "Матильду" и атака на кинотеатр. Угрозы от организации "Христианское государство – Святая Русь" поступают и дальше, а Наталья Поклонская (экс-прокурор аннексированного Крыма, а теперь депутат Госдумы), инициировавшая конфликт, демонстрирует, что авторитетом для нее не является ни министр культуры Владимир Мединский, ни комитет Госдумы по культуре.

То, что еще несколько месяцев назад казалось далековато зашедшей причудой одного активного человека, принимает угрожающие формы. И поводом для этого стала фигура последнего русского царя Николая II и его семья, канонизированная РПЦ совсем недавно – в 2000 году.

В чем секрет популярности Николая II и кто такие царебожники – рассказывает Жанна Кормина, специалист по антропологии религии, профессор департамента социологии Высшей школы экономики в Санкт-Петербурге.

– Фигура Николая II – действительно особая, болезненная точка в современном российском православии?

– Дело в том, что сам образ Николая II оказался очень богатым и чреватым разными интерпретациями. Можно начать с самой канонизации. Если в Православной церкви за рубежом Николай II вместе с семьей и погибшими с ними доктором Боткиным и слугами, домочадцами, были канонизированы как мученики <в 1981 году>, а это совершенно понятный статус, то в России они были канонизированы <в 2000 году> как страстотерпцы. В 1990-е годы, когда готовилась канонизация, было много разных споров на этот счет. И в результате был выбран этот вариант. Страстотерпец – это редкий статус для святого, их мало в церкви, известные примеры – Борис и Глеб. Это такие христиане, которые приняли смерть как подобает христианам, но не обязательно именно за веру. А мученики – это христиане, который приняли смерть за идею, за собственно христианство. Если называть кого-то мучеником, то немедленно встает вопрос: а кто мучители, кто те враги, чьими руками злые силы действовали против сил добрых, сил христианских. И это политический вопрос, который Церковь решила обойти, канонизировав семью Романовых как страстотерпцев. Эта тема, эта размытость образа Николая II и его семьи иногда оказывается важной в современных православных и околоправославных дискуссиях.

​– Но не из-за этого люди готовы пойти на поджог.

– Николай II оказывается востребованным в трех разных парадигмах. Первая – когда он понимается как этакий политический святой, можно сказать, как предстоятель от лица русского народа. За этим стоят разного рода националистические силы, специфическая теологическая идея, Николай II понимается некоторыми православными как царь-искупитель – вроде как Христос. Как Христос принял на себя, искупил грехи христианского мира, тем самым обеспечив ему спасение в будущем, так вот Николай II с точки зрения некоторых людей принял на себя грехи русского народа. И есть иконы соответствующие. Это осуждалось как ересь официальной церковью, все равно эти идеи присутствуют, и их можно прочитать, услышать, увидеть в самых разных местах. Есть общины, где такие идеи продолжаются, и существуют соответствующие иконы.

– Это и есть то, что называется царебожием?

– Совершенно верно. Но царебожие неправильно называть сектой, потому что секта предполагает какую-то группу с ясными границами, с ясной идеологией, с понятным лидером. А здесь ничего этого нет. Царебожие – это просто, на самом деле, часть православной культуры, она разлита в ней, причем это одна из очень креативных точек, из которой некоторая часть православных в современной России черпает новые идеи. Вторая парадигма, связанная с Николаем II, – представление о нем как о главном новомученике. Новомученики – это в основном священники, епископы, редкие миряне, которые были канонизированы в 2000 году (некоторые чуть раньше), всего более полутора тысяч. Это те, кто пострадал от рук безбожной власти в 20-е и главным образом в 30-е годы, во время сталинских и большевистских репрессий против церкви. И Николай Второй в этом понимании представляется как презентация новомучеников, как главный новомученик, с убийства которого и началась их история в России. И люди, которые поддерживают такой образ Николая Второго, это скорее православные либералы, их не очень много, но они заметны и тоже вносят свою лепту в популярность этого образа. И наконец, третий способ понимать, что такое Николай II, связан с современной политикой, ориентированной на консервативные ценности, в частности, на семейные ценности. Здесь Николай II оказывается прежде всего не царем, а отцом, мужем, главой семьи. Существуют иконы Николая Второго отдельно, но чаще всего его изображают именно как главу семьи – правильной, идеальной семьи. Для современного консервативного поворота официальной политики и сознании части общества этот образ Николая Второго оказывается очень привлекательным. Я регулярно сталкивалась с ситуацией, когда какие-нибудь активисты пытаются устроить в каком-то университете выставку фотографий под названием вроде "Русская Голгофа". То есть идея – как бы мученичество за народ, но фотографии на такой выставке будут снимками очаровательных царевен в белых платьях, красивого мальчика, царевича Алексея, то есть про идеальную семью. И вот популярность Николая Второго складывается из такого иногда странного, а иногда предсказуемого пересечения этих трех довольно разных логик. У них очень разное происхождение, они поддерживаются разными социальными группами. Когда мы, например, видим Поклонскую с иконой царя, с которой она приезжает в середине июля в Екатеринбург, на крестный ход в дни убийства царской семьи, она представляет третью версию прежде всего, то есть для нее Николай II – это идеальный, правильный гражданин, идеальный, правильный семьянин, ну, и царь, конечно, тоже, то есть он еще и сильная власть. Конечно, он религиозная фигура, но для нее он важнее как этический образец и фигура политическая.

– Интересно, что все это сложилось именно вокруг Николая II, которого нельзя назвать ни образцом сильного правителя, ни образцом хорошего семьянина.

– Одна из причин в том, что при помощи фигуры Николая Второго современные россияне пытаются построить какое-то представление о том, как случился Советский Союз. То есть он отделяет правильную Россию от то ли неправильной, то ли не совсем правильной, непонятно какой советской России. Через Николая II, как ни странно, пытаются построить такой нарратив преемственности. Плохим он был правителем или нет… Есть же большой простор для интерпретаций. Если считать, что это царь-мученик, который своей смертью предуготовил счастливую судьбу будущего русского народа, который, конечно, спасет весь мир, тогда все остальное, и Григорий Распутин, и какие-то, может быть, ошибки Николая как главнокомандующего российской армии, видятся просто как промысел Божий. Через страдания происходит Россия, они просто не важны в этой логике.

– Расскажите немного подробнее про царебожие. Что это такое на самом деле, если не секта?

– Это вопрос, на который сложновато ответить. Я совершенно убеждена, что это не консолидированная группа людей, сильно сомневаюсь, что она централизованно поддерживается государством и официальной церковью. Хотя официальная церковь – размытое понятие. Есть патриарх, но есть и епископы, и у них могут быть немного разные мнения. Я знаю, например, что есть община под Петербургом, которая вышла из лона официальной церкви, они сейчас в другой юрисдикции, и вот они являются царебожниками, у них есть царебожные иконы, при этом они почитают не только Николая II, но и Ивана Грозного, это их любимый герой, и Григория Распутина тоже. Или вот есть такой консервативный деятель Константин Душенов, он в своих книжках излагает идеи, которые можно назвать царебожными. Но никак нельзя сказать, что его поддерживает официальная церковь или государство, он получил срок, отсидел за разжигание ненависти. Другой разговор, что мы живем в информационном обществе, и каждый сам выбирает источники информации, у каждого свои авторитеты. И в православной среде тоже есть разные авторитеты, разные старцы, через которых идут информационные потоки, есть свои круги, есть свои моды, свои тусовки. Церковь неоднородная, она разная. Поэтому, мне кажется, представлять то же самое царебожие как крепко сбитый клуб или партию внутри церкви – это не совсем правильно. Скорее оно существует по принципу этакой социальной сети. Есть какие-то точки, в которых встречаются люди, поддерживающие те или иные идеи. Они вместе совершают паломничества, общаются, пьют чай, молятся вместе, и идеи передаются с ними. Это все-таки нельзя назвать сектой.

​– Многие люди о царебожии и не слышали до скандала с фильмом "Матильда", а теперь оно везде. Получается, из-за Поклонской и “Матильды” возникла точка сборки, к которой устремились люди с определенными взглядами и склонностью к радикализму?

– Совершенно точно, так и есть. Причем это отдельные люди, которых на самом деле не так уж и много, но так получается, что они заметны, потому что они все время видны и слышны в СМИ.

– Может быть, их немного, но машины уже поджигают. Вообще, как вы считаете, православный терроризм возможен?

– Не уверена, что и как нужно терминологически квалифицировать, что терроризм, а что – хулиганство. Но знаете, еще в 1990-е годы было заметно, что в православии есть дефицит мужских ролей. Это женская религия, 90–95 процентов прихожан были женщины старшего возраста. И в том числе усилиями самой церкви, которая хотела, чтобы там были и другие люди, формируются какие-то образцы, которые могут на себя примерить молодые люди, происходит работа с молодежью, очень разная, либеральная и консервативная. И образцом православной маскулинности стала этакая военизированная маскулинность. При этом я не уверена, что казаки, которых мы видим на православных мероприятиях, когда-нибудь воспользуются своими нагайками, кроме как атрибутами своего костюма. Но образ появился – если не агрессивного, то по крайней мере готового к каким-то решительным действиям человека, наряженного в определенный исторический костюм. Или даже не исторический, а байкерский, например, потому что те же байкеры – это еще один такой образец, очень субкультурный, но при этом православный. Спортсмены какие-то появляются. Вот такой решительный мужской образ появился, это хорошо видно на крестных ходах, которые, конечно, витрина правильных православных образов. На крестных ходах в связи с судьбой Исаакиевского собора было очень заметно, что мужское православие – маскулинное, что это костюмированное православие, причем в агрессивных визуальных образах.

​– Нагайки казаки все-таки применяют, например, к "Пусси Райот" во время Олимпиады в Сочи. От костюмированной маскулинности к реальной агрессии перейти очень легко. Известно, что некоторые исторические реконструкторы поехали добровольцами воевать на Донбасс.

– Ну, увидим. Я не готова предсказывать. Да, образцы такого вот силового православия есть, и они принимаются обществом, может быть, не как нормативные, но возможные. Из этого может разное вырастать, но насколько это опасно – я не берусь судить.

– Вы сказали, что официальная церковь называла царебожие ересью. Когда это было?

– По поводу царебожия высказывались в конце 90-х – начале 2000-х годов совершенно официальным образом. Были, например, запросы на канонизацию Ивана Грозного и Распутина, и были совершенно официально даны разъяснения. Была собрана специальная канонизационная комиссия, были рассмотрены эти заявления, и было принято официальное решение, что это невозможно и что идея царебожия осуждается. Это обсуждалось в церковных изданиях, и это официальная позиция церкви. Была, по крайней мере, какое-то время назад.

– При предыдущем патриархе еще, видимо.

– Да, совершенно точно.

– Полагаю, что нынешний патриарх мог бы одним выступлением остановить все разворачивающееся вокруг "Матильды" и даже уже более широкое агрессивное противостояние. Но он молчит. Почему?

– Как вы заметили, я не пытаюсь занимать ничью сторону, и сама церковь очень сложный механизм, очень сложная система, где много разных людей, много разных течений, много разных культур. Патриарх осторожно высказывается по поводу того, что правильно, а что неправильно, потому что церковь всегда понимает, что когда она ведет себя жестко по отношению к каким-то проявлениям, это потенциально может привести к расколу. Ах, мы вам не нравимся, так мы уйдем в другую церковь – такая опасность всегда есть. Другой разговор, я с вами соглашусь, что патриарху надо всегда понимать, и его консультанты всегда понимают, что есть позволительные пределы. И внутри церкви тоже есть свои механизмы, чтобы кого-то присмирить, кого-то поддержать, кому-то помочь, дать грант, не объявляя публично о своей позиции по этому поводу. И, видимо, общество не слишком требует от церкви, чтобы она публично объявила о том, что она об этом думает.

– Репутация церкви в глазах многих и так серьезно пострадала из-за дела "Пусси Райот", скандалов с часами и дорогими машинами, преследования блогера Соколовского и так далее. Нынешнее молчание воспринимается как негласная поддержка, и это многих людей, которые считают себя православными, отдаляет от церкви еще больше.

– Да, конечно. Понятно, что в церкви очень трудно быть людям, которые склонны к самостоятельным взглядам, к самостоятельному мышлению, которые хотят сами принимать решения. История с "Матильдой" вообще предельно простая. Историки пишут, и я склонна им верить, что у Николая Второго был роман. Об этом снят фильм “Матильда”, который совершенно не вписывается в идеальный образец семьянина, которым представляет Николая достаточно широкая публика. Церковь же, так получается, в нашем государстве как бы отвечает за мораль и этику. Она поддерживает очень консервативные дебаты о гомосексуальности, она поддерживает очень жесткое представление о гендерных ролях. И все это чрезвычайно близко к позиции государства по тому, какими должны быть семьи, сколько должно быть детей и так далее. То есть церковь оказывается защитником консервативных ценностей, которые фактически объявляются правильными на общегосударственном уровне. И когда возникает дискуссия об этике и морали – как с “Матильдой”, как с ювенальной полицией, всегда находятся люди, которые считают своим долгом защитить консервативные позиции как единственно правильные – и как бы от лица церкви.

– Как вы думаете, Алексей Учитель хотел специально надавить на это болезненное место?

– Это логичный вопрос, он и у меня возникал. Я думаю, как многим людям искусства, ему интересно работать с такими острыми и непростыми темами, но я думаю, что он не мог предсказать, какой именно будет реакция. Не знаю, это надо его спросить. Мы видим, что в современном искусстве в России и за рубежом тоже религию часто используют в качестве триггера раздражения, она входит в арсенал средств, при помощи которых художник разговаривает со своим зрителем, заставляет реагировать прямым образом. Художник часто использует в качестве материала то, что задевает, что делает больно, неудобно, что люди как-то остро чувствуют. С другой стороны, я не думаю, что Учитель хотел как-то опорочить образ Николая II.