«В Кремле не хотят, чтобы мы осознали свое единство»

Десять лет назад лишились своей автономии две национальные бурятские территории. С 1 января 2008 года Усть-Ордынский Бурятский автономный округ вошел в состав Иркутской области, а с 1 марта Агинский Бурятский автономный округ вместе с Читинской областью образовали новый субъект Федерации – Забайкальский край. Для большинства россиян эта административная реформа прошла незаметно. Однако в самой Бурятии укрупнение регионов сопровождалось митингами протестов и гонениями на местных активистов.

События десятилетней давности вынудили покинуть пределы России и Бурятии историка Раджану Дугарову. Она была в числе тех, кто активно сопротивлялся укрупнению регионов. В 2006 году она была арестована во время пикетирования Съезда бурятского народа, который проводился в здании Театра бурятской драмы в Улан-Уде. На Дугарову как организатора протестной акции завели административное дело.

После этого в местных СМИ ее стали обвинять в "радикализме" и "национализме" и в конечном счете вынудили эмигрировать.

"У меня нет ощущения, что мы проиграли"

– Раджана, как лично вы пришли в национальное движение Бурятии?

– Я в свое время закончила Бурятский филиал Новосибирского университета, училась на историческом отделении восточного факультета, и у меня были очень хорошие однокурсники, мы до сих пор поддерживаем отношения. Один из них – Николай Цыремпилов, он тибетолог, монголовед, сейчас работает в Назарбаевском университете в Астане.

В 2003 году я уехала в Москву на стажировку перед защитой своей диссертации и впервые оказалась так надолго оторванной от Бурятии. Я почувствовала ностальгию, связалась с Колей и попросила у него ссылку на сайт, о котором он мне говорил, "Бурятия.орг". Там есть форум, где общаются люди не только из Бурятии, но и буряты из других городов и стран. Я там зарегистрировалась и несколько лет очень плотно общалась с другими форумчанами.

И тогда же, в 2004 году федеральное правительство объявило о программе укрупнения регионов. Первая ласточка – это был Коми-Пермяцкий автономный округ, он был укрупнен. И естественно, на очереди стояли наши бурятские округа.

– Почему "естественно"? Насколько я помню, объединение регионов подавалось как экономическая целесообразность: приклеить слабых к сильным.

– Конечно, не говорилось о том, что "мы хотим упразднить национальные округа". Естественно, риторика была другая, действительно, все объяснялось экономическими причинами, мол, эти округа дотационные, их нужно объединить с регионом-кормильцем.

Да, действительно, можно объяснить экономической целесообразностью объединение Усть-Ордынского округа и Иркутской области. Но в отношении Агинского округа и Читинской области ситуация была противоположная: там как раз, наоборот, была депрессивная дотационная Читинская область и маленький процветающий Агинский бурятский национальный округ.

– Решили спасать депрессивную область за счет округа?

– В результате что мы видим – Читинская область и Бурятский автономный округ, слившись в экстазе, образовали новый депрессивный большой регион, Забайкальский Край. Сейчас из Агинского округа идет огромный отток населения, и куда люди едут – естественно, в Бурятию. Они не едут в Читу.

Когда началось обсуждение этой проблемы, мы стали думать, что можно сделать. Стихийно мы начали объединяться. Когда я вернулась в Бурятию, мы продолжали общаться и пришли к выводу, что для начала нужно написать открытое письмо.

Мы написали письмо: "Молодежь за территориальную реабилитацию бурятского народа". Мы решили назвать это так, чтобы подчеркнуть, что этими вопросами озабочено не только старшее поколение, не только члены Конгресса бурятского народа (общественная организация, созданная в 1996 году по инициативе делегатов II Всебурятского съезда. – РС), но и есть молодое поколение, которое тоже заявляет о том, что мы хотим объединить отторгнутые округа с Бурятией.

Мы собрали около 2000 подписей. Письмо подписывали не только буряты, люди разных национальностей, которые у нас живут в Бурятии. У нас нет абсолютно никаких трений именно по национальному признаку. Это была наша первая акция, мы заявили о себе, нас заметили. Потом мы начали проводить акции, написали брошюру о том, почему мы против объединения.

– Какая была организационная форма у движения?

– Началось все с организации, которую возглавлял Николай Цыремпилов, НКО "Региональное объединение молодых ученых", первые акции прошли под эгидой РОМУ. А затем в 2005 году мы решили объединиться в еще одну организацию – это было правозащитное движение "Эрхэ". Эрхэ – с бурятского означает "право".

Мы решили, что наша основная сила и оружие в том, что мы не будем молчать, мы будем привлекать к себе внимание. Например, мы поехали показывать фильм "Первый нукер Чингисхана" – это первый фильм, который был сделан в Бурятии. Мы договорились с продюсером картины, взяли копии. Я поехала в Аларский район вместе с двумя друзьями, кто-то поехал в Усть-Орду, кто-то в Боханский район – в общем, по разным районам поехали три группы.

И в Кутулике, административном центре Аларского района, произошел инцидент. Мы показали несколько сеансов в школе, проехали по району, в нескольких селах показали фильм и вернулись в Кутулик для еще одного показа. А директор клуба нам заявил, что "ваш показ отменяется". Вдруг они решили, что в этот день будут проводить совещание в клубе. Хорошо, мы стали договариваться об альтернативном месте. Договорились с начальником милиции показать фильм в их клубе, переделали объявление. А через несколько часов он встретился с нами – уже взгляд у него был потухший, он сказал: "Ну, вы понимаете, мы люди подпогонные, приказ есть приказ".

– То есть вами в тот момент уже занимались влиятельные структуры?

– Я думаю, что нас тогда пасли спецслужбы, милиция, Центр "Э" и так далее. И когда мы поехали с фильмом на бурятском языке про Чингисхана, да еще в преддверии референдума, естественно, власти решили нам помешать как можно быстрее, во что бы то ни стало.

– То есть вас стали воспринимать как оппозицию?

– Да, конечно.

– Вы и правда были оппозицией или власть перестраховывалась?

– Мы действительно были оппозицией. На самом деле, хоть и прошли эти референдумы, но у меня нет ощущения, что мы проиграли. Мне не стыдно за то, что я этим занималась. Наоборот, я горжусь, что в свое время была среди тех, кто что-то пытался сделать, чтобы не допустить объединения регионов. И я считаю, что мы добились того, чтобы нас услышали: мы заявили, что не согласны и что это несправедливо. И теперь власть уже не может сказать, что решено было единогласно, что это было всенародное решение.

​"До сих пор травма народа не осознана и не прожита"

– Во время тех митингов и борьбы за сохранение бурятских автономий активисты ссылались на события еще сталинских времен. Насколько возможны тут исторические параллели?

– Дело в том, что в 1937 году Сталин разъединил единую Бурят-Монгольскую Республику, были созданы Усть-Ордынский Бурятский автономный округ и Агинский Бурятский автономный округ. И были также районы, которые вошли в сопредельные области, Иркутскую и Читинскую – это Ольхонский район, Улан-Ононский район. И одновременно с этим расчленением прошли широкомасштабные репрессии.

Историческая справка:

18 марта 1938 г. по делу о панмонголистах в Бурятии были арестованы второй секретарь ОК ВКП (б) Ардан Маркизов, Председатель Совета народных комиссаров Дажуп Доржиев, Председатель БурЦИКа Иролто Дампилон, первый секретарь ОК ВЛКСМ Прокопий Шулунов, трое заведующих отделами обкома ВКП (б), 14 наркомов, 11 секретарей районных комитетов ВКП (б), 7 председателей райкомов. Во главе этой "антисоветской организации", по версии НКВД, стоял 1-й секретарь обкома Михей Ербанов, арестованный еще в 1937 году.
В ночь с 22 на 23 июня 1938 г. в улан-удэнской тюрьме были расстреляны:
И.Д. Дампилон – председатель БурЦика;
Я.Т. Похосоев – нарком земледелия;
Д.Д. Донгидон – нарком просвещения;
М.В. Адамчикова – заведующая отделом обкома партии;
Т.Т. Еланов – нарком местной промышленности;
В.И. Балтуев – нарком торговли;
И.П. Хабаев – нарком юстиции;
Б.Ж. Базарон – нарком финансов и другие, всего 33 человека.

В ходе репрессий были уничтожены многие представители бурятской элиты: ученые, писатели, поэты, мастера культуры.

Бурятские историки, активисты, которые в 1980-е годы организовали сначала движение "Нэгэдэл" (в переводе с бурятского "Единение") и затем Конгресс бурятского народа, пытались поставить вопрос об объединении Бурятии. Они требовали объявить бурят репрессированным народом. Люди писали письма сначала в Верховный Совет, потом в другие органы после распада Советского Союза. Подписывались уважаемые люди, наши ветераны и просили признать бурят репрессированным народом. И если бы это было сделано, то тогда нужно было начинать процесс объединения Бурятии в границах 1936 года.

Этого сделано не было. Видимо, в Кремле очень не хотят, чтобы наш регион стал действительно самодостаточным, действительно сильным, чтобы бурятский народ осознал свое единство.​

– А те события 30-х годов, сталинские репрессии вашу семью, ваших предков как-то затронули?

– В моей семье были репрессированные. Прадед был расстрелян в иркутской тюрьме, и дядя – старший брат моего отца – был арестован и затем умер в лагере. Мой прадед, можно сказать, самоучка. Он был представителем сельской интеллигенции, собрал достаточно большую библиотеку по тем временам. Когда начались репрессии, его сват, то есть отец моей бабушки, был раскулачен, семья была отправлена в Красноярский край пешком. Многие погибли, включая грудных детей.

А сам прадед мой был более прозорливым, и он вовремя уехал в Красноярск. Он пытался там устроиться, пошел даже на завод, но моя прабабушка очень тосковала в Красноярске и уговорила его вернуться. И в 1938 году за ним пришли. Он был "врагом народа". Прадед и его братья принадлежали раньше к партии эсеров. Большинство бурят в период революции и Гражданской войны поддерживали эсеров, потому что это была крестьянская партия. Кроме того, стандартным обвинением бурят в 1930-е годы было обвинение в панмонголизме и в шпионаже в пользу Японии.

Вообще, репрессии 1930-х – это очень болезненная тема. До сих пор эта травма народа не осознана и не прожита. Например, в Бурятии почти в каждом селе есть музей истории села. Но в этих музеях, как ни странно, нет страниц, посвященных репрессиям. То есть люди не хотят об этом даже думать.

Историческая справка:

​На знаменитой фотографии, ставшей иллюстрацией к лозунгу "Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство" вождь народов держит на руках маленькую бурятку Гелю Маркизову.

​ Ее отец министр земледелия Бурят-Монгольской АССР Ардан Маркизов прибыл в Москву с женой и дочерью в составе делегации в июле 1936 года. Ардан Маркизов был расстрелян 14 июня 1938 года. Его супруга была сослана с дочерью и сыном в Туркестан и вскоре погибла при загадочных обстоятельствах. Геля уехала с братом в Москву, где ее удочерили тетя и дядя, дав ей свои фамилию и отчество. Энгельсина Сергеевна Чешкова скончалась в 2004 году.

"У нас никогда не было цели отделяться от России"

– Все важнейшие решения в отношении бывших советских республик наши власти обычно объясняют борьбой с сепаратизмом и возможным распадом страны. Это реальная опасность, если говорить о Бурятии?

– Сепаратизм – это страшилки, которые никогда не имели под собой никакой основы. Даже в конце XIX – начале XX века, когда начинало оформляться бурятское национальное движение, не было сепаратистских настроений. Среди политических требований всегда звучала идея о том, что бурятам нужна автономия, но автономия в границах Российского государства. Лидеры бурятского национального движения – Жамцарано, Ринчино, Барадийн, Богданов – смогли этого добиться, потому что когда произошла революция, они оказались достаточно сильным игроком. Бурят-Монгольскую республику нам не дали сверху – наши предки ее выстрадали и заплатили за нее кровью.

​– А кем были упомянутые вами родоначальники бурятского национального движения?

– Я бы их назвала младобурятами. Такого термина нет, но я думаю, что я могу их так назвать по аналогии с младочехами, младофиннами. Эти термины родились в середине и в конце XIX века и описывают участников национальных движений в странах, которые в свое время были колониями империй, будь то Австро-Венгерская, Российская или Британская. Эти люди боролись за независимость своих стран и за возрождение национального духа, национальной культуры, языка.

Именно поэтому после Первой мировой войны, когда рухнуло большинство империй, появились независимые государства: почва была подготовлена этими движениями. Младобуряты – это были образованные люди, причем они получили образование на Западе. Американский историк Роберт Рупен написал книгу "Монголы 20-го века" и статью о бурятской интеллигенции. И большую часть книги он посвящает как раз бурятской интеллигенции, потому что, по его мнению, они не только создали бурятскую автономию, но и также способствовали в огромной степени построению существующего сегодня монгольского государства.

В Монголии в то время не было интеллигенции, которая получила бы образование в западных университетах. А на тот момент, когда возникали новые государства, на этапе модернизации нужны были люди, которые говорили бы на одном языке с функционерами мировой политики, которые кроили карту мира. И именно бурятская интеллигенция стала медиатором между Монголией и внешним миром. В 1920-е годы буряты занимали все ключевые посты в правительстве Монголии. Это одна из причин, почему в 1930-е годы пошла волна репрессий именно против бурят. Я бы назвала это этнической чисткой.

– Получается, что буряты сделали государство для Монголии, но не сделали его для себя?

– У бурятской интеллигенции никогда не было такой цели. У нас никогда не было цели отделяться от России и создавать свое государство либо объединяться с Монголией.

Панмонголизм, который так пугал в конце XIX века философа Владимира Соловьева, а потом Иосифа Сталина и его приспешников, – это скорее культурное явление. То есть это осознание бурятами родственной связи с другими монгольскими народами, с монгольским миром, с Монголией.

Когда я была школьницей, нам на уроках истории говорили о том, что буряты были завоеваны Чингисханом, что мы абсолютно никакого отношения не имеем к монголам, хоть у нас и родственный язык. Всеми силами государство стремилось вытоптать ростки панмонгольского самосознания.

– То есть целью движения была только административная целостность бурятской территории?

– Да. И в тот короткий период, когда была создана Бурят-Монголия, с 1923 по 1937 год, это единство наконец было достигнуто. Бурятский язык преподавался во всех районах, была одна столица, то есть были налицо все признаки государственности, которая объединяла бы этническую Бурятию. Когда я говорю о государственности, я имею в виду республику. Но, к сожалению, этому не суждено было развиться, потому что республику опять разделили в 1937 году.

"Было чувство обреченности национальной культуры"

– Как Бурятия жила в советское время, в период развитого социализма?

– В 1958 году Бурят-Монгольская АССР стала просто Бурятской. Это еще один штрих – Советский Союз всегда хотел, чтобы буряты как можно дальше находились от Монголии, несмотря на общую границу. Чтобы ментально мы были оторваны от этого мира.

В 1970–1980-е годы бурятский язык уже не преподавался в школе. Первый секретарь обкома партии Андрей Модогоев распорядился убрать преподавание бурятского языка. Трудно понять, как может человек, сам бурят, кстати, вот так вдруг решиться искоренить бурятский язык из школьной программы. Но это было сделано, и когда я училась в школе, предмета такого не было. Тогда выросли поколения бурят, которые не говорят на родном языке. К сожалению, я тоже отношусь к такому поколению.

В те годы была бурятская деревня, где всё еще говорили люди на родном языке, и был город, где молодежь не говорила по-бурятски, это были два параллельных мира. Да, ежегодно проводились фольклорные фестивали, праздники, но одновременно было чувство обреченности национальной культуры. Когда ты живешь в окружении, где никто не говорит на родном языке, где вся культура, кино, телевизор – всё, что тебя окружает, все визуальные образы – на русском языке. У меня, например, в то время были пессимистические настроения, хоть я и была ребенком.

Когда началась перестройка, что-то стало постепенно меняться. Во-первых, ввели бурятский язык в школьную программу, и дети наконец начали изучать бурятский язык. В школьной программе появился национальный компонент, начали изучать историю Бурятии. И одновременно стали проводиться фестивали, появилась поп-музыка на бурятском языке. Это очень важно, потому что в советское время бурятская эстрада существовала только в формате филармонии: ходят люди в стилизованных национальных костюмах и поют старые песни.

С 1990-х годов в Бурятии проводится фестиваль эстрадной песни и поп-музыки "Белый месяц". К нам приезжали поп-группы из Монголии, и это давало импульс к развитию бурятской поп-музыки. Потому что соседство с культурой, которая родственная тебе и развивается полноценно, дает вдохновение, и люди начинают что-то творить сами. Молодежь должна говорить на своем языке со своими сверстниками. Мы не можем возрождать национальную культуру и язык, все время оглядываясь в прошлое.

"Политическое поле Бурятии зачищено полностью"

– На ваш взгляд, тема национального самосознания Бурятии – это интересно в основном местной интеллигенции, политическим активистам или это все-таки широкое народное движение?

– Я не думаю, что это сейчас основная тема повестки дня. Всему свое время. Нам необходимо было заявить о том, что другая точка зрения существует и она не умерла. Что не только люди старшего поколения озабочены этой ситуацией.

Сейчас людям не до этого. Мне кажется, сейчас важно просто сохраниться как нация. Для этого необходимо, чтобы каждый занимался своим делом. Чтобы наши режиссеры делали кино, которое не поддерживается российским государством (как, например, бурятский режиссер Солбон Лыгденов снимает фильм "321-я Сибирская" о сибирских дивизиях во время Второй мировой войны). Музыканты должны писать музыку, деятели искусств должны создавать искусство, ученые – заниматься наукой, но не обязательно лишь в кабинетной тиши. Например, один из моих друзей, Жаргал Бадагаров – филолог, ведет уроки бурятского языка на телевидении. Он много делает для возрождения языка, потому что душой болеет за бурятский язык. Сегодня в Бурятии есть движение за возрождение бурятского языка. Есть потребность сохранить свой язык, есть потребность говорить на нем и передать детям. Эта потребность в том, чтобы наш прекрасный язык не умер.

Главная цель в том, чтобы буряты не исчезли с лица земли, как исчезли шумеры, аккадцы или древние египтяне. Чтобы от нас остались не только письменные источники, но, например, музыкальные записи. Чтобы мы как народ продолжали существовать. И это будет, пока останется наша культура, пока язык наш живет.

– Почему стремление народа сохранить свой язык, культуру, традиции не поддерживается государством, почему государство так боится этих стремлений?

– А вот я не знаю почему. На самом деле, мне сложно понять эту логику. У нашей власти очень много каких-то неизжитых комплексов, например, тот же панмонголизм. У меня предков убили по обвинению в панмонголизме. Что это за страшилка такая, кто мне объяснит?

Политическое поле Бурятии зачищено полностью. Историку Владимиру Хамутаеву пришлось эмигрировать в США, потому что ему не оставили возможности ни работать, ни жить дальше в Бурятии. Ну да, он в свое время входил в состав Конгресса бурятского народа, ратовал за объединение Бурятии, за реабилитацию бурятского народа. Что в этом криминального, он что, террорист? Или, например, меня называли радикалкой.

– Почему?

– Мне кажется, это просто недалекие, необразованные люди, они не знают, что означает слово "радикал". Если человек вышел с плакатом на пикет, это не делает его радикалом. Это обычная практика, это демократия прямого действия, человек в нормальной стране имеет право выразить свое несогласие с властью. В нашей стране меня обвиняют в радикализме. В демократической стране должен поддерживаться конструктивный диалог, в том числе между представителями этнических меньшинств и государством. Государство должно договариваться. А наше государство привыкло просто подавлять любое несогласие.

– Вы чувствуете себя сегодня участником общественно-политической жизни в Бурятии или смотрите на все происходящее там уже со стороны?

– Я физически нахожусь далеко от Бурятии. С конца 2009 года я связана больше с заграницей, чем с Бурятией. Сначала я уехала на стажировку в Польшу, там несколько лет прожила. С 2015 года я живу в США – замуж вышла.

А в Бурятии любой намек на политические темы пресекается на корню. Сейчас политического движения никакого нет. Я-то сама уехала, мне не пришлось эмигрировать. А например, Доржо Дугаров, один из моих товарищей, недавно получил политическое убежище. Владимир Хамутаев, Булат Шагжин тоже эмигрировали. Остальные просто стали заниматься другими проектами.

Мы были организацией, которая действовала в режиме войны. Когда была угроза ликвидации округов, референдум и так далее, мы объединились и стали что-то делать. Но теперь эти ликвидации – свершившийся факт. То, что мы сделали, было своевременно, но это уже прошло. Мне многие пеняют, мол, "ты не имеешь права ничего говорить против, ты вообще эмигрантка". Меня такая точка зрения удивляет. То есть что – люди предпочли бы, чтобы я осталась и подвергалась бы там репрессиям, чтобы меня в тюрьму посадили? И тогда я бы имела право что-то говорить? Гэбистская власть, которая сейчас в России, уже отняла жизни у моих предков, и я рада, что не дала им возможность проделать подобное со мной.